Десять долгих лет протекло с тех пор, как простился с дочерью и зашагал по пыльной дороге около арб с медью оружейник Тигран. Одетый по-стариковски в овчинную шубу, он сидел на каменной лавке у входа в дом. Дом был тот же, где некогда раздавался громкий смех девочки с зелеными глазами, небольшой, ладный на вид, из желтого туфа. На фасаде дома красовались небольшие пилястры, окаймляющие портал. Рядом на осеннем солнце в теплой чохе приземистый Микэл. Старики изредка перебрасывались словами. В конце улицы показалась двухколесная повозка, крытая войлоком и влекомая парой крупных коней. Громыхая по каменной мостовой, повозка медленно приблизилась и остановилась около дома. Тигран внезапно почувствовал необычайное волнение. Из повозки вышла высокая женщина в богатой куньей шубке, с закрытым шелковым покрывалом лицом. Старик привстал от неожиданности. Женщина шагнула к нему, открыла лицо:
— Отец!
Кровь хлынула в голову Тиграна. Он снова сел на лавку и отвернулся. Ашхен молча стояла перед скамейкой. У окон соседних домов стали уже появляться фигуры любопытствующих.
— Чего каменным истуканом расселся, Тигран? — с возмущением воскликнул Микэл. — Целуй же дочку, благослови ее приезд! — И старый грузин обнял Ашхен, ласково приговаривая: — Устала с дороги, доченька? Пойдем в дом, генацвале, согреешься, отдохнешь…
Не вставая с места, Тигран мрачно спросил:
— Есть дети?
— Нет, отец, не благословил меня Господь.
— Так. — Встал и, подойдя к Ашхен, он еще суровее спросил: — А почему во дворец не поехала?
— В царском дворце мне делать нечего, отец. Не жена я ему. Не хочу посмешищем в нашем городе стать! Прими к себе в дом, отец. А нет — так я в монастырь уйду… — Огромные изумрудные глаза Ашхен были полны слез.
— Глупости! — пробормотал Тигран.
— Отец, одного человека в жизни я любила! Из-за меня он с родной матерью поссорился, родне все годы противился. Но не захотел благословить Господь наш брак! Нет ребенка у меня, и родичи требуют, по закону, чтобы мы разошлись…
Горько плакала в отчем доме Ашхен, и смягчилось сердце старого оружейника. Нежно обнял он дочь и благословил ее приезд, как требовал старый друг. А у Микэла уже покраснели глаза, и он выкрикнул прерывающимся голосом:
— В Писании сказано — отец заколол упитанного тельца, когда вернулся блудный сын! Я новый бурдюк открою, что на той неделе из Кахети прислали. А ты чем гостью дорогую потчевать будешь, Тигран?
Мрачное запустение Багратидского дворца угнетало Вананэ, привыкшую к уюту небольшого Норберда. После ужасающего погрома Малик-шахом дворцовые покои Вышгорода никогда не приводились в полный порядок. В парадных залах оставались следы варварского изуверства — выколотые глаза царей и цариц на стенных фресках, оббитые золоченые лепные украшения, поврежденные мраморные полы. А в жилых покоях было холодно и неуютно, особенно в суровые армянские зимы, когда огромные камины не могли нагреть комнаты, хотя арбами поглощали дрова. Не нравился старый дворец и Захарию. Но когда сестра упрекнула, что он не занимается своим жилищем, Захарий объяснил, что ему пока не нужны громадные залы, где можно разместить целый полк бездельников царедворцев, есть более неотложные нужды, чем восстановление этакой громадины…
Вананэ покачала головой:
— Придется тебе новый дом построить, Закарэ! Более удобный. Хоть в походах постоянно находишься или в разъездах, двора настоящего в Вышгороде у тебя нет (а надо бы!), да и семью не удосужился завести…
Потемнело лицо у Захария. Отвернувшись к окну, он глухо спросил:
— О чем думает Ашхен? Так и собирается жить у своего отца?
Вананэ испытующе посмотрела на брата:
— А ты сам как полагаешь? За десять лет так и не смог обвенчаться с бедной девушкой?! Дяди Вахрама испугался? Или, быть может, опасался великую царицу разгневать? А теперь хочешь Ашхен осрамить, княжеской наложницей на весь город ославить?! Правильно рассудила она — раз не можешь жениться, надо разойтись! Такая красавица быстро найдет себе мужа, — заключила Вананэ и, заметив дурное настроение брата, вернулась к прежнему:
— Закажи своему зодчему построить новый дворец поближе к людям, к городу…
— Хорошо, я поручу это дело зодчему Джундику! — угрюмо бросил Захарий и вышел из покоя.
Глава III. В АРМЕНИИ
— Я строитель по призванию, а воин поневоле, Джундик[6]! Мне бы только строить… а всю жизнь приходится в седле проводить, врагов громить.
Серые глаза правителя смотрели вдаль чуть печально. Он перевел взор на голый череп зодчего, с выпуклым лбом и венчиком редких седых волос, подумал: «Наверное, так выглядели греческие мудрецы…»
Джундик неожиданно озорно улыбнулся:
— Государь, шесть зиждителей армянских храмов — апостолов и святителей — насчитывают наши историографы. Теперь и ты можешь в их ряд стать — седьмым великим строителем Айастана!
