На лице Деснина было изображено колоссальное напряжение. Его даже немного трясло. Нет, не от речи старичка — в ее суть он до конца не вник. Ему чудилось, будто в комнате и вправду есть еще кто-то. Как там, в крещальне.
— Нет! — наконец отрезал он. — Не могу. Понять все это не могу.
— Можешь, — уверенно произнес старичок. — Это только ум твой не может, но Бога и нельзя умом понять.
— А чем же тогда?!
— Всем, что ты есть.
Казалось, старичок вложил в эти слова всего себя, всю душу свою, энергию всю. Выдохнул и как-то осел. И что-то шевельнулось внутри Деснина, дернулось. Старичок, похоже, почувствовал это и был доволен результатом, но было видно, что он заметно устал:
— На сей раз хватит. Утро вечера мудренее.
Глава IIОбретение души
— Постлал он мне на лавке, — заканчивал свой рассказ Деснин, — а только он заснул — ушел я. Не помню, как до Москвы добрался. Всю дорогу думал. Сроду столько не думал. Хм, Никодим ведь мне и денег на дорогу дал. «Чай, без добычи остался» — сказал, и дал. Может, он уже знал, что я вернусь? А в Москве Аббат меня хорошо встретил. Пожурил, правда, что грубо сработал, наследил, но сказал, что он меня уже почти отмазал, так что скоро могу вернуться к нему. Видать, он уже тогда о своей секте подумывал. Но что-то все влекло меня к Никодиму. Может вот этот крестик, а может о детстве воспоминания какие. А на душе было… не то что-то, и стремно как-то. А еще в голове слова Никодима вертелись. «Каждое древо познается по плоду его. Добрый человек из доброй сокровищницы своего сердца выносит доброе, а злой из злой сокровищницы — злое. Если мы хотим узнать, Дух ли Божий действует в нас, то должны судить по плодам, а плоды — любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. Имеешь ли ты все это сейчас в душе своей? Нет. Вместо радости у тебя — уныние, вместо мира — тревога, вместо любви — злоба, вместо кротости — гордыня, вместо веры — маловерие. А все оттого, что, пока не покаялся, не имеешь ты пока Бога в себе». И знаешь, по сравнению с тем, что было в крещальне, все это было непереносимо. В общем, я так и сорвался в возможность того нового, непонятного ощущения.
Деснин с Скипидарычем неспешно вернулись в забегаловку, выпили. Деснин долго курил. Скипидарыч, против обыкновения, не лез со своими разговорами, тоже о чем-то думал. Наконец Деснин пробормотал: «Гнилое дерево, и плоды тоже, как тогда». Затем он продолжил свой рассказ.
Добрался он тогда до Василькова ближе к вечеру. Постучал к Никодиму в окно, тот впустил и, казалось, ничуть не удивился возвращению, точно ждал. Снова усадил за стол, но угощать не стал. Сказал, что попоститься надо перед причастием. Снова сидели молча, и Деснину казалось, что не было недели мучений и сомнений, и что вновь он перенесся в ту, первую ночь.
— Ну что, Николай, готов ли ты к исповеди покаянной? — наконец спросил Никодим.
— И что тебе во мне? — вопросом на вопрос ответил Деснин. — Зачем я тебе такой?
— Какой такой? Грешный? Так все грешны, только Господь свят. Не здоровым нужен врач, а больным. Сказано: «Я пришел призвать не праведников, но грешников. Покайтесь, и простится вам». Ох, как много людей нуждается в покаянии, но только хороший человек может покаяться по-настоящему.
