И был ещё один способ мучить бабушку, – сказал Евгений Евгеньевич, ему уже хотелось чертить, углубиться в подробности изобретения, но было жалко оставить чем-то жалобную сегодня Нику. – Дед купил соловья…
В эту минуту его прервали. И Нике пришлось вынырнуть из рассказа в жизнь.
После целого дня за арифмометром, не разгибаясь по десять часов, – хоть и любя этот труд, но устав от напряжённого вглядывания, – даже облегчением казалось порой, войдя в многолюдный барак, присматриваться к женской жизни, к другому типу усталости.
Несколько женщин, молодых, сидели возле деревенской старухи. Их, видимо, забавляли её рассказы.
– Мать, – спросила одна из них, – а ты-то за что сидишь?
– За бабу! – отвечала старуха бойко. – Донесла на меня, наврала!
– За что ж она тебя? А может, ты сама ей?..
Кружок сомкнулся теснее.
– У нас в деревне не было её, видно – в селе… – оживляясь негодованием, охотно отвечала старуха. – Больно имя мудрёное… Ну, уж как выйду на волю – где-нигде, а найду её, суку! Все волосья ей из подлой башки повыдергаю, – на невинную наклепала, подлюга… Ты, говорит, не отпирайся, вседно десять годов тебе за неё положено…
– Да вы где с ней сошлись? Чего она про тебя набрехала?!
– Да я видом её не видывала, слыхом не слыхивала, да и имени её отродясь не слыхала…
Любопытство разгоралось. Подсела и Ника.
– Имя-то больно мудрёное у подлюги… не запомнила…
Молодёжь подсказывала имена…
Старухина голова не соглашалась.
– Мать! – крикнул кто-то. – А может, тебе её назвали – контрреволюция?
– Во, во! Она самая! Проклятущая! Она самая! – обрадовалась старуха. – Мне бы только выйти на волю, под землёй её – отыщу, все волосья ей…
Хохот грянул хором, заглушая мечты старухи.
– Перлы жизни… – шептала Ника, уходя.
Глава 10Изобретение Евгения Евгеньевича
В этот день Мориц обещал привести из Управления старика-инженера, всю жизнь проработавшего по эксплуатации железных дорог, помнящего все конструкции паровозов за последние пятьдесят лет, крайне заинтересовавшегося доверительным рассказом Морица о необычайном новшестве, предлагаемом его работником не только, впрочем, железнодорожному, но и множеству видов транспорта. До этого Мориц подробно разузнал характеристику старого инженера, потому что дело было более чем серьёзное, и Евгений Евгеньевич только тогда согласился на его консультацию, когда Мориц уверил его, что нет ни малейшего риска посвятить старика в это дело, никто, кроме них троих, не узнает о содержании чертежей – пока оно не будет передано в БРИЗ. Мориц предполагал, что по исследовании его в БРИЗе – возникает необходимость построения модели, которым должен руководить изобретатель. Но самое важное на очереди было изложить всё детально этому образованнейшему старику, получить его одобрение как специалиста.
Всё это стало известно Нике от самого Евгения Евгеньевича, который добавил, что если труд его будет одобрен – он привлечёт четвёртого человека для помощи.
– Этот человек – вы, Ника! – сказал он и поклонился, как всегда, церемонно, но безо всякой своей обычной шутливости. – Вам – и никому более – я доверю перечерчивание деталей всех моих чертежей. Я уже сказал это Морицу, он освободит вам часы. Жорж был бы полезней, конечно, не скрою от вас это, но что-то в нём есть (между нами, Ника), я приглядывался, – что-то есть, что меня – останавливает… Вам же я объясню всё просто и – вкратце, без лишнего вам утомления, и я уверен, что вы всё поймёте и справитесь. Чертите вы – превосходно… И если, – тут он улыбнулся своей обычной манерой шутливости, – и если моё изобретение будет принято и зашумит по всей нашей планете – я позабочусь о том, чтобы и ваше имя, как моего первого помощника, не было забыто…
Он поклонился, и в его синих глазах заиграл такой огонёк веселья, лукавства, галантности, – точно это было invitation à la valse. Но тотчас же он стал серьёзен и пошёл навстречу входившему Морицу; Мориц входил – не один. С ним шёл высокий седой человек. Был час перерыва. Старик-специалист выразил желание посмотреть всё дело «в работе», – а затем уже он пригласит молодого изобретателя в свой кабинет в Управлении, где оно будет детально рассмотрено, в присутствии Морица, – ими тремя.
– Вы держите свои чертежи – здесь? – спросил он, когда, по уходе из бюро Ники, произошло его знакомство с изобретателем. – Впрочем, я понимаю, и всё-таки я советую вам мне сейчас ничего не пояснять, – он понизил голос, – вслух: я кину взгляд – общий – тут, в бюро. Пойму, вероятно, идею – мне она в общих чертах известна от вашего начальника. Мы посидим, помолчим; я подумаю, взвешу… А затем…
Евгений Евгеньевич смотрел вслед выходящему Морицу и одновременно пытался составить себе мнение о человеке, от которого на данном этапе зависело дело его жизни. Высокий, с, казалось, военной выправкой (в прошлом по службе – тайный советник, генерал статский, но при новой власти почётный член научных обществ), в очках старинного фасона, узких и в золотой оправе, через стёкла которых на собеседника глядели пристально сквозь любезность холодноватые умные глаза – чуть темней стёкол; бакенбарды и глубокая лысина, у ушей пушившаяся серебром, – он производил впечатление.