— Ну, я не апостол и не святитель! — усмехнулся Захарий. — Конечно, придется и мне строить церкви, иначе сразу возопят святые отцы: вот, мол, новый правитель верой пренебрегает! Но запомни крепко, Джундик: сооружать надобно и другое — новые крепостные укрепления возвести, гостиницы для приезжих купцов, рынки, мосты, здания для школ строить. Оскудел Айастан за время чужеземного владычества, надо ремесла да торговлю караванную поднимать! И не приличествуют в столице землянки на улицах, а я их немало видел в Ани. Особенно на окраинах…
В базиличном зале держалась духота уходящего летнего дня, лишь водный фонтан вносил некоторую прохладу. Солнце было уже на закате и освещало косыми лучами церкви и плоские крыши домов. Ярко горели кресты на храмах. Сверкала зелень деревьев в городских усадьбах. Правитель протянул большую руку к городу:
— Взгляни, как прекрасен Ани Багратуниев! Даже бесчеловечный враг не смог порушить его красоту… А моя столица должна быть еще краше, еще царственнее — на века! Вижу я град цветущий, опоясанный многоцветными стенами, с могучими башнями, со множеством дворцов и храмов, каменных рынков, домов красивых. И в этом деле ты должен мне помочь, Джундик!
Неподдельное удивление отразилось на худом лице зодчего. Сквозь полузакрытые веки он осторожно наблюдал за медальным профилем правителя. Знаменитый полководец говорил как художник, высказывал его сокровенные чаяния. И радость запела в усталом сердце старого зодчего…
Справившись с неожиданным волнением, Джундик стал неторопливо рассказывать:
— Когда восторжествовала Святая церковь дивного Григория Просветителя, языческие храмы и театры стерты были с лица земли, не хуже, чем при вражеских нашествиях!
Захарий покосился на зодчего. Тот невозмутимо продолжал:
— И нашим армянским зодчим пришлось начинать все заново, на пустом месте возводить божьи храмы и дворцы царям.
— А разве не сохранилось никаких сооружений от древних времен?
— Только небольшой храм в Гарни. Поезжай, государь, посмотри, как строили в древности!
— Продолжай! — кивнул правитель.
— Тесно стало в армянских городах. Вот и стали наши зодчие вместо длинных римских базилик воздвигать крестово-купольные храмы, на коротком кресте из четырех рукавов, что потом «греческими» прозвали. Такие храмы из Армении по всему свету и пошли! Но и в другого рода дивных строениях принимали участие наши зодчие… Собор святой Софии в Константинополе и поныне непревзойденная вершина зодчества. Возводили его во славу Господню десять тысяч человек в течение пяти лет в царствование Юстиниана. При завершении храма в восторге воскликнул император: «Хвала Господу, сподобившему меня совершить такое дело! Соломон, я превзошел тебя!» Но спустя четыре столетия ужасное землетрясение разрушило здание собора. Тогда вызвал басилевс Василий из Ани великого армянского зодчего Трдата. А тот восстановил еще краше храм несравненный, новый купол поставил, выше прежнего, искусно вмуровав в его кладку глиняные кувшины для облегчения веса. Каждый кувшин закладывал с особой молитвой… — и Джундик пояснил, хитро прищурив глаз: — Чтобы раствор успел схватиться!
— Вернемся к нашим храмам, — напомнил Захарий.
— Не любят наши отцы церкви живопись на стенах, редко мы ее видим, — продолжал Джундик.
— И напрасно! — пробормотал Захарий.
— Пришлось нашим зодчим все уменье сосредоточить на камне. Зато каких высот достигли наши мастера! Искусно стали тонкий орнамент высекать, виноградные лозы, плоды граната, разных птиц и зверей изображать.
Захарий задумался над последними словами зодчего. Потом уверенно заявил:
— Надо бы шире цветной камень применять для украшения зданий, что Бог дал нашим мастерам, Джундик.
— Понимаю, государь. Но главная мысль у меня — от столпов в зданиях отказаться, — тихо сказал Джундик.
— Вот как! То ново и удивительно. Берешься такое сооружение возвести, Джундик?
— Да, государь, — выпрямился зодчий.
— Добро! Представь модель хотя бы нового притвора в Ахпатском соборе — еще отец обещал построить прихожанам для собраний. Но подумаем также об укреплении анийских стен — недостаточны они для обороны. Так считал и мой покойный отец, когда взял их приступом сорок лет назад. Да и новые мосты через Ахурян перекинуть надо, и мне построить новый дворец — здесь малоудобно жить. Много камня извести на постройки понадобится, Джундик, пошли своих помощников по городским каменоломням, пусть проверят, сколько ломщиков камня работает и не обсчитывают ли их владельцы. А как обстоит дело с каменщиками и другим рабочим людом?
— Со всех мест возвращаются в Ани мастера, надеясь на работу, государь, — поспешил заверить Джундик.
— Пусть придут ко мне старики братчин со списками мастеров и подмастерьев. Я сам посмотрю, достаточно ли работников, — заключил беседу правитель.
После освобождения Ани Захарий восстановил права совета городских старейшин. Кроме амира города в совет входили архиепископ, глава купечества, купеческие и цеховые старшины. Назначение родича на высшую должность не понравилось городским воротилам. Но недаром князь Васак был родным братом знаменитого Абуласана. Он быстро нашел общий язык с городской верхушкой и, располагая большими родовыми капиталами, занялся денежными операциями с крупнейшими поставщиками, стал своим человеком в торговой среде. Это не ускользнуло от внимания племянника.