Деснин ожидал, что старичок поразится или даже возмутится тем, насколько он плох и мерзок в своих грехах, но тот, задумчиво глядя куда-то в сторону, произнес совершенно неожиданное:
— Эх, порушили храмы-то. Тепереча, говорят, заново строят. Да только не с того начали. Снутри надо начинать-то. Сказано: человек есть храм Господень. Так сперва его надо восстановить, а уж потом всё прочее. Ведь человек — это самый главный храм, ибо служба в нём идёт постоянно. Поэтому-то и надо именно его сперва отстроить, чтоб было куда Богу поместиться. Душу надо людям вертать, хотя бы душу.
Старичок говорил о своем, наболевшем, но в то же время Деснина не покидало ощущение, что вся эта речь касается и его непосредственно, что где-то и его судьба пересекается с проблемами, о которых говорил старичок.
— Вот ты как полагаешь, есть у тебя душа? — вновь совершенно неожиданно спросил старичок.
— Да она вроде как всем полагается, — в явной растерянности проговорил Деснин.
— Так то так, да вот я про тебя спрашиваю, — настаивал старичок.
— Ну, вроде есть. Только…
— Только что?
— Да дефективная она у меня, что ли. Словно, — Деснин запнулся, стараясь подобрать более верное слово, затем произнес неожиданно для себя самого, — словно с дырой какой. Как матери не стало, так… И через ту дыру куда-то все вылетает, не держится ничего.
Старичок ничуть не удивился такому странному объяснению, словно знал, что Деснин заговорит непременно об этом.
— А хочешь ту дыру залатать? — спросил он.
— Да кто же может дыру в душе залатать? — удивился Деснин.
— Он может. Оттого и дыра, что пока нет Бога в душе твоей. Хочешь жить с цельной душой, безо всякой там дыры?
— Хочу, — ответил Деснин, совершенно не понимая, как такое возможно.
— Тогда покайся, — как-то особо мягко и вкрадчиво произнес старичок.
— Так я ж покаялся! — почти прокричал Деснин. Он был в полном замешательстве, совершенно не понимая, что еще от него хотят.
— Не раскаянье это, а лишь исповедь, ибо уверен ты в правоте своей, — тихо, с разочарованием в голосе произнес старичок. — Нет, не покаяние это, а скорее вызов от виновного к судье.
— Да где же вызов-то? — Деснин испытывал раздражение, досаду даже, на этого старичка.
— А вот в том, что уверен в правоте своей, в том, что так говоришь о грехе своем, будто хвастаешь — в том и вызов.
— Да, уверен, — Деснин почувствовал, что наваждение вдруг прошло, и он вновь стал самим собой, — а как же такую мразь терпеть-то?
— Хм, старая история. Люди больше ненавидят зло, чем любят добро.
— Да не было там никакого добра и зла. Я и убил, потому что этот Аптекарь не человек уже был и других такими делал. По-твоему, лучше такому мудаку жить и паскудство делать?
— Так ведь никто Божьего промысла знать не может. Исправить несправедливость ему захотелось. Лишь один судья есть, который может спасти и уничтожить, а кто ты такой, чтобы судить, и тем более приговор вершить? Сказано: «Будьте сострадательны, как сострадателен ваш Отец. И не судите, и да несудимы будете. Давайте и вам будет дано, мерой хорошей, утрясенной, ибо какой мерой судишь, такой и тебя судить будут».
— Убьют что ли? — прикинул Деснин ситуацию на себя.
— Смерть тела не страшна. Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь, кто может и душу и тело погубить. Себя бойся. Справедливость далеко не всегда оказывается добром, поэтому Христос говорил лишь о милосердии. И убивать не имел права уже оттого, что жизнь — это возможность искупить грех еще до Суда, и никто не вправе лишать этой возможности. Ты же покусился на дар Божий, на его волю, и душу убиенного обрек на вечную погибель, и свою заодно. Но все еще можно поправить…
— Раскаяться, да? — Деснин был раздражен.
— Во власти человека судить лишь то зло, что внутри него, — невозмутимо говорил старичок. — Не самосуд чинить, а себясуд. Многие видят соринку в чужом глазу, а в своем бревна не замечают. Другого осудить легко — попробуй осудить себя. Великое это дело.
— В тюрьму что ли сесть? — пытался подначить Деснин.
— А хоть бы и так, — неожиданно ответил старичок. — Ты и так не свободен, потому что свобода есть житие по совести. А на тебе грех великий, вот ты и маешься.
— Ха! — воскликнул Деснин, думая, что поймал собеседника на слове. — А я и не маюсь совсем!
— Маешься. Просто еще не осознал этого. Чего человек боится пуще всего? Того, что его грех явлен будет людям. Вот совершил грех, сотворил втайне и никто не заметил. Разве что Бог. Но он милостив, он простит. Ты знаешь, что он еще и не такое видал. Но на страшном Суде все грехи будут явлены всем воскресшим, на людской суд вынесены. В этом-то и ужас и смысл Суда. И главное покаяние — когда перед всеми признаешь — да, это я делал. А застыдишься своих поступков, отпираться станешь — и не будет прощения.
Деснин задумался. До сего дня он был далек от всего того, что говорил старичок. Но говорил тот так убедительно, так точно, что Деснин и вправду начинал ему верить. Однако с прежним мировоззрением расстаться было не так легко:
— Значит, покаяться, никого не судить и, как там… Возлюбить ближнего своего, как самого себя?
— Да. Так говорил Господь. А еще говорил Он — любите врагов ваших, ибо что толку…
— А что… что если я себя ненавижу?! — вдруг выпалил Деснин.
Вопрос нисколько не смутил собеседника.
— Очень хорошо. Значит, все же маешься.
