боток в барах и набором вполне конкретных услуг в обмен на постоянное место в «Откровении»? Продравшись сквозь всю эту мешанину, прихожу к выводу, что агент Рейн не занимается. И фирма, которая ее представляет, судя по некоторым проскочившим деталям, потеряла к ней интерес. Потребность во мне столь велика, что груз ответственности поневоле начинает давить на плечи. Однако чем больше потребность, тем проще манипулировать ситуацией – уж я-то знаю, проделывал это не раз.
* Столица штата Мичиган.
* * *
Сидим голые в моем кабинете, пьем шампанское, оба слегка подшофе, Рейн показывает мне свои фото с демонстрации новой коллекции Кельвина Кляйна, и демо-ролики, снятые подругой, и модельное портфолио, и снимки, сделанные папарацци на заштатных светских тусовках (на открытии обувного магазина на авеню Кэнон; на благотворительной акции в частном доме в Брентвуде; с группой девушек в особняке «Плейбой» на вечеринке «Сон в летнюю ночь»*), – но потом неизменно мы снова оказываемся в спальне.
* Особняк «Плейбой» принадлежит легендарному основателю и издателю журнала Хью Хефнеру. Ежегодная вечеринка «Сон в летнюю ночь» проводится в первую субботу августа.
– Что ты хочешь на Рождество? – спрашивает она.
– Это. Тебя, – улыбаюсь. – А ты что хочешь?
– Роль в твоем фильме, – говорит. – Сам знаешь.
– Да? – говорю, и ладонь скользит вдоль ее бедра. – В моем фильме? Какую изволите?
– Мартины.
Она целует меня, нащупывает рукой член, стискивает его, отпускает, снова стискивает.
– Постараюсь, чтобы ты ее получила. Она почти отдергивает руку, но быстро справляется с замешательством.
– Постараешься?
* * *
Если мы не в постели и не в кино, значит, затариваемся шампанским в магазине «Бристол фармз»* на углу Беверли и Дохини или торчим в «Эппл-стор» в молле Уэстфилд в Сенчури-Сити, потому что ей нужен компьютер, и еще она хочет айфон («Рождество же», – мурлычет, будто это имеет значение), и, передавая ключи от «БМВ» парковщику, я ловлю на себе взгляды парней, работающих на стоянке, и взгляды сотен других мужчин, бродящих по моллу, и она тоже их замечает и ускоряет шаг, увлекая меня за собой и одновременно изображая, будто трепется по мобильнику, хотя ей никто не звонит, просто это способ самозащиты – отражать взгляды, подчеркнуто игнорируя их. В Лос-Анджелесе эти взгляды, как серийные маньяки, следуют по пятам за каждой стройной блондинкой, но если другие женщины с горечью примирились с тем, что их красоте, о которой они так пекутся, ежеминутно грозит грязное покушение, то Рейн, похоже, отказывалась становиться безропотной жертвой. В один из наших последних совместных вечеров того декабря мы направляемся в «Эппл-стор», изрядно накачанные шампанским, Рейн жмется ко мне в своих огромных темных ивсенлорановских очках, отражающих тучи над башнями Сенчури-Сити, повсюду звон колокольчиков из рождественских гимнов, и она сияет от счастья, поскольку мы только что посмотрели ее демо-ролик, на котором среди прочего оказалось два коротких фрагмента с ней из последнего фильма с Джимом Керри – психологической драмы, с треском провалившейся в прокате. (Я старательно всматривался в экран, отпустил ей пару восторженных комплиментов, а потом спросил, почему она не включила фильм в свое резюме; оказалось, что оба фрагмента вырезали.) По дороге в «Эппл-стор» Рейн продолжает допытываться, правда ли мне понравилось, и я повторяю, что да, хотя, откровенно говоря, играет она ужасно. Эпизоды настолько слабые, что заслуживали кастрации: их нельзя было оставлять. (Запрещаю себе думать о том, почему ее вообще сняли: в этот лабиринт только ступи – и уже не выберешься.) Куда больше меня занимает другое (впрочем, как и всегда): может ли она быть плохой актрисой в кино и хорошей – в жизни? Вот загадка, лежащая в основе сюжета. И чуть позже впервые после Меган Рейнольде (лежа в постели, поднося бокал с шампанским к губам, над которыми нависает ее лицо) я впервые готов допустить, что со мной она не играет.
* Сеть дорогих продуктовых магазинов в Лос-Анджелесе.
* * *
На последней неделе декабря, когда мы заходим в «Бристол фармз» за очередным ящиком шампанского, я теряю ее в одном из проходов, впав в подобие транса: внезапно осознаю, что магазин находится в том самом помещении, которое раньше занимал ресторан «У Чейсена», куда подростком меня таскали с собой родители отмечать Рождество, и, стоя в продуктовой секции, я пытаюсь восстановить в памяти планировку ресторана (по всему магазину разносится песня «Do They Know It’s Christmas?»*), и от того, что планировка не восстанавливается, мне грустно, но отпускает. И потом я замечаю, что Рейн рядом нет, и иду по проходу, и перед глазами мелькают картинки: тот снимок, где она голая на яхте, моя рука между ее ног, мой язык, ласкающий ее клитор, – и потом вижу ее на улице – стоит, привалившись к моему «БМВ», болтая с красивым парнем (лицо незнакомое, рука на перевязи), и, пока добираюсь до них, толкая перед собой тележку, парень уходит, и на мой вопрос, кто это, она улыбается и бодро говорит: «Грэм», и потом: «Никто», и потом: «Волшебник». Целую ее в губы. Нервно оглядывается. Слежу за ее отражением в стекле «БМВ». «Что тебя смущает?» – спрашиваю. «Не здесь», – говорит она, но так, будто «не здесь» – это аванс, обещание более радужной перспективы. Промозглый ветер гуляет по опустевшей стоянке, пробирая насквозь; глаза слезятся от холода, и кажется, что воздух переливается.
