На сцену вышел солидный с виду мужчина во фраке. Раскланялся, но когда он как бы невзначай повернулся к публике спиной и задрал фалды фрака, обнаружился голый зад — в брюках была прорезана дыра. Ко всему прочему, задница оказалась обильно смазанной свежей ядовито-фиолетовой краской. Важно подойдя к чистому холсту, художник приложился к нему задницей. Отойдя от картины и полюбовавшись отпечатком, художник подошел к Ж и объявил в микрофон название творения: «Полушария головного мозга». Зал восторженно приветствовал свежий шедевр.
Ж не давал публике расслабиться и все нагнетал:
— Все, что вы видели, только разминка. Вот она, встречайте! Девушка, которая рисует… впрочем, сейчас вы сами все увидите.
На сцену вышла длинноногая девица с длинным шиньоном и устроила небольшой стриптиз. Довольно быстро освободившись от одежды, она взяла чистый холст и, немного потанцевав с ним, положила на пол. Затем, все также пританцовывая, подхватила палитру с уже смешанными красками и кисточку с довольно массивной ручкой, присела над холстом и вставила кисточку во влагалище. Это было неожиданно даже для собравшейся публики. Все уставились на сцену. Поначалу «художница» пыталась что-то изобразить на холсте, но движения ее становились все более размашистыми, а под конец кисть просто выпала.
— Картина называется «Возбуждение», — прокричал Ж, демонстрируя публике то, что получилось. — Она не оконченная, но сами понимаете почему.
Публика бросилась рассматривать картину поближе, а Ж подошел к Деснину и зашептал на ухо, почему-то перейдя на ты:
— Не желаешь этой вставить вместо кисточки кое-что другое? С виду ты вроде натурал. Ха, представляешь, как она у нее развита? Если что — вон там комнатка.
Затем, глянув на часы, Ж пробормотал под нос: «Черт, должны бы уже подъехать. Неужели сорвалось?»
— Дамы и господа, — закричал он в микрофон. — Прошу не расходиться. Наш перфоманс подходит к кульминации и самое главное — впереди. О, что это будет за сюрприз! Но терпение, терпение.
— Ну, так дать ключ от комнатки? — обратился Ж к Деснину. — Постой…
Ж бросился к человеку, входившему в галерею с завернутым в ткань квадратным предметом в руках.
— Это он? — накинулся Ж на человека. — Точно он? Ну Андрей Леонидыч, ну дает! Вот сюда ставьте, да, так. Эй, вы там, к черту музыку! В сей торжественный момент я требую полной тишины. Итак, дамы и господа, кульминационный момент представления. Гвоздь программы! Только на пару часов, за очень большие деньги нам удалось заполучить для нашего шоу жемчужину, нет — бриллиант, вершину всего искусства, — с этими словами Ж сдернул ткань с установленного посреди сцены предмета.
— «Черный ква-адра-а-ат»! — прокричал он, словно объявляя имя победившего боксера. — Первый, самый первый вариант из частной коллекции. Демонстрируется впервые! И вы, вы все свидетели этого!
Присутствующие слегка отпрянули от неожиданности. В полной тишине все уставились на черноту в белой рамке.
— «Черный квадрат» — вот икона нового безбожного времени. Пустота, дыра, ничто, — гулко звучали слова Ж. — Свое начало (или свой конец?) постмодернизм исчисляет с этого непревзойденного шедевра Малевича. «Я зарезал искусство, уложил в гроб и запечатал черным квадратом», — сказал его создатель. Когда речь заходит об этом конечном (или конченом?) продукте всего искусства, у меня невольно наворачивается слеза от величия этого замысла (Ж сделал вид, что смахнул слезу). Что значит глупая мазня Рафаэля и Леонардо в сравнении со всепоглощающей пустотой «Черного квадрата»? Это — абсолютное ничто, отрицающее даже самое себя. И я готов встать на колени перед этой иконой.
Ж и в самом деле бухнулся на пол, подполз на коленях вплотную к картине и благоговейно приложился к ее раме.
— Да здравствует тьма и мерзость запустения! Аминь, — провозгласил Ж и вскочил на ноги. — Пустота — высшая степень свободы. Ничто не мешает, ничего не держит — лети в пропасть, лети…
Так, припархивая, Ж в полной тишине покинул сцену. Проходя мимо Деснина, он подхватил того за локоть и потащил в бар.
— Ну как тебе шоу? — спросил он, залпом осушив двойной виски.
— Я одного не пойму: они что, все идиоты?
— Да ты что! Самая продвинутая публика. Продвинутей не бывает.
— Да? Тогда, если честно — отстой. То есть не само шоу, тут ты выделывался еще как, а сами картины, — Деснин так же выпил. — Я и другие посмотрел, которые висят… Может в этом что-то и есть, но одного нет точно — души.
— Чего?! Души?! Ну ты даешь! Ты разуй глаза: кругом только тлен разложения, воняющие трупы. И, как там у Достоевского… Нравственная вонь гниющей души.
— Может, я не то сказал. Не знаю. Не души, так вдохновения, что ли, — поправил себя Деснин.
— Вдохновения?! Тут такое дело: как всех этих художников может полюбить муза, когда они все педерасты? Гы-гы-гы! И вообще, раньше, чтобы стать художником, сначала нужно было стать личностью. А сейчас у нас общечеловеческие ценности, то есть полное обезличивание, а значит, художником может стать каждый. Равные возможности — главный принцип демократии, сечешь? То есть и Леонардо, и тот, кто сцал на холст — все равны.
