Оторвавшись от ужасного зрелища, бейлербей возмущенно воскликнул:
— Государь, нельзя в битве казнить племенных вождей — огузы возмутятся! Снимешь голову у сюбаши Картая потом, после боя… если он уцелеет!..
Нукеры подводили скакуна уже одетому в доспехи бейлербею.
— Куда направляешься, Изз-ад-дин? — мрачно спросил султан.
— Великий знает, все табуны находятся у реки. А мои бахадуры не привыкли сражаться пешими. Надо посадить их на коней. Иначе курджии порубят все наши туманы!
— Надо спешить самих гяуров! Пусть лучники целят в коней их вождей! — закричал Рукн-ад-дин.
Баралтай уже садился на коня. Разбирая поводья, он глухо ответил:
— Слушаю и повинуюсь!
Смерть металась по лагерю. Сыпались удары, железо звенело о железо, гнулись и раскалывались панцири и шлемы, со свистом впивались в тела пернатые стрелы. Стоны умирающих смешивались с пронзительным ржанием раненых скакунов.
Подобно ангелу смерти, в черных доспехах, несся амирспасалар навстречу врагу. Сжав плотно рот, он действовал мечом как на учении. Движения были точны, глаза прищурены. Капли пота выступили на загорелом лице. И на каждый взмах длинного палаша Захария отвечал предсмертный вскрик человека. Прорываясь к амирспасалару, сипахи осыпали его ударами. Амирспасалар, отбиваясь коротким движением щита, продвигался дальше. Справа и слева от него ожесточенно рубились Ростом, княжич Хасан и Парсадан. Не раз бывал в боях рядом с полководцем старый латник, вместе с оруженосцами ограждая тыл. Отборные лучники, укрывшись за осыпью у подножья замкового утеса, стали поражать коней курджиев. Жалобно заржав, уткнулся мордой в пыль каурый скакун амирспасалара, подмяв под себя всадника. В шее у коня затрепетала длинная огузская стрела. Рядом пали кони и у Иванэ, Ахалцихели, Саргиса Тмогвели. С торжествующими криками, с высоко поднятыми ятаганами сипахи кинулись на амирспасалара. Тот силился высвободить ногу из-под скакуна. Парсадан и оруженосцы бросились вперед на защиту. Над головой амирспасалара заблистали мечи.
— Ростом, коней!
Поднявшись наконец на ноги, Захарий оглянулся вокруг. Ростома не было. «Порубили беднягу!» Но уже, тяжело топая, в кольчугах и шлемах, покрытых пылью и кровью, бежали богатыри Ахалцихели.
— Шалва! Вперед людей! Лучников перебить! — кричал амирспасалар, отбиваясь от сипахов.
Грозная опасность нарастала. Воодушевленные успехом, сельджуки стали наседать на спешенных спасаларов. В развороченный до основания лагерь со всех сторон стекались конные огузы.
— Что смотрите, храбрецы? Раз бьются пешими спасалары, и нам пристало так драться! — вскричал старый Парсадан и сошел с коня. Последовав его примеру, гвардейцы спешились и, привязав поводья коней к поясам, стали биться рядом со своими военачальниками. К осыпи помчались всадники и в куски порубили засевших огузских лучников. Сеча все усиливалась, и топот мчавшегося табуна показался спасаларам небесной музыкой: вместе с десятком своих дорийских земляков Ростом гнал косяк превосходных коней, отбитых у султанских табунщиков. Быстро были оседланы скакуны, и с бранным кличем устремились гвардейцы навстречу огузской коннице. Шалва и Иванэ Ахалцихели рубились плечом к плечу, как львы бросаясь в самую гущу боя. Далеко виден был блеск их грозных мечей, целые ряды прорубали они в туркменской коннице. Временами братья останавливались, выравнивали строй гвардейцев и снова шли напролом, пробиваясь к центру султанского лагеря. Рядом, как одержимый, дрался Мушег Мамиконян. Когда он пал, пронзенный копьями, ярость охватила лорийцев, они стали рубиться с удесятеренной силой. На левом крыле, у самой Арзрумской дороги, напористо продвигались анийские латники с Вачутяном во главе, тесня конницу и пехоту султанских вассалов. Высоко реяло их голубое знамя со львом, доблестные воины в этот день возродили славу армянской конницы!..
Савалт-хан — воспитанник доблестного Хубасара — унаследовал от дяди мужество и воинское мастерство. Амирспасалар не колеблясь поручил ему сложную задачу — ударить в тыл врагу и захватить обоз.
— Как увидишь, что на горе забегали сельджуки, знай, мы ворвались в лагерь. Тогда ударь! А всю добычу собирайте в одно место, женщин не обижайте. А главное — дорогу арзрумскую оставь свободной. Пусть по «золотому мосту» бегут враги, — наставлял кипчака Захарий. — А как захватишь обоз, оставь охрану при нем, сам же спеши нам на помощь…
— Хоп! — односложно ответил кипчак, садясь на коня. Длинная цепь всадников на низкорослых лошадях вытянулась с окраины села по горной тропе. «Так затягивается петля аркана», — провожая взглядом конницу, подумал Захарий.
Поздно ночью туманы по горной лощине подошли к покинутому жителями селению Мукнариндж. Здесь Савалт-хан дал передышку конникам. С первыми проблесками зари он был уже на ногах. Выстроив в лощине туманы, он стал внимательно наблюдать за Басенским утесом. Огромной темной массой возвышался замок. Но вот в лучах восходящего солнца на скале беспорядочно заметались человеческие фигурки…
— Вперед! — негромко приказал Савалт.
