— Помогите мне! — закричала я.
Коридор больше не освещался. Медсестры, которых я видела ранее, отсутствовали. Стояла странная тишина.
Я была одна. С убийцей.
— Помогите! — закричала я снова. Мольба эхом разнеслась по длинному, одинокому коридору, но она не внушала мне никакого оптимизма.
Я развернулась, услышав нападавшего позади меня. Он стоял, ссутулившись в дверном проеме. Не сказав ни слова, он поднял палец и указал на меня… просто указал и ничего не произнес.
— Нет! — закричала я, отползая дальше по коридору.
Звук скрипучих кроссовок за углом заставил меня разрыдаться.
— Помогите, — слабо позвала я, приготовившись снова защищаться.
Нападавший тоже услышал и внезапно ринулся вперед. Я упала, но он закончил со мной. Темная фигура исчезла также быстро, как появилась, оставляя меня израненной, дрожащей массой на полу коридора.
— Амнезия! — воскликнула одна из медсестер.
Я начала плакать сильнее.
Медсестра присела рядом со мной, крича о помощи. Пока она отдавала распоряжения тем, кто суетился вокруг нее, меня утешал тот факт, что коридор больше не был таким пустым. Даже свет вернулся.
Я и двух слов не произнесла за все то время, что они провозились со мной. Сон повторялся в моей голове снова и снова… как и ощущение того, что меня почти задушили. Я едва обратила внимание на красное пятно на тыльной стороне моей руки и на то, как кто-то кричал о том, что капельница вырвалась из моей кожи.
Я отключилась от всего этого и просто сидела там: ступор накрыл меня как тяжелое одеяло. Как тяжесть озера ночью.
Но больше всего меня преследовала параллель между сном и внезапно обрушившейся реальностью. Я не могла не задаться вопросом, действительно ли это был всего лишь сон.
Темная, окутанная темнотой фигура в моем сне была идентична той, что вылезла из-под кровати. Казалось, леденящее совпадение зависло надо мной с явным злым намерением.
Замкнувшись в себе, я думала об Эдди. Именно его голубые глаза и черные волосы я представляла, пытаясь отогнать свои худшие страхи. Я хотела, чтобы его позвали.
Но не попросила об этом.
Мои мысли продолжали возвращаться к нему, пока худшая ночь затягивали меня в свои тиски. Всего несколько часов назад я прошептала ему свой самый большой страх… Что, если я никогда не вспомню?
Я преодолела этот ужас, он настолько устарел, что был почти недействительным.
Теперь моим самым большим страхом являлось не то, что я ничего не вспомню.
А то, что вспомню.
Глава 9
Эдвард
«Генерал Лох» открывался в восемь утра. Это было не столь рано, сколь невыносимо. Но все же достаточно рано, потому что нашему сонному озерному городку требовалось больше времени для пробуждения, чем, скажем, городу или даже мегаполису.
Часы посещения в больнице начинались не раньше десяти, но меня это не волновало. Я был слеп к правилам этого места, будто они предназначались для всех, кроме меня. Я приходил туда ради нее, — ради девушки, которая сказала мне, что ее зовут Амнезия. Будучи там для нее, я освободил себя от их ограничений и правил.
Находясь рядом с ней, мне казалось, что меня ничего не сдерживает. Как будто все было возможно.
Пекарня через несколько дверей от «Генерала Лох» открывалась в шесть, а владельцы — самая рано просыпающаяся пара на озере. Джолин и Джереми были женаты еще до моего рождения. Они всегда говорили, что пара, которая выпекает сообща, остается вместе.
У меня не было фактов, чтобы доказать их неправоту.
Примерно через полчаса после того, как табличку на двери поменяли на «Открыто», я протиснулся в переднюю бирюзовую дверь, вынуждая колокольчик прозвенеть неистово громко в этот ранний час. Несмотря на лето, на улице витал прохладный воздух. А туман, клубившейся на улицах, парил над кирпичными тротуарами и цеплялся за причудливые фонари, выстилающие дорогу.
Джолин выглянула из-за стены, отделяющей кухню, удивленно приподнимая брови, покрытые мукой.
— Эдди! — воскликнула она, звуча более бодро, чем ощущал себя я, затем исчезла буквально на секунду, прежде чем вышла из-за стены, вытирая запачканные мукой руки белым полотенцем. — Что привело тебя сюда в такую рань?
Нацепив улыбку, которую всегда держал наготове для окружающих, я облокотился на прилавок возле старомодного кассового аппарата, (да, он все еще работал, и Джолин до сих пор использовала его).
— Скажи мне, что ты уже достала те маффины с корицей из духовки.
Сладкий, насыщенный аромат, наполняющий воздух, давал мне надежду, пока живот урчал от жадности.
— Это первое, что мы выпекли! — подтвердила она. — У сегодняшней партии есть кое-что особенное: ранние яблоки из сада Северила и немного пухленьких, горячих изюминок.
— Я возьму четыре, — сказал я, и у меня начали течь слюни.
— Четыре! — Она засмеялась. — У тебя отменный аппетит этим утром.
— Я собираюсь поделиться, — быстро усмехнулся я.
Ее глаза загорелись любопытством, и я понял, что будет легче просто сказать ей, куда направляюсь, чем заставлять Джолин спрашивать буквально каждого второго человека, входящего в эти двери, знают ли они, что задумал Эдди Донован.