Публика из галереи постепенно перемещалась в бар.
— И что, у вас тут всегда только сцат? — спросил Деснин. — А куда вы потом все это дерьмо выкидываете?
— Выкидываем? Да ты что! После трансвеститов будет аукцион — сам увидишь, за какие бабки уходит каждая такая штучка. Мы скоро и в Третьяковку просочимся и в Эрмитаж. И, уверяю тебя, народ будет ломиться на наших художников, а не на то старье, что там висит до сих пор. Тут главное я — критик. Пару статеек об этом говне, и оно станет конфеткой. Пару эфиров о последних достижениях человечества в области искусства — и рейтинг обеспечен. Музыкальный рынок, так же как и книжный, мы прибрали давно. Мотивчик попроще, да слова потупей, чтобы на фоне этой попсы какой-нибудь рок казался чем-то заумным — вот и все дела. Все, что выше этого, просто мимо эфира пролетает — и мы в шоколаде. А с литературой еще проще. Всякая там фентези с детективчиками — для быдла. Дебилы, они сказки любят. А для тех, кто считает себя попродвинутей — постмодернизм. Главное, чтоб никакого там реализма. То же самое и с кино. А как втюхать изобразительное искусство — с этим тоже проблем не возникнет. Искусство в массы. Каловые. Гы-гы-гы! С такими деньгами, какие вкладывает Андрей Леонидыч, впарить можно еще и не то. Самое сложное было заполучить телевидение, а все остальное — дело техники. Ботва, она зрелища любит, а общество пассивного потребления нуждается в массовой жвачке, но никак не в искусстве.
— А ты и вправду этот самый, искусствовед? — спросил Деснин, так как после такой речи Ж представился ему скорее каким-то барыгой.
— Конечно, я даже кандидат наук. Постой, я тебе сейчас книгу свою подпишу. Манифест актуального искусства. Я быстро.
Пока Ж отсутствовал, Деснин наблюдал, как на сцене выделывалась группа довольно корявых баб. Только приглядевшись, он понял, что это мужики.
— Петухи, — с удивлением констатировал Деснин, выпив еще виски.
— Они самые, — подтвердил вернувшийся Ж.
— На зоне таких…
— Так и здесь: шоу — это для клиентов. Они присматриваются, выбирают, а потом… ну, в общем, то же что и на зоне. Но это так, разминка. Скоро будут настоящие трансвеститы. Вот, держи, книга моя, — Ж протянул Деснину рулон туалетной бумаги.
Деснин с изумлением вертел рулон в руках.
— Вот так, — поправил его Ж. — Вот тут название.
Деснин заметил невзрачные буковки: «Феликс Ж. Философия говна».
— Очень удобно, — комментировал Ж. — Почитал — подтерся, почитал — подтерся. Это экспериментальный выпуск — всего сотня экземпляров. Весьма сложно печатать текст на рулоне, да еще на такой бумаге. Но ничего, мы освоим технологию, тем более что и заказ уже есть. На «Апостола». Ну как у первопечатника нашего, Ивана… как его, а, вылетело.
Ж снова подхватил стакан с виски, но не успел выпить.
Глава IIСудный день
— А вот и Андрей Леонидыч! — бросился он навстречу высокому человеку спортивного телосложения. С виду одет Андрей был очень просто: джинсы да свитер, однако куплены эти вещи были, очевидно, в супердорогом бутике.
— Спасибо за «Черный квадрат», Андрей Леонидыч! Он в целости и сохранности, не беспокойтесь. Это было грандиозно! Вы…
— Феликс, у нас серьезный разговор, — оборвал Ж Андрей. — Позаботьтесь чтобы нам никто не мешал.
— Конечно, конечно. Вот, присаживайтесь. Я распоряжусь.
С минуту Деснин с Андреем сидели за столиком молча, словно изучали друг друга.
— У меня есть двадцать минут, — наконец поторопил Андрей. — И здесь я только ради Никодима. Так что тебе известно?
Выслушав краткий рассказ Деснина, Андрей задумчиво произнес:
— Странно как ты туда попал. И уж совсем странно, как ты оттуда вышел. Что-то здесь… Короче так. Ты заварил эту канитель с самопальным расследованием. Теперь я беру все на себя.
Андрей почему-то сразу расположил Деснина к себе, так что тот уже начал сомневаться в обоснованности своих подозрений, но все же решил действовать по изначальному плану:
— Ага — пойдешь к Аббату и спросишь?
— Нет. Это невозможно, — невозмутимо отвечал собеседник. — Но если я по своим каналам найду заказчика, Аббат, я думаю, возражать не будет. А сатанисты… Это вполне возможно. Он был праведником и… в общем, это версия.
— И ты тоже все на сатанистов валишь. А вот у меня такой вопросик: зачем ты меня сдал Аббату?
— Я?!
— А кто же еще?
— Нда. Уж не намекнул ли тебе на это сам Аббат?
— Не важно.
— Значит, точно намекнул… Постой, постой. Уж не думаешь ли ты, что это я заказал Никодима?
Деснин промолчал в ответ.
— Ладно. Ты меня как нашел? По письму. Так ведь? Я что, похож на идиота, чтобы писать человеку, которого вскоре собираюсь заказать? Да и что за бред, в конце концов! Зачем мне это?