— Значит, я хороший? Да? Это я-то? Да я, может, хуже всех…
— Вот это признание и есть самое ценное, а не первое твое признание в том, что убил. Грех не в самом проступке, а в гордыне, и страшен не сам грех, а бесстыдство после греха. Убил — да, грех великий. Но не ты первый, не ты последний. Иные вон живут при этом со своей совестью в мире и согласии. А у тебя внутри сомнения появились. Это и ценно. Ценно само тяготение грузом греха, стремление сбросить это бремя, признать и раскаянием достигнуть победы и свободы, ибо высшая степень свободы — свобода от греха и несть свободы высшей, как себя одолевшему! В этом-то и суть покаяния.
— Но примет ли Он. Простит ли?..
Казалось, Никодим ждал именно этого вопроса. Поэтому ответил сходу:
— А вот об этом не заботься ничуть. Единственный, кому Христос обещал «Ныне же будешь со мной в раю» — это разбойник на кресте рядом с Ним. А тот уж совсем ни на что не надеялся. Христос готов взять на себя грех каждого, только вот многие не желают расставаться со своими грехами.
— Чего ж все, дураки получается?
Деснину показалось, что Никодим с досадой посмотрел на него и вот сейчас начнет увещевать и даже ругать, но тот сказал неожиданное:
— Нет праведного ни одного, все виноваты. Всех посещают дурные мысли и желания.
— И тебя? — удивился Деснин.
— И меня. А кто без греха? Но в том и благодать, чтобы победить их. Да и невозможно быть совершенным, это было бы неуважением к Тому, в небесах, Кто один совершенен. Но Христос призывал стремиться к этому, а не прикрываться несправедливостью Божьей и в сторону отходить. Да, весь мир лежит во зле, но…
— Во зле? — уцепился за слова Деснин. — А что же Бог? Он ведь всемогущ, да? Так почему ж он не исправит мир, почему разом не уничтожит все зло? Или он просто не может?
— Хм, — усмехнулся Никодим наивности вопроса. — Разумеется — может. Однако кто творит это зло? Сами люди. И зло и добро — все находится в человеке. И если разом уничтожить все зло, то и людей-то не останется. Верно сказано: «Наша война не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесной». И ведется она в сердце каждого. Поэтому Бог и сохраняет за человеком свободу, чтобы он сам вернулся к Нему, как сам и отошел, сам победил в себе духов злобы, как сам и впустил их в себя. А для этого немного надо.
— Покаяться, — съязвил Деснин. — Чего ж каяться, если Христос и так за всех грехи искупил?
— Искупил за всех, в ком Он есть, а чтобы впустить Его в себя и надо покаяться, — невозмутимо говорил Никодим. — И пусть мир лежит во зле, и спасти его, возможно, уже не удастся, но отдельного человека всегда можно. Через покаяние.
— О, — взмолился Деснин, — опять покаяние! Ну покаюсь я — что толку? Того, кого я убил, ты же не воскресишь.
— Его — нет. Я тебя воскресить хочу.
— Меня?! — искренне удивился Деснин. — А чего меня воскрешать? Я ж ведь живой.
— Плоть-то живая, а вот душа…
— А что, разве душа не бессмертна?
— Конечно, бессмертна, но ржавчина греха разъедает душу. Ты и так говоришь, что у тебя там «дыра», коли не покаешься, так и вовсе можешь душу потерять и будет тогда тебе смерть вечная.
— Душа, душа. А чего такое это душа и зачем она? — упорствовал Деснин.
— А ты припомни, тогда, в крещальне, когда сидел с исподним в руках. Вспоминаешь? Вот для этого и есть — душа. А сейчас попробуй-ка, найди ее в себе — не сыщешь. Оттого и злишься, и места себе не находишь. И снова сюда пришел. Ведь есть же в тебе поборовшая потребность в покаянии. Зачем же стыдишься ты его, не стыдясь признаться в преступлении?
— Боюсь я, — неожиданно для себя выдохнул Деснин.