— Я возьму их в больницу. Подумал, что Амнезии понравится что-то, кроме зеленого «Джелло».
Как легко ее имя сорвалось с моих уст. Я боялся, что допущу ошибку и назову ее иначе.
— Они называют эту бедную девочку Амнезия? — спросила Джолин, прислонившись к другой стороне стойки. Она казалось доброй и заинтересованной.
Засунув руки в карманы толстовки на молнии, я сказал:
— Она настаивает, что сейчас это ее имя… до тех самых пор, ну, ты знаешь, пока не вспомнит свое настоящее.
— Так это правда? Она действительно ничего не помнит?
— Ничего.
— Какая трагедия. И нет никого, кто пришел бы за ней… Она, должно быть, в ужасе.
— У нее есть я, — ответил я, понизив голос.
Джолин улыбнулась, потянувшись ко мне своей пыльной рукой, и я достал свою из кармана. Ее рука оказалась теплой и сухой, пока она сжимала мою ладонь.
— Она счастливица, что о ней заботится кто-то вроде тебя.
Я улыбнулся.
— Я обязательно передам ей твои слова.
Она отмахнулась от меня, прежде чем отступить, и издала звук, похожий на цоканье.
— Ты хочешь кофе к этим булочкам, дорогой?
— Конечно, — сразу согласился я. — Мне как обычно, но, может быть, сделай для нее горячий шоколад. Не уверен, что ей нравится кофе.
— Джереми, выйди сюда! — Джолин позвала через стенку. Затем подошла к кассе и нажала несколько кнопок.
Джереми появился в фартуке, завязанным вокруг его талии, вытирая руки о то же полотенце, которое использовала его жена.
— Эдди! — воскликнул радостно он, протягивая руку через стойку для пожатия. — Что я могу сделать для тебя?
— Мне нужен кофе и горячий шоколад, Джереми, и быстренько. Эдди нужно быть в другом месте.
— Уже на подходе! — Он отступил к кофемашине за большой стеклянной стойкой и начал выполнять заказ.
— Булочки в задней комнате. Мы их как раз поливали глазурью. Они все еще горячие. Я принесу их для тебя.
Джолин и Джереми работали как хорошо отлаженный аппарат. Не успела она появилась с коробочкой с прозрачным верхом, как ее муж поставил два напитка в высоких бумажных стаканчиках на прилавок рядом с ней.
Передав деньги и добавив пару банкнот в банку для чаевых рядом с кассой, я взял кофе и улыбнулся.
— Спасибо, ребята. Я уверен, что они будут великолепны.
— Приводи девушку, когда они ее отпустят. Я дам ей попробовать все! — предложила Джолин, и я понял, что это не просто вежливое приглашение. Это было сказано со всей искренностью. — И передавай своей маме привет.
— Обязательно, — пообещал я, ступая обратно во влажное туманное утро, удерживая завтрак в своих руках на пути к пикапу.
Я ступил на этаж Амнезии еще до того, как часы пробили семь. В это время здесь было тихо, но несколько медсестер сидели на посту за стойкой. Как только они меня заметили, старшая из них подскочила со стула и кинулась за стойку.
— Доброе утро, дамы, — поприветствовал я, улыбаясь. — Принес Амнезии кое-что от Джолин.
Она не улыбнулась.
— Еще не время для посещений, Эдди. — Медсестра встала на моем пути.
— Я никому не скажу, если и ты не скажешь. — Я подмигнул и двинулся мимо нее.
Ее рука уперлась мне в грудь, мягко отталкивая назад.
— Ты не можешь войти. Не сейчас.
То, что я услышал в ее голосе, перевело меня в режим повышенной тревоги. Отступив назад, я пристально посмотрел на нее.
— Почему? — У меня во рту внезапно пересохло, а сердце перестало биться в размеренном ритме.
Медсестра замялась, и я окинул ее суровым взглядом.
— У нее выдалась тяжелая ночь.
— Бедняжка, — вмешалась другая медсестра, которая все еще сидела за стойкой.
Я не знал, что это значило, но уже слишком далеко отошел, чтобы спрашивать. Это не было важным для меня. Быстро обойдя медсестру, я направился прямо по коридору.
— Никаких посетителей! — воскликнула медсестра, бросившись за мной. Она схватила меня за руку и попыталась удержать.
Ноги замедлились, но я не остановился. Пристально посмотрев туда, где она держала мой бицепс, я перевел взгляд на ее лицо.
— Я вхожу.
Она мгновенно отпрянула назад, на ее лице отразился шок. Я отмахнулся от нее и пошел дальше. Люди знали меня как беззаботного парня, готового улыбнуться, и никогда не избегающего смеха. Обаяние не являлось чем-то таким, над чем я работал специально; оно просто было, как и мои ямочки. Что люди не часто видели — так это стальной характер в моей сущности. Когда я хотел чего-то, никто не мог встать на моем пути.
Я не стал задерживаться возле двери Амнезии. Я вошел сразу. Мои глаза устремились прямо к кровати. Я использовал ногу, чтобы дверь не захлопнулась позади меня.
Она лежала на боку, свернувшись калачиком, и смотрела на дверь. Когда я вошел, на ее лице мелькнул страх, но затем его сменило узнавание и вместе с ним, я уверен, пришло облегчение.