С трудом втолковав захмелевшей диве, что продолжения банкета не будет, я кое-как заставил ее одеться и проводил до дверей. Честно говоря, меня мучил один вопрос — было у нас что-нибудь или нет, но спросить я постеснялся, а по другому определить не мог — я абсолютно, катастрофически ничего не помнил!
В дверях моя визави обернулась и потянулась поцеловать меня мокрым ртом. От нее пахнуло таким перегарищем, что я довольно грубо оттолкнул женщину. Она уничижительно посмотрела на меня, усмехнулась: «Козел! Импотентная рожа!», плюнула на пол и пошла вниз по лестнице, виляя бедрами и спотыкаясь на каждой ступеньке. Ее фраза, как не странно, меня утешила, я закрыл дверь и пошел наводить порядок…
Я еще не успел собрать всех бутылок, как в дверь позвонили. Сильно подозревая, что это вернулась мадам, забывшая что-то из своего гардероба (причем я сразу увидел, что — на разосланной кровати валялись голубенькие трусы пятьдесят шестого размера!), я поплелся в прихожую.
Но это была не она! На пороге, возвышаясь во весь свой могучий рост, бугрясь мышцами, обтянутыми камуфляжем, стоял Виталик, Катькин «двоюродный кузен». Был Виталик свеж, подтянут и весел. В руках его блямкала чем-то стеклянным спортивная сумка, а на красном чистовыбритом лице застыла улыбка:
— Привет, родственничек! Бухаешь? — голос Виталика, очень тонкий, как у ребенка, совершенно не подходил к его бравой внешности «качака». Я застенчиво улыбнулся:
— С чего ты взял? Так, посидели вчера маленько…
— Ни хрена себе маленько! — Виталик прошел в комнату, окинул ее орлиным взором, посмотрел на меня: — Пропадаешь?
Я молча кивнул — с утра пораньше, а было всего девять, картина моего морального падения столь меня напугала, что в голове уже созрел план сходить, закодироваться.
Виталик между тем уселся на разосланную кровать, подстелил под задницу покрывало, еще раз оглядел стол и спросил:
— Врачебная помощь требуется?
— В смысле? — не понял я.
— В смысле лечения головки! — и Виталик извлек из своей сумки две бутылки «Жигулевского»!
— Ух ты! Спаситель! Айболит! Виталик, ты просто гений, Чип и Дейл, един в одном лице! А как ты догадался? — я засуетился, выискивая на столе более-менее чистые стаканы.
— Да ты что, совсем? Что, ничего не помнишь? Как мы вчера по телефону разговаривали? Как ты мне какую-то хреновину нес — про амулеты, археологов, ФСБ? Ни-че-го?
Я отрицательно помотал головой. Я действительно не помнил нашего вчерашнего телефонного разговора, если на то пошло, я вообще ничего не помнил!
Виталик улыбнулся:
— Ладно, понято… На, держи, лечись! — и швырнул мне бутылку пива. Все, что я смог сделать — это увернуться. Кто же заставляет человека с похмелья ловить такие вещи! Бутылка, блеснув зеленым боком, врезалась в стену и гулко разлетелась, зашипев вспеневшимся пивом! Я вскрикнул.
— Ну ты, чувак, совсем! — покачал головой Виталик, достал из сумки еще бутылку и бережно передал в мои протянутые руки. Я черенком вилки кое-как отковырял пробку, и присосался к горлышку, забыв про стакан. В горле забулькало, пиво шибануло в нос, но я не отрываясь, пил и пил, чувствуя, как мой организм буквально наполняется жизнью.
Виталик с усмешкой ловко вскрыл свою бутылку обручальным кольцом, глотнул пару раз, и решительно объявил:
— Значит так! Повторяю свои вчерашние слова: я договорился с шефом, в четверг тебе надо будет приехать к нам в главный офис, на собеседование, в десять тридцать. Вот адрес. Постарайся выглядеть солидно, захвати всякие бумажки — диплом там, грамоты какие-нибудь спортивные… Если понравишься, считай, тебя взяли. Сначала будешь работать на автостоянке, типа испытательного срока, сутки через двое, тристо баксов в месяц. Устраивает?
Я кивнул, не отрываясь от бутылки.
— Ну тогда все! Больше сегодня не пей, лучше поспи, а то рожа у тебя… Да, все пластыри свои поотлепи — шеф этого не любит! Так и иди с побитой рожей — синяки украшают мужчину! Ну все, я поскакал, пока!
Виталик ушел. Я, окрыленный перспективой получения работы, а больше всего, наверное, выпитым пивом, с утроенной силой взялся за уборку.
Провозился я почти час. Когда, наконец, квартира приобрела более-менее божеский вид, в дверь снова позвонили.
Пришел Витька. Он не ночевал дома — его утащила к себе та самая блондинка, с которой я пил на брудершафт. Выглядел мой сосед помято, но бодро — успел похмелиться, и теперь пришел похмелять меня. Великих трудов мне стоило отказаться от заманчивого предложения: «Серега! Всего по пятьдесят грамм, здоровья, в натуре, ради!» и спровадить Витьку домой, спать.
В холодильнике я неожиданно обнаружил две пачки «Бирюлевских» пельменей, поел, принял душ и почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы поспать.
Около восьми вечера меня разбудил дверной звонок. Я, взлохмаченный и помятый со сна, открыл дверь. На пороге стоял высокий, широкоплечий чернявый парень в джинсовой куртке на меху. Круглые, совиные глаза его некоторое время блуждали по моему лицу, словно оценивая, наконец, он нетрезвым голосом сипло сказал:
— Братан, водички попить не будет?
