— Да, я тут многих знал, — тыкал пальцем Скипидарыч в надгробия, мимо которых вел Деснина. — Вон тот потравился, а этого зарезали. Того забили до смерти. Этот удавился. Тот просто допился. Ту вон муж топором порубал, этого собутыльник зарезал. Эту пьяный тракторист переехал. Этот сам себе глотку косой перерезал. А, чего говорить — вся страна один большой погост. Кладбища растут с такой скоростью, как когда-то города. Кое-где кладбищенское «население» уже городское превышает. Вот они, жертвы демократии — все здесь, едрень фень!
Тем временем путники вышли на единственную деревенскую улицу. «Па-ап-берегись!» — раздалось где-то сбоку, и на дорогу, ломая кусты, выкатило бревно. Из-за помятых зарослей выглядывала изба без крыши. На ее срубе вовсю кипела работа: пятеро местных мужиков раскатывали на бревна совсем еще нестарый дом. На подмогу к ним спешил шестой.
— Здоров, Скипидарыч, — дернул он за руку спутника Деснина. — Дай папироску, у тебя трусы в полоску.
Скипидарыч протянул ему «Приму» и, кивнув на дом, вздохнул:
— Все курочите…
— А, все равно лет через пять тут вообще никого не останется. Не будет Васильково, — пробормотал мужик, прикуривая. — А кому до нас какое дело? Не нужны мы, видать, России совсем. Вот вымрем завтра все в одночасье — никто и не заметит.
— Да, у нас человек вообще не нужен. Такая государственная ненужность, — говорил Скипидарыч, продолжая путь. — Раньше государство хоть как-то заботилось о людях, а при демократии — живи как хочешь, дела никому нет, едрень фень. Вот и вымираем. А как хозяин помрет — век избы недолог: вон на бревна раскатают, или на кирпичи разберут. Так всю деревню и раскурочат. Благо, что город рядом — туда многие прут. А ведь в других деревнях едва треть дворов осталась, да и там живут одни старики, детей почти нет. Работы тоже нет, пьянство одно да безнадега.
Посреди одного огорода торчала огромных размеров телетарелка.
— А коттедж где? — вяло удивился Деснин.
— А вона, — указал Скипидарыч на покосившуюся избу.
— Это этот сарай?
— А чего поделаешь? Димка совсем на ящике помешался. Вот тарелку купил, смотрит целые сутки, а дом поправить некогда. Еще бы — полтыщи каналов.
— И куда ему столько?
— Ха, еще не хватает — с женой ругаются: та на сериалы всякие подсела. Вон — весь огород запустила. А другим и одного канала хватает: ровно в семь все к экранам примыкают, точно свиньи к корытам с помоями. Сериалы там, да прочая дрянь, тьфу! Кто бухает, а кто в ящик пялится, так и живем, едрень фень.
Уже на околице деревни к спутникам подбежала девчушка лет девяти с лукошком, полным ароматной лесной земляники:
— Дядь, купи ягодку, — дернула она за рукав Деснина.
— Да куда мне столько-то?
— Вишь, тебя сразу приметили — городской, — вмешался Скипидарыч, — Возьми, Коль, возьми ягоду. Дешево совсем. Они ж ведь, детишки-то, так себе на одежонку какую зарабатывают — холодно зимою-то. Все лето вместо каникул так и рыщут по лесу с утра до ночи, то ягодки, то грибочки. На родителей-то надежды нет.
Деснин полез в карман и протянул девчушке смятую купюру.
— Ты денежку-то спрячь, а то папка с мамкой найдут — пропьют, — посоветовал ягоднице Скипидарыч.
— Знаю, — делово ответила та. — А куда ж пересыпать-то?
Деснин подцепил из лукошка пригоршню ягод.
— Остальное себе оставь.
— Во, правильно, — одобрил Скипидарыч. — Тут знаешь, перекупщики городские что удумали: деньгами-то не расплачиваются ни за ягоды, ни за мясо — денатурат привозят, да еще с «Машенькой», знаешь, средство для травли тараканов такое, чтобы с ног совсем валило. Конкуренция нашим самогонщикам, но они все одно пашут круглосуточно. Вон, через избу точка, куда ни плюнь. Раньше б посадили всех, а теперь можно. Демократия, едрень фень, свобода предпринимательства! Но идем, идем.
— Слышь, Скипидарыч, ты меня куда тащишь-то? — поинтересовался Деснин, когда спутники вышли за пределы деревни.
— Идем, идем. Сам все увидишь.
Чем дальше они отдалялись от деревни, тем больше окружающий ландшафт терял признаки человеческого вмешательства, от чего становился угрюмей и мрачней. Путники шли по давно непаханому полю, невдалеке виднелись полуразрушенные остовы двух бывших ферм. Над разборкой одной из них трудились трое парней, вооруженные ломами и кувалдой.
— И здесь все курочат, — бросил Деснин.