— Слава Богу, — лицо Никодима просияло. — Все сомнения твои единственное в том, что в преступлении своем ты признался мне, а каяться предстоит пред Высшим Судией. Стало быть, все же боишься гнева Божия. Но ведь исповедь — возможность побывать на личном Страшном Суде, после которого все еще можно исправить, прежде чем Бог осудит окончательно. И через это необходимо пройти, ибо для Бога нужно вместилище, и оно должно быть чисто. А раскаешься, очистишь, освободишь душу — и точку поставишь. А после той точки и начнется жизнь новая.
Никодим еще что-то говорил, но Деснин слушал его вполуха — в душе его вновь творилось что-то невообразимое. «Я же и впрямь мучаюсь. И очищения хочу, только оттягиваю все это, жду чего-то, — неслись в голове мысли. — Да, хочу!»
И тут Деснин почувствовал, что та минута пришла. Почему-то она была похожа на ту, когда он стоял перед Аптекарем, готовый спустить курок. За окном забрезжил рассвет, свет вытравливал тайну ночи, и слова искреннего покаяния, не в убийстве, а в чем-то более страшном и ужасном, готовые уже слететь с языка, замерли в нем.
На этот раз Деснин остался ночевать, и глубокий сон поглотил его.
Когда он проснулся, Никодима уже не было. Деснин вспомнил, что сквозь сон он слышал, как тот поднялся и, стараясь как можно меньше шуметь, стал облачаться для утренней службы. Вдруг скрипнула дверь, и в избушку бесцеремонно ввалился бородатый мужичок неопределенного возраста.
— Это ты что ль раб Божий Николай? — уставился мужичок на Деснина.
— Ну я, — ответил Деснин.
— Здоров ты спать, Николай. Давай, вставай. Служба уж кончается. Батюшка тебя к причастию зовет.
— А ты еще кто такой? — спросонья все раздражало Деснина.
— А я вроде дьячка при отце Никодиме, — важно представился мужичок, не заметив раздражения. Затем, уже совсем просто добавил, — Скипидарычем меня кличут. Ну ты давай, шевелись, а то вон, — мужичок глянул в окно, — народ уж расходится. Эдак не поспеешь к причастию. Батюшка сказывал, что окрестил он тебя намедни, стало быть он сам теперь тебе крестный. Но только вот крещение без причащения недействительно. К церкви ты уже приобщен, а вот ко Христу еще нет. Да, кстати, батюшка спрашивал, готов ли ты к покаянию? Грешник ты, видать, большой. Но он таких больше и любит.
— Слушай, как там тебя, Скипидарыч, — неуверенно заговорил Деснин, которого вновь начали одолевать сомнения, — а без этого всего никак нельзя?
— Причаститься не покаявшись? Не-ет. Не можно приступить к Святой чаше, не примирившись с Богом и людьми в таинстве покаяния. Никак нельзя с ожесточенным сердцем, нет. Да и дьявол, что в тебе сидит, не допустит.
— Ты тоже, видать, в этом шаришь. А мне тут мужик приснился и говорит: К чему тебе все эти подвиги с покаянием, если Бога нет?
— Ха! — усмехнулся Скипидарыч. — Всем непременно доказать надо, что Он есть. Тут главное верить. Один из отцов церкви сказал: Если я верую, умру, а там ничего нет, то я ничего и не потеряю. А если не верую, умру, а там что-то есть — то приобрету много. Но это так, схоластика, потому что приняв в себя Бога еще здесь приобретешь. Ясно? А этого мужика своего забудь, это все козни нечистого. Тут у нас такие дела, бывало, творились. Убивец один приходил — так его дьявол не то что к причастию — дальше притвора не пустил. Потому как кровь на нем была, и той кровью они с дьяволом повязаны были. А вот кабы покаялся — так и смылась кровь. Да ты не боись, ничего страшного в покаянии нет. Это как… щас вспомню точно… «Человек должен признать свою греховность и принять благодать спасения» — все просто. Зато как грех с души снимешь и Бога в нее, чистую, примешь — знаешь, как легко будет. Ой ли! Аллилуйя! Идем, идем!