Куршуд, выкатив глаза, зачастил:
— Прибыл я в Синоп на прошлой неделе со своим караваном. Пятьдесят верблюжьих грузов шелка. И еще два верблюда с имбирем, перцем и корицей — любят их и кипчаки, и рузики. Да. Но что же меня встретило в гавани? Везде курджийские сипахи. А правоверных мустасибов сменили на весах гяуры — сборщики пошлин. И каких пошлин! Требуют их только с нас — купцов Рума, а купцы анийские и тефлизские ничего не платят!.. Как торговать будем?! — Ходжа задохнулся от негодования и умолк.
— Тце-тце! А как велики оные пошлины, почтеннейший? — зачмокал губами Хетумян.
Азиз вынул из пояса запись:
— А вот какие, друг Башир! Я их записал на память: за шелк двадцать пять драм с верблюжьего груза и столько же с шелковых тканей. А на хлопок, сахар и медь — пятнадцать драм с груза верблюда и десять драм с груза мула. А за пряности — двадцать драм с верблюжьего груза.
— Грабеж! — возмутился Хетумян. — Да неужели падишах так и оставит безнаказанными гнусные деяния гяуров?
— Несомненно, кара Аллаха скоро падет на курджиев и острая сабля опустится на их шею, — уверенно заявил Азиз.
— Когда это будет? Время-то уходит! — простонал Куршуд.
— В самом деле, кто воюет зимой? Лето подходит, а все на майдане толкуют — падишах на охоте… — недоумевал Хетумян.
Азиз развел руками:
— Кому могут быть в Конии известными намерения великого из великих?
— Один Авшар-бек может их знать, — буркнул Кур-шуд-ходжа.
— А кто такой Авшар-бек? — небрежно бросил Хетумян.
— Кто не знает Авшар-бека? — изумился Азиз. — Авшар-бек известный человек… эмир меджлиса[75] он и правитель Конии в отсутствие падишаха (да будет он здоров и силен!)…
Эмир меджлиса Авшар-бек, родом из «древних» беев, был одним из крупнейших сановников двора. Особенно значительной была его роль при воцарении султана, когда в тронном зале раскрывалась парчовая занавесь и на золотой трон восседал новый падишах. Знатные люди султаната входили в зал, падали ниц и целовали пол между своими руками, воздавая хвалу Всевышнему. Тогда к ним подходил Авшар-бек, подводил за руку к падишаху и тот удостаивал их своим приветствием. При этом беи должны были осыпать султана золотыми монетами, а Авшар-бек должен был следить, чтобы подлые гулямы, сохрани аллах, не украли ни одного динара. И много еще других важных дел было у Авшар-бека.
Ранним утром у ворот эмирского дома, расположенного на холме поблизости от дворца султана, послышалась громкая перебранка, которая разбудила высокородного эмира. Высунув голову в открытое окно с цветными стеклами, Авшар-бек посмотрел вниз. Во двор вошел охранник Селим в сопровождении какого-то купца-сирийца. В руках тот держал завернутый в платок длинный ящик.
— Что за шум, дети Эблиса? И почему в такую рань пришел этот сириец, Селим? — гневно закричал Авшар-бек.
Охранник с низким поклоном доложил:
— Великий бей беев, я не пускал этого шайтана во двор! Но купец кричит, что у него есть сабля самого халифа Омара.
— Святотатец! Как смеешь ты упоминать священное имя сподвижника пророка?! — Авшар-бек готов был растерзать наглого сирийского купца. Но тот, не смущаясь, поднял над головой длинный ящик:
— О великий из великих, удостой только взглянуть своими пресветлыми очами на эту мирозавоевательную саблю! Нет ей подобной на свете!
Авшар-бек был любопытен от природы и, как истый сельджук, — большой ценитель оружия. Подумав, он закричал охраннику:
— Селим! Проводи наверх купца!
Когда сирийский купец раскрыл сафьяновый футляр, у эмира зарябило в глазах — такое чудо покоилось на поблеклом розовом бархате.
Стоя посередине комнаты в бабушах на босу ногу, Авшар-бек схватил саблю и несколько раз жикнул ею в воздухе. Потом заорал неистовым голосом:
— Селим! Рабы! Скорей тащите сюда самого большого барана…
После того как голова у барана была отрублена и слуги затерли кровь на мраморном полу, Авшар-бек облачился в парчовый халат, пружинистым шагом прошелся по комнате, не выпуская из рук драгоценной сабли. Усевшись, прохрипел:
— Сколько?
«Как я у старого еврея!» — промелькнуло в уме у Хетумяна.
— Да удалит Всевышний плохой глаз от твоей судьбы, великий бей! — с поклоном промолвил он. — Прими в дар дивную саблю и вели казначею оплатить только мои дорожные издержки…
— Сколько? — на более высоком регистре выкрикнул Авшар-бек.
— Двадцать пять багдадских динаров, — прошептал сирийский купец.
Цена была несообразно малой. Но как настоящий восточный человек, Авшар-бек счел нужным поторговаться:
— Дорого, купец! Ножен нет, за один клинок столько просишь…
Сириец грустно усмехнулся:
— Пусть великий бей повелит призвать лучших оружейников Конии, и пусть они оценят это оружие султанов! С назначенной ими цены я сниму в пользу бея пять… нет, даже десять динаров! А сколько могут стоить кожаные ножны?..
