[60] Василом, синьором Венара, и хотел, в свою очередь, о чем-то спросить. Но царь Левон, привстав с кресла, дал знак об окончании аудиенции, и Допьян, поклонившись, вышел из зала.
Оставшись со своими военными советниками и канцлером, царь Левон вскрыл печати и, быстро пробежав строки послания, с озабоченным видом объявил:
— Господа, восточный полководец предлагает нам дружбу и военный союз против сельджуков Рума!
Абелхариб сразу оживился. Положив руку на эфес сабли, он быстро заговорил:
— Вашему величеству хорошо известно, что нам с сиром Василом еще не удавалось вывести в поле более двенадцати тысяч всадников (пехоту я не считаю!). А у шаханшаха Закарэ — две гвардии, кипчаков и аланов до сорока тысяч всадников, да вдобавок княжеской конницы двух царств столько же. Это не меньше, чем было конных полков у басилевсов Византии в дни их славы!
— А у Рукн-ад-дина одних огузов более двухсот тысяч всадников наберется, сир Абелхариб! — с явным неудовольствием отрезал царь Левон. — Забыл ты, как два года назад в наши пределы ворвался и какой урон причинил его брат Гийас-ад-дин?
Канцлер Иоанн закивал в знак согласия. По лицу полководца пробежала тень — он командовал царским войском в неудачном сражении с Гийас-ад-дином.
— А разве мало забот причиняют нам рыцари-храмовники и франгские отряды проклятого Боемунда? Или в покое оставляет эмир алеппский? — методично перечислял царь Левон.
— От ромеев избавили нас крестоносцы, — осмелился вставить мараджахт.
Левон II пожал плечами и, не отвечая на реплику, продолжал развивать свою основную мысль:
— От Кесарии, где султаны обычно собирают свои полчища, до Сиса — три дня пути, а до Ани — месяц. Куда раньше, по-твоему, ударит Рукн-ад-дин, если мы заключим военный союз с восточным полководцем?
— Рукн-ад-дин готовит поход на Восток, — сумрачно заметил Абелхариб.
— Ничего еще не известно, сир Абелхариб! Лазутчики доносят, что сейчас султан со всеми эмирами и беями на большой охоте; она продлится несколько недель…
Гундстабль молчал.
— Я извещу полководца восточных стран о лестности его предложения. Но с военным союзом мы пока повременим, — заключил царь Левон.
«Даже со мной неискренен царь!» — с горечью подумал старый гундстабль и, не осмеливаясь больше спорить с властителем, недовольный покинул дворец. Вечером он предупредил князя Хасана:
— Братская дружба обоих армянских государств неоспорима! Но совместно выступить против султана Рума сейчас не сможет Киликия…
Опечаленный посол, в ожидании изготовления ответного послания царя Левона, по совету Ванакана решил посетить католикоса Иоаннеса VI, продолжавшего пребывать в изгнании в Ромкле. Глава Армянской церкви благосклонно принял княжича Хасана.
— Ведомо мне, много споров имел шаханшах Закарэ с непокорными отцами, что следуют за Барсегом Анийским и неистовым Григорисом Ахпатским! — начал беседу первосвятитель, поглаживая седую бороду.
— Григорис более не в Ахпате, в темнице сидит на Севане по повелению шаханшаха! — осторожно поправил Хасан.
Иоаннес одобрительно хмыкнул:
— Поделом самоуправцу! Подумать только: руку поднять осмелился на моего апостольского посланца — до сего времени ведь не оправился от побоев тер-Минас… А ныне я, раб рабов божьих Иоаннес, посылаю пастырское благословение великому Закарэ и всему воинству армянскому на одоление врага! Уже заготовлен о сем патриарший указ, — добавил святитель Ванакану и благословляющим жестом отпустил послов.
Возвратившись в Сис, Хасан получил любезное послание царя Левона «полководцу восточных стран», составленное в духе дружбы и благожелательства, но без военных обязательств со стороны Киликии. Обескураженный неудачей, Допьян пустился с Ванаканом в обратный путь.
Глава XIII. ДАМАССКАЯ САБЛЯ
Могущественнейший из могущественных, «заступник благочестия», «колчан милосердия», Рукн-ад-дин[61] Сулейман II, как правильно сообщали лазутчики царю Левону, охотился.
Рослый рыжебородый мужчина в охотничьем кафтане и высокой мерлушковой шапке несся во весь опор на крупном венгерском жеребце, высоко подняв арапник. В почтительном отдалении от султана мчались на быстрых тавлинских[62] конях эмир охоты Кобак и бейлербей[63] Баралтай. За ними следовали остальные эмиры, большие, средние и малые беи. Огромная кавалькада неслась, оглашая равнину воинственными криками. Шла сельджукская большая охота.