— Да не из-за убийства я маюсь, а вообще по жизни. Из-за мира этого вот, где все не так как надо. И что толку, если я один покаюсь? Надо чтоб и все покаялись.
— А ты сперва за себя ответь. Потом уж и за других думай. «Не мстите за себя, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмщение и Аз воздам».
Слова о мести вновь заставили Деснина задуматься.
— А точно воздаст? — наконец спросил он.
— Что? — старичок впервые удивился.
— Ну, Он точно воздаст?
— А ты не сомневайся в Божией справедливости. Тамошний суд не здешний, его не купишь. А еще Христос говорил: «Во мне вы имеете покой, а в мире имеете скорбь, но мужайтесь: Я победил мир».
— Хм, если победил, то почему ж допускает всякое такое?
— Чтобы с плевелами не вырвать и пшеницу, — чувствовалось, что на этот вопрос старичок отвечал не раз. — И то и другое растет вместе до жатвы, а затем плевела соберут и сожгут.
— А точно сожгут? — все еще сомневался Деснин.
— Да ты не об том думай, о себе думай, чтоб самому плевелом не оказаться. Ибо всякий, кто совершает грех — раб греха. Только если Христос освободит вас, действительно будете свободны, ведь истинная свобода — свобода от греха.
— А что вообще есть истина?
— Ты прямо как Понтий Пилат, — старичок как-то загадочно улыбнулся и просто ответил:
— Истина есть Христос.
— У тебя на все есть ответ, — досадовал Деснин.
— У меня нет. У Бога — есть.
— Ну если есть, то… А эти плевелы зачем? А грехи?
— Затем, что никто не достигнет царствия небесного, кто не прошел через искушения. Чей подвиг выше: пустынников, добровольно ушедших от мира, или тех, кто жил в этом мире и не поддался на искушения? Первые вытерпели голод, жару и стужу, но что это все в сравнении со свободой? Вон ангелы неизменны, а человек может стать хуже, но может стать и лучше. На это ему и дана свободная воля. Все в нас самих.
— Хм, не пойму: если он Бог, то что ж сразу не сделал нормальных людей, без плевелов там всяких? — не унимался Деснин.
— Так в том и дело, Богу нужен именно свободно выбирающий Его человек; ведь он мог бы сразу создать Свое царство из послушных людей-автоматов, но в этом не было бы ни соучастия людей, ни их осознанной верности и любви, а значит и духовной ценности такого царства. Поэтому Бог, уважая свободу человека, дает ему возможность сознательно избрать путь служения Истине, сделавшись сопричастным ей.
— Ну и сложно же у Него все, — Деснин не до конца понял ответ.
— Хм, в том и дело, что момент осознания стоит тысячи молитв. Я многие книги в семинарии прочел, прежде чем понять, а тебе бы все сразу.
Действительно, объем информации нежданно обрушившейся на Деснина был немал. Нужно было подумать, поцепляться к словам. Но сейчас его заботило другое:
— Но почему ты ко мне-то прицепился с этим покаянием? Вон людей сколько, и не убивали никого. Зачем на меня столько времени тратишь? Обычно попы столько не разговаривают.
— Да, к сожалению. А вот Христос не гнушался с каждым лично поговорить. Такая беседа ценнее даже проповеди.
— Но я-то тебя грабить лез. Я вор, я преступник…
— Христос говорил, что не здоровым врач нужен, а больным, и что Он пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию, — снова чувствовалось, что и на такое старичок отвечал не раз. — Вот представь: У одного человека было два должника: один был должен пятьсот рублей, а другой — пятьдесят. Но так как им нечем было заплатить, он простил обоим. Кто из них будет любить его больше?
— Тот, которому он простил больше, — не задумываясь ответил Деснин.
— Правильно. Вот поэтому на Небе будет большая радость об одном кающемся грешнике, чем о девяноста девяти праведниках, которые не имеют нужды в покаянии. И Отец Небесный скажет: Надо веселиться и радоваться, потому что сын мой был мертв и ожил, был потерян и нашелся.
Деснин вновь задумался. Впервые с ним говорили вот так, по душам, о самом сокровенном. Со своими корешами приходилось базарить о всякой ерунде, да и то по-пьяни. Но он и сейчас был словно пьяный, оттого, очевидно, и вырвалось вдруг:
— Ну прости. Каюсь я, каюсь.
— Хм, — печально усмехнулся старичок. — Отпущение грехов дает не священник, а сама исповедь. Не передо мной ты должен каяться, а…
— А перед кем же?
— Перед Ним.
— Но где Он? Где?
— Сказано, где двое или трое собрались во имя Мое — и Я среди них.
Деснин обвел взглядом комнату. Старичок на это лишь улыбнулся:
— Всем надо непременно потрогать, пощупать. А вера в том и состоит, чтоб верить безо всяких доказательств. Вера лишь через смирение и терпение дается и царство Божие не где-то, а внутри нас. Чтобы найти Бога, надо смотреть в себя. И верить нужно не для того, чтобы поселиться на Небесах, а чтобы поселить Небеса в себе. В тебе же пока лишь гордыня и самосуд. А ведь все так просто. Раз Бог создал мир таким, каков он есть, то и принимай его таким, каков он есть. Во всем воля Божья. Терпи. Господь терпел — и нам велел. Смирись с миром и верь Богу. А первый шаг к этому — покаяние. Ибо суть покаяния в том и есть, чтобы признать себя виновным безо всяких там оговорок и полностью довериться милосердию Божьему, а, стало быть, и уверовать. А как уверуешь, так и мир другим тебе покажется, в истинном его свете. Только поверь Ему, впусти его в себя — все легко будет. Невозможное человеку возможно Богу. А Бог, Он в тебе будет, и не станет для тебя ничего невозможного. Доверься Богу. Сказано: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему».