– И что, никого не подозревали в убийстве? И слухов никаких не ходило? Что вам батюшка ваш говорил?
– Слухи разные ходили. И что сам граф ее удавил, и что кто-то из деревенских снасильничал, а потом убил, и что Анна Стромова к этому руку приложила.
– А почему на Анну думали?
– Да ругалась она с молодой барыней часто. Все, кто тогда в имении служил, частенько слышали, как Марья Анну костерила, а та каждый раз плевала ей вслед.
Дед Терентий задумался, Женя поежилась, представив события столетней давности.
– А что же, Марья здесь похоронена?
– Конечно. Мой отец и хоронил, могилку ей копал. Знаешь старую Вознесенскую церковь, Женя?
Женя не знала.
– Женя, эта та церковь, что видно из окон университета, выходящих на луг, – сказал Фёдор Иванович. – Туда ещё все наши студенты перед экзаменами свечки бегают ставить.
– А, – поняла Женя. – С желтыми стенами?
– Она самая. Это была родовая церковь Орловых. Там и склеп есть, где многие из них упокоены.
– Значит, и Марья там?
– Марью там и хоронили. Только не в семейном склепе, а неподалёку. Уж почему, не знаю.
– А далеко это от вас? Можно пойти посмотреть?
– А пойдёмте, тут минут пять. Церковь как раз на этой стороне деревни.
Собрались быстро, и дед Терентий, хоть слегка согнувшись и прихрамывая, быстро засеменил вдоль улицы. В самом ее конце сквозь голые ветви деревьев виднелись желтые стены небольшой церквушки, нужно было только перейти мост, что был перекинут через замёрзшую сейчас речушку. Судя по звукам, в церкви шла служба. Они не стали заходить на церковный двор. Дед Терентий повёл их в обход к открытым воротам кладбища. Оно хоть и было небольшим – здесь хоронили только деревенских, – но уже подступало вплотную к самой ограде. Снегу было много, но дорожки чищеные, так что идти было легко.
– Вот здесь я всю жизнь и служу, – крякнул дед Терентий закашлявшись. – А до меня – отец мой.
– Порядок у вас здесь, – улыбнулась Женя.
– Да, у меня есть помощник Андрюшка, он местный дурачок, святая душа. Любит он снег чистить. Его просишь у входа чуть разгрести, а он вон все тропки между могилками расчистил.
Они прошли в самый дальний угол кладбища, где возвышался каменный склеп семьи Орловых. Постоявши несколько секунд на месте, задумавшись, дед Терентий двинулся вправо и вскоре среди старинных запорошенных снегом надгробий нашёл одно. Варежкой он смел снег с мраморного памятника, на котором была выбита скупая надпись: «Барышня Мария Александровна Орлова. 1898—1917». Женя наклонилась, прикоснулась голой рукой к ледяному камню. Ее переполняли эмоции, ужас от осознания всей дикости, всей жестокости произошедшего сто лет назад события. Девушка почувствовала, как глаза наполнились слезами.
– Фёдор Иванович, а вы знали всю эту историю о жестоком убийстве Марьи? – вдруг спросила Женя.
– Знал, конечно. Нам вот с Терентием неоднократно доводилось слышать рассказы его батюшки.
– Так почему ни вы, ни вы, дед Терентий, ничего не сказали?
– О чем ты, девонька? – не понимая, куда клонит Женя, озадаченно спросил Фёдор Иванович.
– Ну вы же не могли не слышать об убийствах студенток, о том, как их убили!
– Ах, вот ты о чем! Слышать-то мы слышали.
– Ну? – упрямо насупила брови Женя.
– Послушай, дочка, – взял ее под руку дед Терентий и они медленно двинулись назад, в сторону его дома. – Мы-то все это слышали и вот эту старую историю вспомнили. Вспомнить-то вспомнили. Ну и что толку. Мало ли откуда убийца узнал историю Марьи.
– А что, у вас в деревне многие эту старую историю знают?
– Да нет, – задумался Фёдор Иванович. – Так… старики только, да и тех осталось мало. Поумирали уж все давно, кто хоть что-то помнил.
– Вот именно! – воскликнула Женя. – А ведь убийца эту историю откуда-то узнал.
– Черт его знает, дочка, откуда. Мы, старики, и не подумали, связать эту давнишнюю историю с нынешними убийствами.
До дома Терентия шли молча, каждый задумавшись о своём. У Жени было какое-то тревожное, гнетущее чувство на душе. От страха перед неминуемостью чего-то ужасного сосало под ложечкой. Зайдя с мороза в избу, стали отогревать окоченевшие руки. Снова взялись пить чай. Старик Терентий раскурил трубку, задымил, обволакивая все кругом ароматным дымом. Он вдруг присвистнул и ударил себя ладонью по лбу.
– Ты чего это, Терентий? – уставился на него Фёдор Иванович.
– Да вспомнил я кое-что. Ведь Анна эта Стромова приезжала сюда. Я ее видел собственными глазами.
– Когда? – вскрикнула Женя.
– Давно, дочка, давно. Дай, бог памяти. Где-то в году 55-м или 56-м. Мне тогда лет двадцать было. Вот сейчас сходили на могилку к Марье и я вдруг вспомнил. Лето тогда стояло. Жара. Я папаше своему на кладбище помогал, мы обрезали разросшиеся кусты, убирали лишние ветки. Как раз работали возле Орловского склепа. И тут идёт она. Старуха лет около 60. Это мне тогда, молодому мальчишке, она старухой показалась, а сейчас я вспоминаю и вижу, что была это женщина статная, тонкая такая, даже высохшая, но красивая. Волосы ее запомнились. Ярко-рыжие, чуть в золото. В косы заплетены и вокруг головы убраны на старинный манер. Помню, глянула она на меня так, что у меня аж все внутри помертвело, будто холодом могильным обдало. Потом женщина эта прошла мимо склепа и остановилась у могилы Марьи. А я ее только накануне прибрал. Цветочки свежие полевые поставил.
