А потом я увидел Ледник! Небо на севере неожиданно прояснилось, и в разрывах облаков открылась зеленовато-белая, расколотая исполинскими трещинами стена льда, высота которой превышала все мыслимые представления это было ужасно! Горы на фоне Ледника казались цепочкой жалких холмов, деревья — щеточкой мха, плесенью, сразу и не заметной. Большая река, словно весенний ручей, вытекала из-под ледяного полуторакилометрового панциря. И тут я заметил людей…
По бесплодной, заболоченной равнине вдоль реки шли люди. Множество людей — мужчин, женщин, стариков, детей. Высокие, светловолосые, в причудливых одеждах, расшитых металлическими пластинками, многие вели в поводу низких, мохнатых лошадей с навьюченными на спины тюками. Потом появились телеги на огромных, в человеческий рост, колесах, которые толкали, налегая широкой, одетой в кожаные фартуки, грудью, огромные криворогие быки. На телегах лежали какие-то мешки, стояли островерхие разноцветные кибитки, сидели люди… Шум шагов от тысячи ног, копыт, скрип колес заполонил речную долину, слышались гортанные возгласы погонщиков, детский плач, ржание коней. Вдруг, перекрывая все звуки, над человеческим скопищем пронесся резкий, высокий, режущий крик, почти визг — и тотчас люди бросились друг на друга, блеснули клинки мечей, наконечники копий. Миг — и множество человеческих тел упала под ноги идущим, остальные продолжили путь, топча поверженных соплеменников.
И тут я увидел того, кто подал сигнал к братоубийству — на холме, чуть в стороне от реки возвышался на коне огромный, длиннобородый человек в кожаном шлеме, с диковенным серпообразным оружием в руках. Кожаный плащ распахнуло порывом ветра, и на груди, среди множества всяких украшений я разглядел так знакомый мне амулет со злобно сверкающим глазом посредине…
Перед моим взором поплзли белые, рваные клочья облаков, небо затягивалось тучами, где-то загрохотал гром. Иссиня-черная, гигантская, похожая на огромные крылья исполинской птицы туча медленно выползла из-за Ледника, настигая людскую орду. Послышались крики, тревожно замычали быки, ускоряя шаг, человек с амулетом поднял свой серп, что-то закричал, и в ту же секунду длинная, ослепительно-яркая молния сорвалась с небес и ударила в него, осветив все вокруг! Люди застыли, пораженные ужасом, многи упали на землю, закрывая головы руками — и тут хлынул ливень…
Я пошевелился, открывая глаза — темнота… В звенящей тишине отчетливо раздался звук упавшей в коридоре, за дверью капли. Я вновь закрыл глаза и спустя минуту опять провалился в сон…
Теперь я увидел уже другую картину. Берега какой-то удивительно знакомой реки. Мрачные островерхие ели окружают длинную приречную поляну. Вдоль берега на коленях стоят люди — сотни людей, одетых в грязную одежду из плоховыделанных шкур. Над каждым застыло по высокому, светловолосому воину с занесенным для удара узким полукруглым топором на длинной рукояти.
Рядом, на вершине невысокого, разрытого холма замерло несколько человек в плащах. Посредине их на высоком черном троне сидит труп серпоносца, обоженное небесным огнем, черное лицо скалит жуткие белые зубы, в провалах глазниц — мрак.
Один из стоящих поднимает руку, вновь звучит знакомый визг — и сотни топоров, блеснув в лучах заходящего солнца, падают на головы обреченных. Воины берут отрубленные головы за волосы, и несут к кургану, складывая из них страшную, кровоточащую кучу. Несколько человек подтаскивают громадные долбленые колоды и поливают жуткий холм желтой, вязкой жидкостью. Опять визжащий приказ, и на кучу голов падает факел. Вспыхнувшее пламя так яростно пожирает человеческую плоть, что кажется — это не пламя, а какой-то дикий, огненный зверь набросился на добычу.
