На закате солнца тяжелые городские ворота пропустили длинный караван и с пронзительным лязгом захлопнулись. Дозорные вышли на площадку сторожевых башен. В последний раз прокричали с минаретов муэдзины, призывая правоверных к вечерней молитве. В базарных лавках зажглись огни. Медленно следуя по узким улицам, путники достигли караван-сарая и стали разгружаться.
Кония получила свое название якобы от изображения («иконион») головы Медузы, которая, по древней легенде, была подвешена на городской стене для устрашения врага. Построенный у подножия Тавра, к югу от большого соленого озера Татта, античный город при мусульманском владычестве резко изменил свой облик. Центральную площадь заняла главная мечеть. Широкие улицы, выходившие на площадь, сменились восточными извилистыми улочками, вдоль которых тянулись дома без окон. Шахристан[73] был окружен широким рвом, изобиловал хорошей водой, богатой растительностью и насчитывал сто тысяч жителей. На большом холме стояли султанский дворец, охраняемый гулямами, здание суда и другие дворцовые постройки, а также размещались дома крупнейших феодалов. В самом шахристане находились мечети, медресе, многочисленные бани, дома дервишских орденов, базары и караван-сараи. Тут же проживала верхушка городского населения — феодалы и богатые купцы со своей челядью и рабами. В обширных предместьях жили ремесленники и городская беднота. Цеховыми ремесленниками преимущественно были греки и армяне, сельджуков-мастеровых было немного. Знаменитый суфий и поэт Джелал-ад-дин Руми писал: «Созидание мира — это специальность греков, разрушение же предоставлено тюркам». Обособленно в торговых кварталах проживали иноземные негоцианты — греки, арабы, армяне, персы, евреи, а с недавних пор и франги. Поля, виноградники и сады обрабатывались крепостными и рабами.
На огромном базаре Конии, с крытыми рядами и шумными заведениями с арфистками, торговали всем — от зерна до невольников. Сюда привозили товары для войны, для ремесел и для домашнего обихода. С юга из Дамаска поступал знаменитый булат, из Египта и Сирии прибывали хлопчатобумажные ткани, через Багдад шел китайский шелк-сырец, фарфор, шелковые ткани, атлас, сафьян, восточные пряности, сахар и благовония — мускус, алоэ, амбра. Дальние караваны из Средней Азии доставляли драгоценные камни — бирюзу, нефрит, ковры из Шираза и розовое вино. На ежегодный конский торг пригоняли табуны тавлинских, венгерских и арабских коней. Хорасан предлагал знаменитые панцири, сабли, мечи и пики. Из далекой Руси, через Крым, обычно по первопутку, поступали лен, воск, драгоценные меха — соболя, бобры и горностаи, нарасхват раскупаемые восточными владыками. И со всех четырех сторон света привозился самый ценный товар — рабы. Туркменские пираты на Средиземном море и на Каспии, крымские работорговцы, кипчакские ханы из Дешт-и-Кипчака — все они были поставщиками живого товара. В ухе кольцо, коротко остриженные волосы, еле прикрытое конской попоной худое тело — своим жалким видом раб сразу распознавался на улицах Конии. По всем дорогам, ведущим в столицу Рума, гнали их, скованных попарно, на невольничий рынок. В наибольшем спросе были девушки и дети, молодые крепкие рабы. На рынке то и дело раздавались грозные окрики надсмотрщиков, щелканье бичей, слышался женский плач. Придирчивые покупатели разбирали рабов для работы в доме и на полях — земледелие считалось занятием зазорным для сельджуков. Нужны были рабы и для работы в рудниках. Наиболее крепкие мальчики отбирались султанскими наибами для гвардии.
Купцы сидели в узких небольших лавках, каждый в своем ряду. Оживление царило в проулке, где багдадские купцы продавали высоко ценившиеся в средние века пряности — перец, мускатный орех, имбирь, корицу, привозимые с Дальнего Востока через Персидский залив и Багдад. Но крупнейшие сделки происходили в шелковом ряду, где закупался оптом китайский шелк-сырец для константинопольских и итальянских текстильных мануфактур.
С высоты минаретов протяжные голоса муэдзинов призывали правоверных к утренней молитве. На базаре смолк шум. Христиане и евреи благоразумно укрылись в темных переулках крытого базара, дабы не мешать правоверным. По всей обширной площади раскинуты цветные коврики, и на них — упавшие ниц в молитвенном экстазе купцы-мусульмане. Но вот прошло несколько минут, затихли последние священные слова суры, и, бережно скатав коврики, торговцы вернулись на свои обычные места.
Базар начался.
Купец все знает, он живая почта, приносящая последние новости со всех концов мира. Но нередко купец бывает и лазутчиком. Недаром сетовал грузинский летописец, что «часто государи Востока возлагают на купцов обязанности и послов и шпионов…»
Утренний намаз сирийский купец совершил у себя, в небольшой комнате для приезжих. Откинув толстый ковер, он выглянул в зал караван-сарая. Несмотря на ранний час, зал был полон народу. По каменному полу быстро сновали слуги, со двора к хозяевам забегали приказчики и чарвадары[74], с мелким товаром ходили разносчики. Из кухни тянулся чад подгоревшего бараньего сала, оттуда выбегали поварята, неся шампуры с нанизанными кусками дымящегося мяса. Башир поманил поваренка пальцем. Бросив серебряную монету, взял шампур и вернулся в комнату. Насытившись, сириец степенным шагом вышел из караван-сарая.