Сбитый с толку, до конца не проснувшийся, я машинально кивнул, прошел на кухню, налил в чайную чашку воды из остывшего чайника, и вернулся к двери.
Мой визитер стоял, покачиваясь, уже в прихожей. Он принял чашку, глотнул, и спросил, плохо выговаривая слова:
— Один живешь?
— А что? — я уже тысячу раз пожалел, что связался с этим «фанфуриком», недоброе предчувствие овладело моей душой, да и держался гость странно, явно не вода привела его в мой дом.
— Тебя ведь Серега зовут? Мне про тебя Гоша говорил! — парень держал теперь чашку чуть на отлете, криво, и вода проливалась на пол.
— Ты пей, раз просил! — сказал я, и почему-то испугался.
— Мы тут, у тебя, забухаем с пацанами! — не обращая внимания на мои слова, не то спросил, не то объявил мне парень, сунул мне чашку, и сделал движение, намереваясь снять куртку.
— Нет! У меня вы пить не будете! — решительно сказал я, поставил чашку на тумбочку, и твердо сказал: — Все, уходи, у меня не блат-хата! Пока!
— Ты че, козел? — с обидой спросил парень, наливаясь пьяным бешенством: — Да кто тебя, волка тряпочного, спрашивать будет? Да я тебе…
Он приоткрыл дверь и крикнул в тьму подъезда:
— Братва, заходи, мы тут сення бухаем!
— Ты что, охренел? — крикнул я, бросаясь к нему: — Пошел ты…
Он резко обернулся и не сильно, коряво размахнувшись, засветил мне кулаком в правый глаз:
— Сучок! Да я таких, как ты…
Бам! Я отмахнулся, врезав парню в челюсть, но удар пришелся всколзь, и он устоял на ногах.
«Сейчас сюда вломиться братва, а завтра в «Дорожном патруле» появиться сообщение: «В своей квартире, на такой-то улице обнаружен труп молодого мужчины с признаками насильственной смерти. Тело погибшего изуродовано до неузнаваемости, в квартире следы погрома…», ну и так далее…».
Все это пронеслось в моей голове меньше чем за одну секунду, во время которой из подъезда в открытую дверь заходил второй из незваных гостей.
«Их много!», — в панике подумал я, бросился в комнату, сунул руку под матрас, нашарил рукоять и вытащил наружу нож, который купил года два назад специально для таких вот случаев.
Нож мой, изготовленный народными умельцами одного из московских заводов из раскованной клапанной стали, с ручкой из оленьего рога, широким блестящим лезвием, «акулим зубом» на обухе, и глубокой канавкой кровостока, выглядел очень и очень даже устрашающе. От знакомых я знал, что такие ножи милицией почитаются за холодное оружие, и за их хранение дают год, поэтому и прятал тесак от посторонних взглядов.
Я решительно сжал пальцами костяную рукоять, и двинулся к двери, но тут мне на встречу из прихожей шагнул второй «братвец» — белобрысый, в кожаной куртке, с какими-то свинячьими глазками на пухлом лице.
Увидев у меня нож, он побледнел, поднял в испуге руки, словно отталкивая:
— Братан, все! Не надо, только не убивай ни кого! Мы уходим! Все нормально!
— Порежу! — истошно заорал я, размахивая длинным, широким, сверкающим ножом, как мечом. Белобрысый в ужасе шарахнулся в прихожую, я было сунулся за ним, но тут из кухни появился чернявый, с горящими злобой глазами, и с табуреткой в руке.
— Убью! — он замахнулся и швырнул табуретку, целясь мне в голову. Я успел нырнуть обратно, в комнату, и меня не задело. Табуретка с грохотом ударилась о притолоку, посыпалась штукатурка.
«Их всего двое!», — понял я, повеселел, и выставив нож перед собой, шагнул в прихожую:
— Убирайтесь, суки! Порежу!
— Да че ты, гнида! — чернявый, пьяно куражась, двинулся на меня, но второй парень, более трезвый, перехватил его:
— Куда ты, дурак! Он же тебя…
И мне:
— Братан, извини! Мы уходим, все нормально!
— Ни хрена себе — нормально! — присвистнул я, опуская нож.
— Ты, сука, убери нож, и я тебя сделаю! — заорал чернявый, забился в руках своего друга, намереваясь вырваться.
— Я у себя дома! — сказал я ему в ответ: — Хочу, нож возьму, хочу топор!
При упоминании топора белобрысый опять побледнел, и потащил чернявого из квартиры, не переставая извиняться. Захлопнулась дверь, и я остался один.
Поставив табуретку посредине прихожей на ножки, я сел на нее и закурил. Меня трясло — нервы, расшатанные алкоголем, плохо вынесли визит «братвы».
А из подъезда тем временем слышались удаляющиеся вопли чернявого:
— Да я его сделаю, козла! Он, ссыкун, всю жизнь работать на аптеку будет! С ножом вылез! Тьфу!
И примирительный басок белобрысого:
— Да ладно, Колян! Он же прав — он у себя дома! Он же нас не звал! Это Гоша, козел, натрендел: «Там все бухают! Там всегда шалман!»
Голоса удалялись. Я посмотрел на нож, все еще зажатый в моей руке, и с обреченностью осужденного на казнь подумал: «С тех пор, как началась вся эта заваруха с амулетом, мое существование превратилось в какой-то нескончаемый боевик! Как хорошо было раньше! Размеренная, спокойная жизнь! Работа, дом, телевизо