Мы еще потрепались с Борисом, обсудили политику, спорт, музыку благодаря телевизору я теперь был в курсе современной жизни. Борис рассказал про Профессора — старик оправился от травмы, но с головой у него все еще было плохо — память так и не вернулась, и врачи сказали, что наукой он больше никогда заниматься не сможет…
Пиво имеет одну коварную особенность — в какой-то момент количество переходит в качество. А поскольку количество у нас с Борисом было более чем, часам к восьми вечера и случился этот самый переход.
Короче говоря, нас потянуло на подвиги. Борис, вытаращив глаза, авторитетно заявил:
— Се… Ик!..рега! Н-надо совместить приятное с полезным!
— Чего? — не понял я.
— Е-е-едем в Александровский сад! Т-там Неглинку наружу выпустили, говор-рят — кр-расота! И поглядим, и пров-ветримся!
И мы поехали…
Естественно, дорогой еще что-то пили, ели где-то у метро жирные польские сосиски, но случилось все из-за проблемы, которая всегда возникает после восьми литров выпитого пива, и которую Борис сформулировал иносказательно: «Водичка дырочку найдет!». Она-то и завела нас на какие-то задворки в глубине Страстного бульвара.
Только мы пристроились к стеночке в грязной темной подворотне, как со стороны бульвара появился патрульный «Уазик», сразу поймавший наши силуэты а-ля статуя «Писающий мальчик» в луч фары-искателя. Хрюкнул мегафон-матюгальник, и железный голос разнесся окрест: «Граждане, за нарушение общественного порядка… К машине… Не сопротивляться…».
— Атас! — закричал Борис и сиганул в темноту двора. Я побежпл за ним, на ходу пытаясь застегнуть ширинку. Бело-синий «Уазик» с гербом Москвы на дверце влетел вслед за нами в подворотню, проскочил ее и взвизгнул тормозами перед кучей строительного хлама посреди двора.
Борис, бегущий впереди меня, нырнул в оконный проем каких-то руин без крыши, стоявших в самой глубине, я повторил его маневр и оказался внутри старого, почти полностью разрушенного здания.
— Все, Серега! Сидим тихо — тут они нас не найдут!
Я кивнул, сообразил, что в темноте не видно, и шепотом сказал:
— Может попробуем выйти с другой стороны, дворами?
— Давай погодим маленько…
— Чего «годить», сматываться надо!
— Да-а! А как же это… — Борис сделал в темноте какой-то жест и вжикнул «молнией» на брюках: — Ты что, от страха уже?
Зажурчала струйка.
— Дурак! — я встал у останков стены, и последовал примеру искателя.
Выбирались мы долго. «Уазик» упрямо точал посреди двора, освещая фарами окрестности, менты стояли рядом с машиной, курили и тихо переговаривались.
— Уверены, гады, что нам деваться некуда! Что за страна у нас, твою мать! Пиво продают, а сортиры не строят — чтобы менты без дела не сидели, что ли? — Борис ворчал себе по нос, перебираясь следом за мной на железную ржавую крышу сарая позади приютивших нас развалин.
Мы осторожно, стараясь не шуметь, буквально на четвереньках пробрались к краю крыши и спрыгнули на приютулившийся к сараю деревянный стол, уже в соседнем дворе. Вокруг нас в кромешной тьме возвышались старинные, еще дореволюционной постройки, дома. Светились кое-где окна, и узкий переулочек выводил налево, по моему, на Петровский бульвар.
Кое-как отряхнувшись, мы отправились туда, как вдруг из темноты возникла низкая широкая фигура и дребезжащий старческий голос загнусавил:
— Ой, ребятки, родненькие, не дайте бабушке пропасть, помогите, чем сможете, с утра маковой росинки во рту не было!
Мы с Борисом шарахнулись было от этого, возникшего из ниоткуда создания, но быстро опомнились, Борис выругался и зло рявкнул:
— Пошла ты! Шляешься тут, людей пугаешь, карга старая!
Я как-то никогда не мог вот так, просто ни за что послать незнакомого человека, и хотя сроду не подавал всем обращающимся «за поможением», заколебался и полез в карман, нашаривая смятые купюры.
Бабуся сразу уловила, что ей тут может обломиться, и заканючила еще жалобнее:
— Ой, сыночек! Богородица-заступница за тебя заступиться! Архангел тебя огородит, Христос спасет, не забудет!
Я наугад вынул несколько бумажек, сунул старухе, она жадно схватила деньги, рассмотрела, пробормотала что-то типа: «Красненькая, синенькая, желтенькая — хватит на беленькую…», вдруг ухватила меня за руку:
— Сынок, господь тебя не забудет, что не дал бабушке пропасть! А дай, я тебе погадаю!
И решительно потащила меня к свету, пробивавшемуся со стороны бульвара. Мы остановились посреди переулка, недалеко в нетерпении топтался Борис:
— Серега! Кончай эту лабудень! Пошли отсюда!
Бабка вгляделась в мою ладонь, забормотала скороговоркой:
— Яхонтовый мой, вижу я, жизнь твою простую, не грустную, не веселую, беды тебя стороной обходят, радость в дом твой тоже не заходит! Злой человек глаз на тебя положил, на шее сидит, к сердцу подбирается! Ждет тебя, голубчик, дорога дальняя, холодная, тревожная, заведет она тебя от смертной тоски до гробовой доски! Ночка темная беду твою возьмет, по капельке выпьет, по глоточку высосет, будешь ты, как ребеночек — головой чист, ручками неумел… Домой воротишься — от жизни отворотишься! В дороге останешься — от жизни отстанешь! До конца дойдешь — себя не найдешь!
