Напоминаю себе эту повесть о страсти небывшей
В зрелости чудной священны Диановы дни!..
Старость, хлеб-соль! Дверь открыта. О выше и выше
Свиток в руке. Апполон, имя моё помяни!
Из всех поэзии подвластных посвящений
Быть может, не было такого до сих пор,
Где меж таких лучей – такие тени,
О несравненности – такой поток сравнений,
Разноречивых качеств и обличий спор.
Чьё имя этому подобно? В начинаньи
О Ars Amandi![4] Древен славный звук,
Напев весенний рифмой в окончаньи —
Стрела звенящая! Крутоизогнут лук
Чьего, пойму ли, рта? То Дафниса иль Хлои?
Двуликим Янусом замучен твой певец!
Предчувствия, воспоминанья роем…
Началу мадригала чистый лист откроем —
И боги да благословят его конец!
Сомнение
Так что же, я – сдаюсь? МНЕ изменяет – разум?
Слабеть, как все, «терзаясь и любя?»
На всём скаку покончить бой сей – разом,
Сказав тебе, КАК я люблю тебя?
О, это б выход был, когда б с ТОБОЙ боролась,
Но я тебе – что прошлогодний снег!
Трагикомедии склонился долу колос,
И ждёт, чтоб его срезал – человек.
Да, это б выход был, каб я с тобой боролась,
Но я, мой друг, борюсь с самой собой, —
Достоинства неумолимый голос
Давно уж веет над моей судьбой.
Нет, это – сон, где остриё рапиры
Движеньем – в мира пальмовую ветвь…
Не мне – (ответа не приемлю!) – лире
Улыбкою приветливой ответь.
И уж смеюсь тому, каким презреньем —
Невидимым! – отмечен будешь ты,
Коль этой лиры вдохновитель – гений
Пренебреженьем на сии мечты —
Хоть и права пословица народна,
Что победителя не судят, – я сужу!.. —
Напрасно всё: и меч, и панцирь благородный,
Рапиры струнный звук, и лиры звон – бесплодны:
Страсть доверяют ночи – иль ножу.
Года пройдут. Уж я – не боле – миф.
В глубинах зеркала своё лицо купая,
Ты вздрогнешь вдруг, пред правдой отступая,
Прелестной девы холод ощутив.
И в этот страшный час я буду дальше всех.
Я не склонюсь, как мать, над вашей дикой болью
Оленя раненого, и крутою солью —
На рану вашу – жаркий смех.
Года прошли. Как призрак, сгинул день,
Отмечен солнцем и моей любовью.
В горах Шотландии, над огненною новью
Наставшей старости, в её вступивши сень —
Я зрю себя. (Карлайль[5], я здесь – навек!)
Оки серебряней мои седые кудри, —
Не нынешней страдой победен сей премудрый,
Спокойный взгляд из-под усталых век!
Прощание
От тебя мне ничего не надо,
Как прекрасно знать, что это – не слова!
И моя единая отрада —
Долг блюсти – и презирать права!
Ибо сколько этих глаз хватает —
Сколько прав моих – да над тобой!
(И летят, летя уж целой стаей —
Крыльев шум?!..) перед моей судьбой
Ваших недопонятых грехопадений,
Ваших неоплаченных счетов!
Как прекрасно быть всего лишь тенью
В сей палате меры и весов!
Ревность
Ты выходишь на миг постоять на крыльцо,
А уж ревность моя – за тобой.
Не хочу, чтобы ветер весенний лицо
Твоё трогал, – и с тучами в бой
Я вступаю за то, что, закинувши лоб,
Подивился на их высоту,
Не хочу, чтоб Юпитера тоненький сноп
Твоё сердце пронзал на лету!
Вижу: слева – Юпитер, что бледный нефрит,
Марс направо – что чайная роза,
За Юпитером – Тихий – прохладой – лежит,
Там, за Марсом – весенние грозы…
Над тетрадью склонясь, я забыла о них,
Но ты вышел – и я уже там,
Уже мучает сердце несложенный стих,
И уж сами собой к небесам
Простираются руки в бессильной мольбе
О твоей на чужбине судьбе,
О здоровье тебе и о счастье тебе,
О тебе, о тебе, о тебе…
Вижу я через стену: в отчаяньи вдруг
Ты закинул за голову руки.
Ты один. Никого. Сердце режущий звук
Проходящего поезда. Муки
Я твоей не скажу никому.
Морок
И всё хочется чрез этот морок
Эллипсоидов – прямую провести!