Появление кипчакской конницы в тылу султанского лагеря вызвало панику. С диким ревом по равнине носились верблюды, перекрывая воинственные клики кипчаков. По дороге к Арзруму вскачь удирали отдельные всадники. Из крытых повозок несся испуганный визг женщин гаремов. При обозе были сотни рабов и пленников, они радостно бросались навстречу нападающим и, крестясь, кричали:
— Христиан! Христиан!
Недолго длилась сеча с охранниками. Покинув обоз, они бросились наутек. Савалт-хан пробился к караванному пути. Окружив лучниками лагерь, он помчался во главе своих кипчаков по дороге к Даройнку, откуда доносился гром битвы.
Привилегированное султанское войско — гулямская гвардия и дворцовые огланы — были размещены в городке. Султан видел с высоты, как из домов выбегали гулямы, наспех прилаживая доспехи и оружие. Табунщики уже пригнали с реки скакунов, их быстро седлали невольники. Впереди выстроенных на городской окраине гвардейцев появился огромный всадник на белом арабском коне. Бейлербей! Он отдал короткое приказание, и пять тысяч отборных всадников двинулись вперед. Подойдя к месту боя, гулямы испустили дикий вопль и, высоко подняв кривые сабли, стремительно обрушились на конницу Вачутяна.
Выставив тяжелые копья, армянская конница остановила первый натиск гулямской гвардии, потеряв почти половину состава первых рядов. Закипела сеча. Бейлербей ехал впереди гулямов, распевая суру Корана, разя направо и налево. За ним следовали эмир Кобак и сюбаши Картай, который уже знал об участи, уготованной ему султаном после боя. Вачутян встретился с ним один на один. После непродолжительной схватки князь страшным ударом рассек шлем противника. Картай-бек, бездыханный, повалился с коня. Бой продолжался с возрастающим ожесточением. Охваченные боевым пылом гулямы и присоединившиеся к ним конные огузы теснили армянских латников к замковой скале. Вдруг воздух дрогнул от пронзительных звуков медных труб и рожков. По арзрумской дороге, широко развернувшись, неслись кипчакские туманы. Степные кони, вытянув шеи и прижав уши, мчались бешеным наметом. Впереди, крутя над головой длинную саблю, летел Савалт-хан. Поле боя огласил ужасающий визг кипчакских всадников.
— Вперед, храбрецы! Пришла подмога, круши врага! — радостно закричал Вачутян.
Армянская конница бешено врубилась в ряды гулямов. Пал доблестный Кобак. Был убит скакун под бейлербеем — с трудом вызволили Баралтая оруженосцы. Атакованная с двух сторон султанская гвардия дрогнула и стала беспорядочно отходить к склону замковой скалы.
Жестокая сеча продолжалась с переменным успехом. Пересев на свежего коня, Баралтай снова восстановил порядок в войске. Посадив часть сипахов на коней, он возобновил бой. Дружины алпов сражались с обычным ожесточением. Но курджии продолжали свой отчаянный натиск на расстроенные султанские таборы. Рукн-ад-дин с вершины утеса следил за ходом сражения. Оттянув потрепанную гвардию, он ее спешил и стал готовиться к обороне замка. Это решение возмутило лихих огузских наездников, привыкших к просторам конных боев. Все больше всадников стало уходить к речной пойме под предлогом ловли коней; но сипахи продолжали упорно биться. В перерывах между боевыми схватками они грозили курджиям кулаками и оружием, озлобленно выкрикивая оскорбительные слова в адрес врага. И уже не раз оглядывались, отирая пот с лица, утомленные воины авангарда Захария на маячившие в сизой дымке высоты Болорпахака, ждали появления своих главных сил.
Ваган быстро договорился с главным лекарем. Старый Арроб был человеком смелым и на вопрос амирспасалара: «А не слишком ли близко от боя замыслил раненых врачевать, почтенный?» — он спокойно ответил:
— От торжествующего конного врага все равно не уйти, государь амирспасалар!
— А ты веришь в нашу победу? — невесело улыбнулся Захарий.
— Да, верю.
Амирспасалар с уважением посмотрел на худощавого еврея:
— Тогда действуй, рабби!
На рассвете из Коша двинулись лекари на мулах; во вьюках везли палатки, лекарский инструмент, полотно и корпию, горшки с отваром мандрагоры для усыпления раненых (хоть и осуждали отцы церкви лекарей за греховное снадобье — «не должно смертному избегать ниспосланных Богом страданий!»). Следом шли горцы с носилками. Палатки разбили на площади в Сурб-огане, тут же на открытом воздухе в тени немногочисленных карагачей установили столы для операций, разложили на чистом полотне инструмент, быстро вскипятили в котлах воду[100]. Ваган со своими горцами двинулся вперед, в сторону замкового утеса, где уже стояло облако пыли и шла сеча. Смело проскальзывая между конями, отбиваясь от наседавшего врага, горцы выхватывали из боя раненых и несли их в Сурб-оган. Старик хирург орудовал, держа в руках нож или пилу со следами крови, изредка покрикивая для острастки:
— Терпи, молодец, сейчас кончу! А тому дайте-ка чару мандрагоры, потом я им займусь. Сюда мумиё