Непрестанная сутолока царила на узких улицах. Через толпу медленно пробирались груженные овощами и кругами сыра маленькие серые ослики. Тесно лепились одна подле другой лавки — малые и большие, ремесленные мастерские. Везде кипела работа. Здесь расположились ткачи, слышно было характерное постукивание челнока. По соседству гончары усердно крутили свои круги, изготовляя знаменитый кенийский фаянс. В кузницах дюжие молотобойцы с размаху били по раскаленному металлу огромными молотами. Медленно ступали по середине улицы покупатели, с важным видом перекликаясь с ремесленниками и торговцами. Кого здесь не увидишь! Купцы из Тавриза и Исфагана в зеленых чалмах, из Багдада и Басры в белых бурнусах, сирийцы из Дамаска в высоких серых колпаках, франги в кургузых камзолах. А вот промелькнули китайцы в серых узких халатах — они привезли большую партию шелка-сырца и нефрит. Шум, крики… Рузиков, однако, не заметил на рынке внимательный взор Хетумяна (это он и был сирийским купцом)… «Дороги к морю уже перехвачены!»
С незапамятных времен держал лавку старьевщик Бен-Иошуа в самом конце одежного ряда, тайком занимаясь ссудами под заклад вещей. К нему и направил свои стопы сирийский купец.
— Салам, почтенный старец! Да сопутствует тебе удача в делах. Мне нужно хорошее оружие, — объявил Хетумян, вступая в темную лавку, набитую всяким подержанным добром.
Бен-Иошуа воздел руки к низкому потолку:
— Достопочтенный купец, ты ошибся! Тебе надо пройти в следующий ряд, к оружейникам.
Однако Хетумян, видимо, располагал иными сведениями о ростовщике.
— Я знаю, что говорю, старик, — спокойно возразил он. — На что мне здешний хлам? Ведь ты же родом из Дамаска, почтенный Бен-Иошуа.
Осведомленность пришельца неприятно поразила старого еврея.
— Но это было так давно! Еще мой покойный дед… — промямлил он в бороду.
Хетумян не дал ему продолжать. Вперив твердый взор в водянистые глаза ростовщика, он тихо произнес:
— По самой высокой цене! Ты слышишь, по любой цене мне нужен настоящий булат.
Огонек алчности блеснул в желтоватых глазах Бен-Иошуа. Подозрительно оглядев фигуру странного покупателя, он нерешительно сказал:
— А сколько ты мог бы дать за саблю, достойную халифа?
Хетумян равнодушно пожал плечами:
— К чему терять драгоценное время, почтеннейший? Я не вижу твоего товара. А звон моего золота ты можешь услышать хоть сейчас!
Вытащив из складок одежды большой кошель, сирийский купец потряс им над ухом купца. Звон золотых монет убедил торговца. Он ушел в заднее помещение лавки, долго не являлся, а вернувшись, принес обтянутый красным сафьяном футляр. Закрыв на замок входную дверь, Бен-Иошуа предостерегающе поднял палец:
— Тс-с! Если гулямы султана хоть одним глазом увидят это сокровище, они отнимут его и не дадут мне ни динара! Смотри сюда, купец…
На поблекшем розовом бархате футляра покоилась изогнутая сабля с золотой рукоятью и матово-тусклым стальным клинком; морозный узор и арабские письмена на лезвии говорили о том, что это — настоящий булат, секрет изготовления которого тщательно скрывали мастера Дамаска…
Хетумян залюбовался драгоценным оружием.
— Недурна на вид. А как рубит? — сказал он небрежно.
С неожиданным проворством Бен-Иошуа схватил саблю и, бросив вверх тонкий шелковый шарф, несильным ударом, точно бритвой, разрезал его в воздухе.
— У самого падишаха Рума нет подобной сабли! И я не знаю, каким колдовством заставил ты показать эту драгоценность, — хмуро произнес старьевщик, бережно укладывая саблю обратно в футляр.
— Сколько? — коротко спросил Хетумян.
— Сто иперпиров, — твердым тоном ответил Бен-Иошуа.
— За такие деньги можно купить дом, — жестко сказал сириец.
— Тем лучше для тебя, купец. Поселишься в Конин, будешь торговать во славу Аллаха… — Иошуа решительно захлопнул футляр.
После долгого торга, сбив цену на десяток золотых, Хетумян отсчитал деньги, забрал сафьяновый футляр, предусмотрительно замотав его старым тряпьем, и вышел из лавки Бен-Иошуа.
У входа в лавку с сафьяновыми изделиями стоял раскорячившись Азиз-ходжа. Жестикулируя и хватаясь за наверченную на голове чалму, он оживленно выговаривал что-то тучному купцу, сидевшему рядом на скамье. Завидя издалека сирийского знакомца, Азиз завопил:
— Подходи скорее, Башир! Большие новости есть…
— Салам, почтеннейшие ходжи! Да будет благословение Аллаха на всех ваших делах. А о каких новостях кричит на весь майдан мой друг? — вежливо спросил Хетумян.
— Такие, что всем купцам Рума надо закрывать лавки и идти паломниками в Мекку, просить милостыню по дороге! — сердито ответил Азиз. — Проклятые курджии захватили все гавани на Бонтусе. Пусть почтенный Куршуд-ходжа повторит тебе рассказ.