Ведь недаром же – мой взгляд столь зорок
И туманы на своём пути
Диогена фонарём взрезаю.
Коль смеёшься – смейся, смех – не грех!
Неужели ж я того не знаю,
Как кратчайшую меж точек – эх,
Будь я на десяток лет моложе,
Ты с меня бы не сводил очей,
И хоть мой бы не был (ты ведь тоже
От рожденья, как и я, – ничей) —
– Насмеялась над твоей гордыней
Я бы всласть (коса на камень, друг!
Равенство углов, закон!). Ведь это ныне,
В мудрости вступивши светлый круг,
Я на всё гляжу прозрачным взглядом
Неземной усталости моей.
Сумерками – рука в руку – рядом,
Сумраком проходим тех аллей,
Что одной поэзией дышали, —
Чёт иль нéчет, кто же разберёт?
Может быть, предутренние дали
Солнца, что когда-нибудь взойдёт?
Но никак уж не моим владеньем
Дважды два проходим мы с тобой, —
В лучшие минуты постижений
Ты моей питаешься судьбой.
Улыбаешься моим причудам,
Их оспорить не суметь никак, —
В отвергаемо тобою чудо
Грациозным шагом ты впросак —
Негритяночка, – бегу с тобою горе,
Светлый мальчик – в радуги провал,
И твоим капризам только смехом вторит —
Дикий, добрый чёрный мой оскал…
Да, не то во дни мои былые
Натворили б мы с тобой дела!
Негром был бы ты! Алисы Коонен злые
Руки белые – «Цветами зла», —
Пели их во всех веках и странах —
Украшали смуглое чело.
(Вот когда бы радуг и туманов
Юностью моею намело!)
Юность и туманы – миновали.
Диогена – вот в руке фонарь.
Вы свободны в обращеньи стали,
Снисходительны – не тот, что были встарь!
Я же нищенкою полоумной
Прохожу по дому твоему,
И мне тяжко было б, но безумно
Всё прислушиваюсь я к тому,
Как над крышею твоею воет ветер,
Как летят за окнами – века,
Как тебя на подвиг рок отметил.
Так прямую – взгляд мой остр и светел —
Чрез кривые провела рука.
Сон
Рука засыпала, и пальцы беспечно,
Играя летейской струёй,
Роняли страницу. Китайской игрой
Древесных песчинок таинственных рой,
В воде размокая, во Флоры покой
Таким размыканьем отмечен:
Во сне и стихов
Он уже не алкал,
Рука разомкнулась,
И томик упал.
Как тихо. Как страшно стоять на пороге
Впервые с любимым вдвоём!
Подслушивать душу, мешая покою,
Предчувствовать (я и себе не открою) —
Сие святотатство простится ль судьбою?
В запретный гляжу водоём.
Гляжу – и пирую, вдоль щёк на ресницах
Беспамятной неги печать.
Вся грация тела по телу томится,
От губ приоткрытых мой разум мутится,
Из «Тысячи и одной ночи» страница,
Нарцисс мой! Адонис!
И с этим проститься,
И это, не взявши, отдать!
Стою, замерев, на запретном пороге,
Не можно глядеть! Уходи!
О римлянин юный, не тяжестью ль тоги
Уснуло сукно на груди?
Как в смерти тяжёлые сонные ноги,
Раскинувшись, – спят,
О минувшего боги,
Помпейская фреска! – Гляди!
Гляжу. – И уже через вздох восхищенья
Горчайший крепчает хмель.
Как худ он! Какие глубокие тени
Вдоль век – выраженье оленя,
Что ранен. Недуга насмешливый гений
Качает твою колыбель.
Бессилье глотая
Пьянящим клубком,
С ковра поднимаю
Уроненный том.
Как спит! Еле зримым
Бесценным дыханьем
Отличен от смерти сон.
Живой! Ещё наш!
Эти руки – не длани.
Ещё не настал его час расставанья,
Ещё не оно, это он!
И в сумраке тихо меня заливает
Священный румянец стыда
За зрелище магометанского рая,
Что в тёмных глубинах
Мой разум качает,
Кощунствует…
Крыльев спасительных стая.
Спи, мальчик мой маленький,
Баюшки-баю,
Они не вернутся сюда!
И тению – к двери,
А томик в руках
Раскрыт,
Как упал он,
На этих строках:
«Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть,
Я б хотел свободы и покоя,
Я б хотел забыться и заснуть»[6].
Струился от слов этих горестный гул.
На этих строках он, быть может, уснул[7].