Изобретатель поклонился, подвинул гостю кресло и жестом пригласил сесть.
С полчаса, а быть может – и с час, просидели они над разложенными чертежами. Ни один не прервал молчание. Ни один не глядел на часы. Затем специалист встал и, протягивая старую, с набухшими венами руку виновнику его напряжённой, в час перерыва, мозговой работы, сказал:
– Не смею пока обнадёживать вас, ничего ещё не могу обещать. Жду вас к себе завтра, в это же время, но должен сказать, что предложение ваше – вполне ново. Ничего даже сходного – и по масштабу – не встречал.
Слова были сдержанны, но взгляд – взгляд сквозь очки был – взволнован. Евгений Евгеньевич попытался сказать что-то, но слова падали вяло. У самых дверей он проговорил только: «Благодарю вас…»
В это время вошёл Мориц.
– Уже? – сказал он старику. – Отлично. Вместе идём в Управление?
Они вышли, а Евгений Евгеньевич… как сияли его глаза, затуманиваясь дымом «жакоба»! Он стоял у окна и глядел сквозь него – вдаль, туда, где сверкало – будущее!..
– Ну что же, – сказала, входя, Ника, – одобрил? Я бы этого старика сразу ввела в повесть! В нём – что-то волшебное. У Андерсена он бы жил один, в старом доме… Понимаю! Вам сейчас не до Андерсена! Вы сами сейчас – Андерсен! Знаете что? Пока эти опаздывают – скажите же мне (знаю, знаю, объяснять будете над чертежами, после!), скажите мне в двух словах! Это всегда можно! Я не так глупа, как кажусь, – я пойму: в чём ваше изобретение?..
Будь это не она, не её тон, не её готовность быть ему помощником, хранителем его тайны, – он бы сейчас не открыл рта. Что-то было в этой минуте – повелевавшее. Но осторожность – выше всего! Он ответил ей по-французски. И вот что он сказал:
– Без поясненья мои чертежи могут, думаю, лежать здесь. Слушайте. Отныне не будет паровозов на земном шаре. Пар будет заключён – в колёса. Принцип турбины. Поезд будет идти быстрее и легче – без паровоза. Это очень удешевит расходы по эксплуатации. С железной дороги принцип перейдёт во все виды транспорта. Вот всё. Ну а подробности, всякие эйч-пи, все расчёты – это уже не вам слушать – ему! Генеральный бой – он сказал мне – завтра. При закрытых дверях, втроём!
– Я скажу вам, но не спорьте, не перебивайте! – вскричала Ника. – Я знаю всё, что вы скажете! Но не упрекнуть вас не могу. Потому, что я – торжествую! Сколько вы пакостей мне про Морица говорили – а вот опять-таки ему дело своё доверили! Дайте лапу! Нет, нет, не слушаю! За это – во‑первых! Жму руку. Затем – за вас самого, за ваш труд! Мне кажется, знаете что? Я ведь не понимаю в технике, не моя область, но мне кажется – это даже больше, чем «Туннель» Келлермана (моя любимая книга!). Потому что – ну, надавит на него океан – и нет туннеля, хоть и отдал ему Мак Аллан – жизнь! А вот это…
Шумно входили два других сотрудника. Продолжался рабочий день.
А ночью, поздно начав, увлечённо, не чувствуя усталости, Ника с головой вошла в перечерчивание деталей с чертежей, переданных ей Евгением Евгеньевичем. В следующие дни Мориц разрешал ей продолжать эту работу с утра, когда он шёл в Управление, – можно занимать в углу его стол, отделённый шкафом, куда к ней не заглянет никто.
Глава 11Мориц и Ника. Евгений Евгеньевич продолжает рассказ
Был вечер. Мориц шагал по сырой, липкой земле, ноги скользили, и приходилось, балансируя, чтобы не сорваться с под гору идущей тропинки, махать в темноте руками и выделывать неожиданные антраша. Это раздражало, потому что – хотя никто не видел – выглядело смешно. В этих вынужденных движениях было что-то унизительное. Хорошо, что была ночь.
…Как могла такая – умная же? – женщина, как Ника, – не понимать такой очевидной вещи: лирика! Кто не любит лирику, но ведь…
Он всё-таки соскользнул с тропинки, и в небольшую лужу, потому что брызнула грязь – может быть, даже на краги!
…Лирика! Кто сомневался в том, что она – прелестна! Но прелестные вещи обходятся человеку – дорого. Наивность прекраснодушия, комизм его – он не выносил с детства. Он просто его ненавидел! На это надо было идти войной! Эта Ника хочет брать лирику – руками, лирику, по природе – русалку, и не замочить рук! И она требовала верности – от русалки! Требовать её в спутницы своего дня… И, в свою очередь, оставаться верным – русалке! Это было невесть что! А впрочем, что ему за дело до того, как живут – другие? Каждый думает – за себя!
Тропинка теперь вела ровно и крепко, он шёл быстро… Так в Морице возникали и рушились замки, ведомые ему одному.
Закат по небу – клоки золотой ваты, выше – перламутровые крыла.
Мориц и Ника стоят на мостках, проложенных через всю зону. Он уходит, и она вышла его проводить до угла барака. Её мучило то, что ей в последние дни наговорили о нём в бюро, и слухи, принесённые о нём одним из новых сотрудников; с чем все согласны, это что он – ярый, бессовестный карьерист, жесточайший циник, вероятно, погубивший на веку своём не одного человека, лжец, актёр. Ей говорили: «При