* «А есть ли у них Рождество?» (1984) – песня ирландского певца Боба Гелдофа (Boomtown Rats) и гитариста Миджа Ура (Ultravox) для благотворительной акции по сбору средств голодающим Эфиопии.
Ампирные спальни 91
* * *
За ту неделю, что мы проводим вместе, не все идет гладко, бывают проколы, но она ведет себя так, будто это неважно, отчего мой страх почти полностью улетучивается. Рейн пробуждает во мне чувство, в котором хочется раствориться вопреки, например, тому, что когда несколько моих друзей, почему-то оставшихся на Рождество в городе, предлагают поужинать в «Сона»*, Рейн впадает в легкую панику, совсем ей не свойственную, и даже не в состоянии этого скрыть. («Не хочу ни с кем тебя делить» – таково ее оправдание.) Но проколы и отговорки – мелочь по сравнению с целительностью ее присутствия: перестают приходить CMC с заблокированных номеров, пропадает синий джип и всякое желание вернуться к работе над отложенными сценариями, тишина больше не угнетает, и пузырек с виагрой в выдвижном ящике ночного столика уже который день оттуда не извлекается, и призраки, переставлявшие в квартире предметы, обращены в бегство, и я уже готов допустить, что у наших отношений есть будущее. Рейн убеждает меня в этом. Рейн отодвигает Меган Рейнольде в глубь кадра, размывая ее очертания, выходит на первый план, и, поскольку меня все в Рейн устраивает, я не замечаю, в какой момент наша ни к чему не обязывающая связь становится чем-то большим, и впервые после Меган Рейнольде теряю бдительность, начинаю относиться к происходящему всерьез. Но есть одно обстоятельство непреодолимой силы; обстоятельство, от которого, как ни пытаюсь, не могу абстрагироваться, что, безусловно, к лучшему, ибо оно, как шест канатоходца, помогает удержать равновесие, балансировать на грани: Рейн старше, чем нужно для роли, которую она рассчитывает получить.
* Ресторан изысканной французской кухни.
* * *
«Когда ты уже что-нибудь для меня сделаешь?» – спрашивает она за поздним завтраком в кафе неподалеку от комплекса «Дохини-Плаза», где нам обоим лениво и муторно с похмелья, усиленного ксанаксом* и травкой. «По-моему, надо позвонить, не откладывая», – говорит она, глядясь в зеркальце. «Как только все вернутся из отпусков», – говорю с невозмутимой улыбкой, согласно кивая. Не обращаю внимания на складочки недоверия у нее на лбу – они не разглаживаются даже после того, как снимаю темные очки, что побуждает меня повторить обещание, сопроводив его нежным поцелуем.
* Строго говоря, произносится «занакс»; в России известен как алпразолам. Используется для лечения тревожных неврозов и панических атак. В сочетании с наркотиками усиливает их действие.
* * *
Зыбкое спокойствие длится почти неделю. Всегда боишься, как бы его что-нибудь не нарушило, и потом это «что-нибудь» происходит. За два дня до того, как находят тело Келли Монтроуза, Рейн просыпается утром от ночного кошмара. Я уже встал и фотографирую ее спящей, но теперь она загораживается от объектива и говорит, что видела во сне парня с пушком на скулах и над верхней губой – ребенка, в сущности, но пробудившего в ней желание; он стоял на кухне и не сводил с Рейн глаз (корка запекшейся крови над верхней губой, смазанная татуировка дракона на предплечье), а потом сказал, что собирался здесь жить, и еще сказал: «Не волнуйся, мне повезло», а потом его лицо почернело, рот оскалился, и он рассыпался в прах, и я рассказываю Рейн про паренька из «золотой молодежи» – бывшего хозяина квартиры – и добавляю, что в доме водится нечисть (по ночам в кронах пальм, растущих по периметру здания, прячутся вампиры, сидят и ждут, когда в окнах погаснет свет, а потом разгуливают по коридорам), и наконец она перестает загораживаться, гримасничает в объектив, и я делаю несколько снимков и пристраиваюсь к ней под бок, подпирая голову подушкой, а потом она косится в экран плазменного телевизора (кадры выбегающих из джунглей людей, очередная серия «Остаться в живых»), а я тянусь за бутылкой «Короны» на ночном столике. «Вампиры не разгуливают по коридорам, – бормочет она, окончательно просыпаясь. – Вампиры обитают в квартирах». После чего мы читаем сцену из «Слушателей» по ролям: она – за Мартину, я – за ее партнера.
* * *
По слухам, Келли Монтроуз встречался с той самой актрисой-латинос, которую обнаружили в общей могиле накануне Рождества. Последний раз Келли видели на теннисном корте в Палм-Спрингсе в середине месяца. Его обнаженный труп проволокли по шоссе в Хуаресе* и бросили на обочине, привалив к дереву. Неподалеку нашли еще два мужских тела, закатанных в цемент. У Келли было скальпировано лицо и отрублены кисти рук. Пришпиленная к груди записка мало что объясняла: cabron? cabron? cabron?«** Из той же статьи узнаю, что в последние месяцы Келли сидел на метамфетамине, что его мачеха умерла во время пластической операции и что он подозревался в связях с наркокартелем.