[85] слава!
— Однажды сын Улаша, лев племени и рода, тигр черной толпы, хозяин каурого коня, отец хана Уруза, зять Баяндур-хана и счастье всех огузов — Казан-бек встал со своего места, велел поставить на черную землю свои девяносто златоверхих шатров, велел разложить в девяти-десяти местах пестрые шелковые ковры. В восьмидесяти местах были приготовлены кувшины, были поставлены золотые чаши; девять чернооких прекраснолицых красавиц, дочерей гяуров, с волосами, ниспадавшими на спину, с красными пуговицами на груди, с руками, раскрашенными хной от самой кисти, подавали кубки бекам. И пили они. После долгого пира ударило крепкое вино в голову хана ханов, хану Казану, опустился он на свои крепкие колени и сказал: «Внемлите моему голосу, беки! Выслушайте мое слово, беки! От долгого лежания заболели у нас бока, от долгого сидения иссох у нас стан. Пойдемте же, беки, устроим охоту, станем поднимать птиц, станем поражать ланей и диких коз, вернемся, расположимся в своих шатрах, станем есть, пить и весело проводить время!» Когда он так сказал, Арудж-Ходжа, воспитатель Казана, по широким устам подобный коню, опустился на оба свои колена и говорит: «Господин мой Казан, у прохода в Гурджистан сидят люди нечистой веры; кого ты поставишь вместо себя над ордой?» И сказал Казан: «Пусть над моим жилищем останется сын мой Уруз с тремястами джигитов». Велел он подвести своего каурого коня и сел на него. Остальные беки огузов тоже сели на коней, и пестрое войско вышло на охоту.
Проведал об этом разведчик гяуров из крепости Ахалцих, пошел, принес весть злейшему из гяуров тагавору. Семь тысяч черноволосых гяуров, врагов веры, в кафтанах из собачьей кожи, разорванных сзади до половины, сели на своих пегих коней, чтобы совершить набег; в полночь пришли они к орде Казан-бека, его златоверхие шатры разрушили, его дочь-невесту подобно гусю заставили кричать, на табуны его быстрых коней вскочили, его красных верблюдов угнали, а сына его — Уруз-бека с тремястами джигитами со связанными руками и ярмом на шее в плен увели…»[86]
Рукн-ад-дин ударил кулаком по столу, расплескав кубки, и грозно крикнул меддаху:
— Что за небылицу несешь, старый верблюд! Как мог доблестный бек-огуз сдаться без боя в плен гяурам нечистой веры?
— Султан мой! — взмолился перепуганный меддах, — дай срок, все расскажу твоему величеству, как заставили огу-зы кричать гяуров — врагов веры — на остриях своих пест-рых копий, как их сбросили с коней на землю и пролили их алую кровь. Выручил Казан-хан отрока своего, триста джиги-тов пали в бою мучениками, но их подвиг за веру оказался благословенным, полной победой…
Но уже к султанскому столу, искусно пробираясь между восседающими за столами беями, подходил придворный звездочет, держа в правой руке большой пергамент. Гороскопы астрологов играли большую роль при средневековых дворах, и султан сразу перестал интересоваться подвигами легендарного Казан-бека. Звездочет с низким поклоном протянул пергамент Рукн-ад-дину. Тот покосился на непонятные астрологические знаки и коротко спросил звездочета:
— Когда?
— Наиблагоприятнейший день — через два солнца, о великий из величайших! — таинственно шепнул астролог.
Рукн-ад-дин удовлетворенно кивнул и через эмира двора предложил бейлербею Изз-ад-дину, начальствующему над всеми войсками, неслыханную почесть — сесть за султанский стол. Все присутствующие поняли — благоприятный день великого похода на Гурджистан наконец-то указан небесными светилами…
Глава XVIII. УДАР АМИРСПАСАЛАРА
На городском базаре Севастии с недавних пор появился новый купец из Адалин — немолодой мужчина в высоком колпаке и узком черном кафтане, подпоясанном чеканным серебряным поясом. Бледное лицо его освещали тревожные умные глаза. Купец ничего не покупал и не продавал, дожидаясь предстоящего падения цен на рабов после победы над гяурами. Сидя пока без дела, купец развлекался. Часто видали его, после омовения в одной из бань многолюдного города, за сочным кебабом в соседней харчевне в обществе именитых защитников веры. Сотники и пятисотники охотно принимали угощение тороватого левантинца. После пары кувшинов доброго трапезунтского вина раскрывались их сердца и охотно шли они на расспросы любознательного купца.
— Двадцать четыре племени насчитывают огузы, друг мой. И каждое из них выставляет один туман, а племя кыпик — даже четыре тумана всадников, — со знанием дела повествовал пятисотник гвардейских сипахов Ахмед.
— Ва-алла! Что бы делал падишах без огузов? — неосторожно вставил слово адалиец.
— Пхе! Огузы хороши лишь для охраны рубежей и грабежей, — пренебрежительно выпятил губу сипах. — А для сечи с латниками франтов или курджиев надобна кольчугонос-ная конница. Поэтому со времен Малик-шаха в центре войска всегда располагаются конные сипахи и гулямы падишаха. Вот и я всегда сражаюсь посреди войска! — горделиво заявил Ахмед.
Адалиец таращил глаза от удивления. Наполнив кубки доверху, он возгласил здравицу за султана:
— Да будет он вечен и велик! Слышал я, что от ваших молодцов прячется сама смерть и ангелы бегут от них!