«Охота — школа войны» — так учит охотничья книга, написанная еще при Малик-шахе, и ее правила строго соблюдались в Руме[64]. Большая охота в государстве сельджуков организовывалась два раза в год и каждый раз длилась пятнадцать суток. На громадном пространстве Малоазиатского плоскогорья сгонялись и травились звери. Помимо султанского двора в ней принимало участие войско — правое и левое крыло огузской конницы, сипахи и гулямская гвардия.
Рукн-ад-дин, выгнав всех братьев с уделов, сумел восстановить единство огромного государства Рума. Из его соседей Латинская империя надолго завязла в неудачных войнах с болгарским царем Калояном; в Сирии и Египте продолжались междоусобицы среди многочисленных Аюбидов. Главную опасность представлял все крепнущий Кавказ.
Издавна стремились сельджуки к морю[65]. Этого настоятельно требовали интересы купечества торговых городов. А порубежники — кочевники огузы и опытные налетчики акын-джи рвались на запад и восток за добычей. Но конные кавказские полки уже пересекли сельджукам путь к востоку, захватив все гавани южного побережья. Образование приморской Трапезунтской империи[66] было прямым вызовом, и Рукн-ад-дин решил обрушиться на дерзких гяуров Казалыка[67] всей мощью Румского султаната и его многочисленных вассалов. Заручившись поддержкой халифа, объявившего «джихад», он приказал огузской коннице для начала занять соседние с Кавказом эмираты. И в ожидании донесений от наибов развлекался охотой.
После утомительного путешествия караван вечером подходил к Конии. Впереди на крупном сером осле неторопливо ехал глава каравана — именитый купец Алихан. За ним следовали старшие караванники, вооруженные охранники и хозяева товаров — купцы — верхом на мулах и хороших конях. Позади на осле ехал каравановожатый, крепко обмотав вокруг руки волосяную веревку от кольца, продетого в ноздрю головного верблюда. Длинную цепь вьючных животных замыкал верблюд с привязанным на шее колокольчиком, к звяканью которого чутко прислушивался каравановожатый. Чуть отстав, ехали остальные всадники охраны.
С этим караваном и следовал сирийский купец Башир. Он примкнул к каравану в Севастии, имея при себе два небольших тюка с товаром и замотанную платком клетку. «Пару голубей везу, редких, я их великий любитель. Дешево купил!» За место в караване Башир уплатил звонкой монетой и в молчании следовал весь долгий путь. Лишь при подъезде к столице Башир разговорился со словоохотливым Азизом, купцом из Конии.
— Азиз-ходжа, вот мы уже приближаемся к концу многодневного пути и скоро узрим города мира. Скажи мне, каков из себя могучий падишах (да живет он вечно!) и каковы законы о купцах в благословенной столице?
— О, наш падишах (да будет он всегда высок, мудр и милосерден!) благосклонен к столичным купцам. Стоит обиженному купцу прибежать в диван[68], начать от обиды рвать воротник — и тотчас кадий займется его делом и осудит несправедливого обидчика. Правда, бывает и так, что султан приговаривает к казни купца-гяура, неисправного плательщика податей… — Азиз хохотнул, вспомнив что-то забавное. — Отлично действует это средство! Не успеют султанские джандары[69] отрубить плуту голову, как со всех сторон несутся гяуры — армяне, греки, сирийцы — с подарками и пошлинами за год вперед!
Башир укоризненно покачал головой:
— О, безумцы — задерживать должное падишаху!
— А если кто из них тайно попытается вывезти во Франгистан квасцы для красильщиков, — продолжал болтливый Азиз, — а квасцами может торговать лишь сам великий из великих, того преступника тотчас сажают на кол!
— Презренные воры! Обкрадывать тень Аллаха на земле! — возмутился наглостью контрабандистов Башир.
Конийцу понравился почтительный сирийский купец. Он продолжал посвящать собеседника в жизнь столицы Рума:
— А в день Ноуруза[70], по стародавнему обычаю, падишах самолично является в суд, и тогда всякий правоверный может предъявить на него жалобу и подать иск кадию.
— О мудрый! О великий! — восторженно восклицал Башир. Потом он переменил предмет беседы.
— Ну а как далеко ходят караваны ваших почтенных купцов?
— К северу, к Бонтусу[71] и затем в сторону Таны, где много рабов, морем — через Синоп и Самсун — едут купцы Конии. А вот в Восточном море по-прежнему главенствуют персы, а на западе, где раньше плавали одни ромеи, теперь франти, — с недовольством закончил Азиз.
Напоследок караван Алихана проходил среди садов и виноградников, окружавших предместья Конии. В зеленых кущах располагались усадьбы знатных и богатых жителей, весьма дороживших пригородными владениями. Караван обогнали несколько мехаристов[72] на светло-серых беговых дромадерах, спеша добраться до ночи к городским воротам. Усилился скрип ирригационных машин на многочисленных арыках. Быстро наступал вечер.