— А на пропой, — тут же отозвался Скипидарыч. — Пьют поголовно, целыми семьями. Те, кто не гонят самогон сами, сначала воровали на бухло в совхозе, а теперь, когда он совсем сдох, фермы и прочие сооружения на кирпичи разбирают и меняют их на спирт у городских перекупщиков, едрень фень. Эти дельцы быстро объяснили, что проще разобрать трактор на металлолом или ферму на кирпичи и сдать все им это за бутылку, чем горбатиться с весны до осени. Вот и вкалывают мужички. Фермы — это еще ерунда. Вон по стране заводы целые курочат. Вот это да, приватизация, едрень фень. А, — махнул он рукой, — ломать — не строить. Все рухнуло. А ведь раньше при каждой деревне держали большую ферму — без работы никто не сидел. Построили клуб, школу, медпункт, магазины… Чего теперь поминать-то… Тут у нас, помню, случай был. Даже в газете писали. Когда вырезали всех коров — просто кормить было нечем — на все хозяйство остался только один очень дорогой бык-производитель. Его забивать не решились. Однако вскоре у бедного быка от бездеятельности, недокорма и обезвоживания ссохлось все «хозяйство». Только тогда, видя, что животина и так на грани издыхания, закололи и его. Так было покончено с животноводством, едрень фень… Ну вот и пришли.
Путники остановились у груды металлолома из ржавых кабин комбайнов, сеялок, теребилок и прочих агрегатов, сваленной перед полуразрушенным ангаром.
— Идем, — вступил Скипидарыч на бетонный пол ангара. — Видишь след от протекторов?
— Где? — Деснин, вошедший за Скипидарычем в ангар, не мог ничего рассмотреть.
— Ну вот же, раньше он четче был. Откуда он идет? От того костра на краю ангара. Там обычно пацаны изоляцию с кабеля жгут.
— Зачем? — снова не понял Деснин.
— Так принимают только чистый алюминий. Все вилки, ложки да кастрюли уже посдавали — теперь вот провода режут. Подожгут — и капают изоляцией в одно место. Целую лужу уже накапали — она даже застывать не успевает. Если он в нее въехал, значит не знал. Да и потом, местные-то сюда и на танке не поедут. Знают, что сами все торцы уже на кирпич разобрали — непонятно как крыша держится.
— Да погоди ты. Кто «он»?
— Как кто? Киллер, едрень фень. Не ехать же ему на машине прямо в деревню — вот он ее здесь и оставил. Вот прям здесь, — Скипидарыч присел на корточки у едва различимых следов. — Глянь, чьи протекторы?
— Иномарка вроде, — приглядевшись сказал Деснин.
— Во, а у нас во всей деревне одна только — у Пафнутия. Да еще у корешей евонных, тех, что к церкви подъезжали. Но я сравнивал — не подходят. Когда Пафнутий на этой тачке в первый раз прикатил, у нас вся деревня высыпала поглазеть — только по ящику такие и видели. Разве что по частям не разобрали, в общем, знают его тачку как свою. А значит здесь стояла чужая тачка.
— Железно, — усмехнулся Деснин. — И это все, что ты хотел показать?
— Не, не все, — Скипидарыч торжественно извлек из кармана некий предмет, в котором разве что по колесику можно было признать бензиновую зажигалку. — На пепелище нашел.
— И что?
— А то, что Никодим сроду не курил.
— Ну, мало ли, это еще не улики, да и какой дурак будет их оставлять?
— Вот и в ментовке мне то же самое сказали, едрень фень. Но все равно — хоть что-то. Тачка стояла? Стояла. Зажигалка была? Была. Тут и без дедукции ясно — поджег.
— Ну ты прям Шерлок Холмс какой.
— Не смейся, — обиделся Скипдарыч. — Я, между прочим, лет 20 назад дело раскрыл. Мне менты даже благодарность выписали.
— Да ну, — равнодушно произнес Деснин, что явно задело Скипидарыча.
— Вот те и да ну. Взяли с церкви тогда Николу угодника.
— Хм, губа не дура, — усмехнулся Деснин, вспоминая свое покушение на эту икону.
— Во-во, — согласился Скипидарыч. — Ну милиция сразу лапки кверху, мол профи работал, улик нет. Насчет профессионализма — это да. Знали, что Никодим как раз ушел в дальнюю деревню соборовать кого-то, да там и заночевал. К тому ж отключили электричество и телефон перерезали. Я как сердцем чуял, вот и пошел глянуть на церковь. А темнота, не видно ни зги, только слышно как решетку пилят. Я встрял было, да только слышу, как один другому говорит: «Замочи, мол, этого». Кто их знает, могут и грохнуть. Ну я и сбежал, потому как не пил тогда. А пьяный я бы показал им еще. Ну пока до города добежал, пока ментов нашел — смылись воры.
Но выяснилось еще кое-что. Сняв иконы, воры эти святотатствовать не закончили. То ли приспичило уж так сильно, то ли съел чего накануне, а может и специально. Короче, наложил один из них прямо посреди церкви кучу. Менты долго бродили вокруг эдакого вещдока, не зная как к нему подступиться. С одной стороны вроде как улика, а с другой — дерьмо дерьмом. Что с ним делать — не брать же тест на ДНК, да и не было тогда такого. Ну наши деревенские тут же заявили, что никто, кроме заезжего святотатца такого наворотить не смог бы. Наверняка та же бригада работала, что и месяц назад в райцентре. Только тогда обнаглевшие воры оставили на алтаре пустую бутылку портвейна, ну точно издевались. Они в тот год вообще много церквей обчистили.
Помню, покойный Ксенофонтыч приезжал — хороший следователь был, старой закалки, и все ворчал: «Ну никакой зацепки, все чисто. Ни следов, ни пальцев — в перчатках работают, хм. Насмотрелись, сволочи, видаков — все по всем правилам делают, комар носа не подточит, все замели. Профи, мать их за ногу. То ли дело раньше. Нет, не тот уголовник пошел, с закавыкой».
Ну побродил-побродил, в церкву зашел, перед Христом на распятии встал и говорит: «До чего дошли — в церкви гадят. Экую кучу наворотили,