Ахмед приосанился. Выпив залпом весь кубок, он продолжал:
— Гулямов (их четыре тысячи) с детства готовят к войне, так же как и тысячу отборных бекских детей. А к ним можешь присчитать пятьсот варангов и афганов наемных, да две сотни огланов охраны из Хорасана и Дейлема. Вот каково личное войско падишаха! А кроме сипахов и огузов есть тысячи и тысячи других конников, — продолжал хвастаться пятисотник. — Например, курды из Верхнего Двуречья[87] — племена кельхор, мамаш, мангури, мандан… всех не упомнишь.
— А огузы, те где в битве пребывают? — уже заплетающимся языком вопросил адалиец и икнул.
— Да говорят тебе, на правом и левом крыле. Правым командует бей племени кайи, а левым — бей племени байиндур. Какой ты непонятливый! Впрочем, что смыслит купец в ратном деле? — заключил Ахмед. — Давай-ка лучше допьем кувшин этого неплохого вина да отправимся к старому Фатали. Говорят, прибыли к нему новые арфистки…
Оставив Савалт-хана в Карсском лагере, амирспасалар возвращался в Ани. После долгих скитаний в горах он чувствовал большую усталость, тревожили думы о предстоящем грозном столкновении с султанскими полчищами. Проехав через городские ворота, амирспасалар отослал Ростома в Вышгород, а сам направил коня к новому дворцу. Не успел Исраел начать докладывать о неотложных делах, как из Вышгорода прискакал пятисотник с вестями из Севастии. Грозные события нарастали. Хетумян спешил и был вынужден доверить очередное донесение крылатому гонцу. Быстро примчался в родную голубятню в Вышгороде крапчатый голубь и принес под крылом небольшой кусок тонкого пергамента:
«Я в Севастии. Чауши без устали гонятся по моим пятам. Султан с главными беями здесь, самолично проверял в арсенале манджаники[88], их много припасено для осады Ани и Тбилиси. Ежедневно в султанский лагерь прибывают со всех мест войска. Гулямов гвардии и огланов — шесть тысяч тяжело вооруженных всадников. Султан уже тайно разослал всем беям приказ выступить с обильным войском (конным и пешим), захватив манджаники и тараны, и собраться в Севастии с шестимесячным продовольствием и с палатками. Поставщики мяса считают, что в лагере одних огузов набралось сто тысяч, а сипахов и курдов не меньше. Со дня на день ждут выступления в поход. А войска эмиров Мардина и Джезиры, а также газии из Мосула пойдут прямо на Муш и Болорпахакский мост на соединение в Басене с султаном. Я уезжаю в Ерзнка».
— Яснее не напишешь, — задумчиво проговорил Захарий. — Золотой человек Гарегин! Недаром считал его покойный Заал Саварсалидзе своим лучшим выучеником… Видно, до боев остались считанные дни, надо спешить встретиться с Нукардином до соединения всех его войск. Вели седлать коней, Ростом, едем в Вардзию к царице…
В пещерном покое царицы, перекрытом ложными сводами, все стены и потолок были сплошь затянуты шелковыми тканями. Бархатная дорожка покрывала ступени входа, огромный персидский ковер раскинулся на всю комнату. В алькове, за занавесью, помещалось ложе.
Тамар сидела на низкой тахте около пробитого в туфовой толще окна и смотрела вниз, на цветущую Хертвисскую долину, откуда доносился глухой рокот разлившейся после летних дождей реки. В покой вошел предшествуемый пажем Захарий, только что прискакавший из Ани. Полководец был в походной одежде и в высоких, забрызганных дорожной грязью сапогах. Царица поняла, амирспасалар прибыл с важными новостями и потому пренебрег этикетом. Сняв головной убор, Захарий склонился в почтительном поклоне.
— Добро пожаловать в Вардзию, Закарэ! — ласково молвила царица. — Сядь около меня и расскажи, что делается на границе…
— Важные вести из Севастии от нашего лазутчика, государыня. Вот что я получил два дня назад по голубиной почте.
Прочитав тревожное сообщение Хетумяна, Тамар подняла глаза на амирспасалара:
— Что намерен предпринять, Закарэ?
— Разведку в Басене я произвел, место для битвы нашел подходящее. Уже послан гонец в Тбилиси государю Давиду с просьбой поспешить в Карсский лагерь с гвардией, аланами и ополчениями Картли и Кахети. Латники Вачутяна из Ани уже выступили, а нашу родовую конницу из Сомхити ведут Мушег Мамиконян и брат Иванэ. Имеров и месхов через перевал Ркинис-Джвари приведет Чиабер Торели. Сам я завтра утром еду обратно в лагерь, — докладывал Захарий.
В покой с перепуганным видом вбежал дежурный эджиб:
— Великая государыня, тревога! Со стороны Хертвиси видны два столба дыма. Враги идут!
Тревога оказалась ложной. Из Ахалкалаки по Хертвисскому ущелью следовало в Вардзию посольство от Рукн-ад-дина, и отъезд амирспасалара был отсрочен на сутки.
Прибытие посольства Рума в Вардзию накануне войны было явлением необычайным и удивительным. Захарий с удовольствием вспомнил, что велел Савалт-хану окружить лагерь и все к нему ведущие дороги непроницаемым заслоном подвижных караулов. «А войска стягиваются в лагерь под ночным покровом»… Выйдя из покоя, он стал наблюдать за долиной. Рядом стоял князь Караман — амирэджиби двора. У тропы, ведущей в крепость, большая группа всадников препиралась со стражей.