Авшар-бека не устраивало увеличение цены на вожделенную саблю. Он с мрачным видом молвил:
— Хоп! Получишь у моего казначея десять динаров, а остальные… — эмир задумался, что-то прикидывая в уме. — Остальные деньги — за неделю до Ноуруза! Я сказал.
— Великий бей, нельзя ли все деньги сразу получить? — запротестовал Хетумян.
— Нет, и не проси! Сейчас у меня недостача в деньгах. Вот после похода — дело другое… Может быть, я дам тогда сверх цены два-три динара… — расщедрился Авшар-бек.
— Поход? Но ведь великий падишах (да будет он вечен!) охотится, и никто на майдане не говорит о джихаде! — возразил недоверчиво сириец.
Авшар-бек гневно воззрился на дерзкого. Тот с невозмутимым видом обтирал платком сафьяновый футляр. Эмир рявкнул:
— Когда я что говорю, так, значит, и будет! Уже приказано всем беям собираться в Севастии. Ты скоро получишь свои деньги! Уходи, купец, и не гневи меня…
Глава XIV. АББАТ ТЕРРАЧИНИ ВИДИТ ПОКОЙНИКА
Долгая борьба конийских султанов с Византией и крестоносцами выковала прекрасных воинов из сельджукской племенной знати. Их верхушка — эмиры и древние беи собрались в столице Конии, что стесняло в действиях султанов, и те охотно уезжали в другие города султаната. В свою очередь крупные феодалы ненавидели султанов, беспощадно их обиравших: помимо львиной доли в военной добыче, султан требовал частых подношений. Да и вообще властители Рума дорого обходились своим вассалам: красивые рабы, кошельки с золотом, драгоценное оружие, арабские скакуны — все это было узаконенными подношениями ненасытным Сельджукидам. Впрочем, султанские поборы феодалы с лихвой выколачивали с крестьян. Кроме того, была и военная добыча… Султаны изредка награждали наиболее отличившихся военачальников почетным халатом с шапками, осыпанными драгоценными камнями, поясами или мечом в золотых ножнах, конями, седлом, уздечкой. После же великой охоты и перед походами во дворце обязательно устраивался шилян — «пиршество воинов».
Достопочтенный падре Джордано Террачини уже с месяц как проживал в Конии. Новый султан в общем неплохо относился к иноверным купцам, которые доставляли ему большую часть налогов и таможенных пошлин. Но франгам, и в особенности их улемам, Рукн-ад-дин не доверял и долго отказывался принять аббата Террачини. Падре Джордано ломал себе голову, как войти в доверие к конийскому двору, и посылал мрачные письма своему патрону в Латеран.
Однажды под вечер, когда немного спала дневная жара и Террачини проходил по базару со знакомым венецианцем, прицениваясь к товарам, его взгляд упал на стоявшего в дверях меняльной лавки сирийского купца.
— Не может быть! Хетумиано… — пролепетал ошеломленный аббат.
Первым желанием было кликнуть чаушей[76], которых было немало на рынке. Но падре Джордано сдержался. А может быть, это очередной фокус монсеньера Рандолы, который немало тайн хранит даже от своих подчиненных? Надо выждать его указаний… Когда аббат Террачини второй раз посмотрел в сторону меняльной лавки, сирийский купец исчез. Взволнованный неожиданной встречей с «покойником», аббат поспешил домой и в тот же вечер настрочил обстоятельное донесение в Рим.
В первом своем донесении Хетумян писал: «Для отвода глаз султан до сих пор охотился. Лишь несколько дней, как он вернулся в Конию, а тем временем уджская конница, сипахская пехота и гулямы со всех концов царства двинулись к Севастии. Об этом поведал мне амир меджлиса Авшар-бек и подтвердили на майдане сивасские купцы. А оставаться в Конии я больше не могу, ибо опознал меня проклятый поп-латинец. Еду сейчас в Кайсарию, откуда отправлюсь дальше в Севастию, куда, по слухам, выезжает сам падишах». Письмо было написано тайными чернилами, бывшими в большом ходу среди лазутчиков. Человек от настоятеля церкви Св. Карапета прибыл из Самсуна вовремя, и Хетумян с ним отослал донесение.
Неистовый гнев охватил монсеньера Рандолу, когда прибыло идиотское сообщение Террачини. Потрясая кулачками перед испуганным секретарем, он исступленно выкрикивал:
— Распроклятый левантинец! Per Dio![77] Так нагло обмануть его святейшество, украсть двести червонцев у Святой конгрегации!
В пылу гнева Рандола забыл, что Гарегин Хетумян получил на руки только сто червонцев…
— А этот бочонок сала тоже хорош! Не мог сразу схватить и покарать предателя! «Жду ваших мудрых указаний»… Осел!
Несколько поостыв, прелат начал прикидывать в уме. Левантинец, несомненно, «двойной шпион». Стало быть, он имеет поручение и от анийской разведки и, очевидно, скрывается где-нибудь поблизости от султанского дворца. Надо поручить этому толстомясому ротозею Террачини срочно связаться с сельджукской полицией и выдать ей подлого армянского лазутчика. А в качестве вещественного доказательства выслать в Конию портрет пронырливого негодяя, учинив обличительную надпись: «Хетумиано — армянский шпион», с приложением печати. По портрету сельджукские ищейки живо разыщут предателя…