Женя удивленно взглянула на старика.
– Не удивляйся, дочка. Принято у нас так. Ни одну могилку не оставлять без присмотра. Даже совсем старые не бросаем, ухаживаем за ними. Ведь был человек, а потом не стало его, в землю лёг. А может, ему на том свете одиноко, может, он смотрит сверху да видит, что кто-то его на этой земле ещё помнит, и лучше его душе там делается.
Жене вдруг стало стыдно. Она уже больше года не была на могиле отца. Не верила она в загробную жизнь и в то, что мертвым важны их могилы. Скорее они были нужны живым, чтобы помнить.
– Так вот, – продолжал дед Терентий. – Женщина эта пожилая, но с огненными волосами, как у молодой, подошла к Марьиной могилке, увидела цветы, и лицо ее перекосило такой ненавистью, что меня в пот бросило. А потом она цветы-то эти ногами раскидала и на могилу плюнула. «Змея», – говорит. Отец мой как раз вышел из-за склепа, он там лишние ветки обрезал. Увидел, что дамочка та натворила и начал было возмущаться, прикрикнул на неё, но тут же осекся. Уставился на нее и говорит: «Анна! Стромова! Ты ли?» А она даже не взглянула в его сторону, только ещё раз с ненавистью глянула на могилу и пошла прочь. Страшная была женщина. У меня тогда от страха сердце в пятки ушло. Не удивлюсь, что это она молодую барышню Орлову и порешила в 17-м году. Столько в ней было ненависти.
Дед Терентий замолчал, погрузившись в воспоминания.
– Знаете, – вдруг прервал тишину Фёдор Иванович. – А я ведь тоже видел эту даму. Вот ты сейчас описал ее, Терентий, и я вспомнил один интересный случай. Было это в 1996 году. Тогда как раз старое здание усадьбы начали помаленьку восстанавливать, везде велись ремонтные работы. Мы же начинали практически с нуля – до такого запустения дошло имение. Хорошо, что были старые гравюры да картины, по которым можно было составить представление о былом ее убранстве. Наш ректор и богач этот, что деньги давал, мечтали восстановить как можно больше помещений в соответствии с их былой красотой. И нужно сказать, нам это удалось. Вот музейные комнаты, библиотека, кабинет декана, актовый зал, – во всех этих комнатах восстановили их прежний вид.
– Опять ты за своё, старый дурень, – усмехнулся дед Терентий. – Ты уже пять тысяч раз вещал о том, как ты там по лесам скакал туда-сюда. Жене, небось, тоже все уши прожужжал. Ты давай не отходи от основного. Про Стромову расскажи.
– Да-да. Так вот, я тогда вместе с архитектором и дизайнером во всем этом активное участие принимал. Скакал по лесам, как Терентий говорит, – засмеялся Фёдор Иванович. – И вот в какой-то день подходит ко мне женщина лет шестидесяти и говорит: «Можно мы с семьёй осмотрим усадьбу?». Я говорю, что тут смотреть, ремонт же кругом, пыль вон висит столбом. Приезжайте, говорю, через полгодика, мы как раз все работы закончим, будет любо-дорого посмотреть. А женщина эта и говорит: «Видите ли, моя мама очень стара, ей почти 100 лет, она, того и гляди, умрет. Ей перед смертью хочется посмотреть ещё разок на Отрадное, ведь она здесь в молодости жила». В общем, уговорила она меня. И я с ними ходил и осматривал помещения. Дама эта, что со мной разговаривала, не представилась, хоть я и неоднократно спросил их имена. Была она вот такая же сухощавая, как сейчас Терентий говорил, и тоже с рыжими волосами. А мамаша ее, столетняя старуха, мне очень хорошо запомнилась. Она была похожа на мумию, вся высохшая, кожа словно пергамент, волосы седые, но с ещё хорошо видимой рыжиной, и тоже заплетены в косы, уложенные пучком на затылке. Нос заострившийся, как у всех стариков. Но больше всего мне запомнились ее глаза. В них как будто плескалась злоба и ненависть ко всему вокруг. Несмотря на свой возраст, старуха эта передвигалась сама, опираясь на трость. Я думаю, это она и была, Анна Стромова. Очень уж похожа по описанию на даму, что Терентий на кладбище встретил. И дочка очень на неё похожа, только на фоне старухи она казалась бледной ее копией.
Боже мой, неужели и правда эта Анна Стромова, убийца, приезжала в те годы в Отрадное?
– Ещё с ними был мальчик лет двенадцати – четырнадцати…
– Мальчик? – вскрикнула Женя.
– Да, кажется, он был сын вот той старухи, что помладше. Хотя он ей во внуки годился.
– А почему вы решили, что он приходился ей сыном?
– А она его все время звала «сыночком». Сыночек, не ходи туда. Сыночек, не бегай. Сыночек, осторожней, не упади.
– А имя этого сына вы не запомнили? – с надеждой в голосе спросила Женя.
– Нет, Женя. Не звали эти женщины его по имени. Я же везде с ними ходил, показывал, что мы уже успели восстановить. Мне было интересно пообщаться с той старухой, узнать, каково это было, жить здесь в те далекие годы. Но старуха была неразговорчива. Молча ходила из комнаты в комнату, гладила костлявым