— Да что ты слушаешь всякую ахинею! — взорвался Борис, подбежал к нам, вырвал мою руку из сухих старушечьих ладоней: — Старая! Тебе помогли — все, иди, отдыхай! Серега! Все, поехали!
Бабуля, кивая и кланяясь, медленно пятилась в глубину переулка, а у меня в ушах все стоял ее голосок: «Ждет тебя дорога дальняя, холодная, тревожная… Домой воротишься — от жизни отворотишься! До конца дойдешь себя не найдешь!»… Бред какой-то…
Пока я размышлял, вяло отбивался от злого Бориса и пытался вернуться к старухе, она пропала! Я даже пробежался по кишкообразному темному переулку — слиняла! Наплела мне всякой билеберды, а я олух, уши развесил! Прав был Борис — действительно карга!
Мы вернулись ко мне почти в полночь, посидели еще с часок и завалились спать — нас здорово развезло «от усталости»…
Утром помятый, отекший Борис еще раз предложил мне ехать с ними. Я наотрез отказался, уже предвкушая послезавтрашний свой выход на работу, и погрусневший Борис уехал, забрав пустые канистры… Я после его отъезда завалился спать и продрых до часу дня — хорошо, когда после бурного выпивона можно всласть выспаться!
Как и обещал Руслан Кимович, премию мне выдали, и весьма приличную, между прочим! В тот же день мы, пятеро повышенных до старшего охранника сотрудников «Залпа», получали пистолеты. Начальник отдела спецсредств, которого все по армейски называли «зампоруж», невысокий, чрезвычайно мягкий в общении человек в очках, сидел за столом и скучным голосом объяснял, чего мы должны и не должны делать, имея при себе огнестрельной оружие. Потом он достал из сейфа железный тяжелый ящик, открыл его и начал по списку, в алфавитном порядке, вызывать нас к столу, вручать пистолеты Макарова, запасные обоймы и документы на право ношения.
Обычно, и в школе, и в армии, я находился в самом начале списка буква «В» третья по счету, и если уж чего-то распределяли по алфавиту, мне всегда хватало. Но тут ситуация получилась просто анектодическая: четверо моих камуфлированных коллег имели фамилии, по порядку: Арефьев, Ананьев, Бутиковский и Ваулин! Поэтому, когда дошла очередь до меня, «запоруж» развел руками:
— Извините, Сергей Степанович, «ПээМов» больше нет. Вы получите…
«Неужели «Стечкин»!» — обрадованно заволновался я! Об этом пистолете, двадцатизарядном чудовище, состоящем на вооружении у спецподразделений, я много слышал, и в тайне очень хотел иметь именно его…
— …Револьвер системы «Наган», так называемого офицерского образца, с самовзводом! — закончил «зампоруж»: — Не огорчайтесь, машинка старая, но надежная! Спуск туговат, но вы со временем привыкните!
Под смешки ребят я взял со стола наган, запасной барабан и новенькое, запаянное в пластик удостоверение. Тьфу ты, черт! У всех людей пистолеты как пистолеты, а мне достался комиссарский револьвер, снятый с вооружения полвека назад! Надо же, невезуха!
Ваулин, здоровенный молодой парень, недавно отслуживший в армии, кажется, в морской пехоте, ободряюще похлопал меня по плечу:
— Не хмурся, Серега! Зато гильзы собирать не придется!
Мы расписались в ведомости и вслед за «запоружем» пошли в тир учиться стрелять.
— Первое, что вы должны усвоить, стреляя из пистолета — не прицелился, не попал! Всякие ковбои, лупящие друг в друга с бедра — голливудский вымысел! Если вы стреляете в противника с десяти шагов и ствол пистолета отклоняется от цели на два миллиметра, пуля уйдет в сторону на два метра! Давайте, на огневой рубеж! Правая нога впереди, левая стоит боком, вот так вот! Если присесть на левую ногу, ее колено должно лечь точно под пятку правой!
Мы прилежно приседали, стараясь выполнить указания «зампоружа», а он, усмехаясь, прохаживался сзади:
— Теперь поднимаем правую руку на уровень глаз, стараясь, чтобы ствол пистолета был параллельно полу. Левый глаз закрывать не обязательно сужается обзор, а помощи никакой! Не надо наклонять голову к плечу! Арефьев, я вам говорю, стойте свободно! Мушку держите под обрез, чтобы кружок мишени лежал на ней, как яблочко на блюдце! Фильм «Ковбой Мальборо и Харлей Девидсон» все видели? Повторяю главный принцип стрельбы: курок — это не член, его не надо гладить, дергать или драчить! Просто нажмите на него! Внимание! Огонь!
Я чуть надавил на гладкую поверхность спускового крючка, сухо щелкнул поворачивающийся барабан, миг, и грохнул выстрел! Одновременно со мной раздался слитный грохот «ПМ» слева и справа.
И в тот момент, когда пуля устремилась к мишени, в какие-то тысячные доли секунды я почувствовал, что попал.
Такое бывало у меня в детстве: помню, я, первоклассник, поссорившись со своим лучшим другом, Максимом, по дороге из школы, шарю в карманах, набитых всякой мальчишеской ерундой, и в пальцы мне попадается здоровая тяжелая гайка, подобранная где-то на улице. Кривляющийся мой друг улепетывает со всех ног, крича всякие оскорбительные дразнилки в мой адрес, я взвешиваю гайку на ладони и что есть дури кидаю ее вслед обидчику. И в тот момент, когда железяка срывается с пальцев, я вдруг понимаю, что она попадет точно в затылок Максиму. Я начинаю истошно орать, желая пр