Трон с мертвецом подтаскивают ближе к костру, и ставят его так, чтобы дым обволакивал сидящую фигуру. Вокруг в почтительном молчании застыли воины, склонив головы в островерхих кожаных шлемах…
Наконец костер догорел, оставив после себя лишь пепел и прах. Трон торжественно опускают в могилу, укладывают поверх ямы огромные плахи из целых лиственничных стволов. Затем каждый из воинов, проходя мимо кургана, бросает горсть щебня на дерево. Идущие следом женщины кидают белый, сыпучий песок, а дети, после них — землю. Лишь старики неподвижно застыли в отдалении, но вот приходит и их черед. С трудом сгибая больные спины, узловатыми пальцами черпают они пепел, оставшийся после костра, и посыпают им свежую могилу…
Все, церемония завершена! Звучит приказ — и люди вновь устремляются вперед, на юг, убегая от ползущего по их пятам Ледника. На берегу реки остается свеженасыпанный курган и множество обезглавленных тел, кровь стекает на камни, смешиваясь с чистой водой реки, и уноситься прочь…
Не знаю, мой ли разум, измученный болью и темнотой, родил в своей глубине эти видения, или это были болезненные галлюцинации — но когда я проснулся, совершенно разбитый, сотрясающийся от озноба, я помнил все в мельчайших подробностях. Значит, вот как погиб тот, чью могилу нашли Николенька и Профессор! Но что за народ привиделся мне? Народ, убивавший сам себя, чтобы избавиться от лишних ртов на долгом и трудном пути. Высокий предводитель, владелец амулета, отдавал приказы, по которым брат убивал брата! Что-то было в этом высоком знакомое… На кого-то он походил, это убитый молнией вождь или жрец… Но на кого?
Я, не смотря на дрожь, сотрясавшую мое тело, на ломоту в суставах, все же чувствовал себя после сна получше. По крайней мере, мне хотелось есть, а это — хороший признак, значит умирать еще рано!
Поднявшись, я глотнул воды — в бутылке осталось на самом дне, ощупью отыскал крюк, который терзал до того, как уснул, и вновь принялся за работу, терпеливо расшатывая холодный железный брусок.
Время не существовало, мысли исчезли, я, словно механизм, совершал только одно, бесконечно повторяющееся движение — вправо-влево, вправо-влево…
Иногда мне казалось, что за моей работой кто-то наблюдает — я поворачивал голову и мне мерещился исчезающий во тьме глаз амулета, злобный и алчный до человеческой крови.
— Смотри, смотри, проклятый! — шептал я запекшимися, обметанными жаром губами: — Твоего первого владельца покарало само небо, а твоего нынешнего хозяина убью я, убью, чего бы мне это ни стоило!
В какой-то момент я замер, бессильно повиснув на крюке, потом в отчаянии дернул его — и полетел на пол, крича от боли, вновь полоснувшей по с хрустом раскрывающимся струпьям. Что-то сильно ударило меня по голове, загремев рядом. Победа! Я вырвал-таки этот крюк! Теперь у меня есть какое-никакое оружие!
Отлежавшись, я медленно встал на четвереньки, отыскал железяку, зажег зажигалку, в которой уже почти не осталось газа, и осмотрел свое приобретение.
Был крюк, а скорее не крюк, а слегка гнутый ломик, сильно ржавым, сантиметров сорок в длинну, плоским, и грубо заостренным с одного конца. Я попробывал заточить свое оружие о кирпичи, но быстро сдался, поняв, что на это уйдут месяцы тупого, механического труда — мягкий красный кирпич крошился, почти не оставляя следов на железе.
Доковыляв до двери, я попытался подковырнуть ее, действуя дрыном, как монтировкой, но дверь стояла крепче монолита. Наконец, я сел на пол, обессиленый и раздавленный собственной немощью. Все! Все кончено! У меня не хватит сил свалить здоровенного Паганеля с одного удара, а второй он вряд ли даст мне нанести! Я снова проиграл! Хотя, почему — снова? Крюк был моей последней надеждой, и она оказалась призрачной…
Сидя на полу, я от обреченности и отчаяния начал шепотом коряво, как придется, молиться, взывая к Богу, как к самой последней инстанции:
— Господи всемогущий! Я не верил в тебя, прости меня, недостойного раба своего, за это! Только вытащи меня отсюда, только спаси, и я на всегда уверую в тебя, единственого и всемогущего! Господи! Я много грешил, но это были грехи не со зла, помоги мне, и до самой смерти я останусь твоим верным рабом, прахом у твоих ног! Господи! Ну что тебе стоит! Ведь ты же покарал того, древнего вождя с амулетом! Это ты сделал, я знаю, я видел, как небесное электричество упало на его голову…
«Стоп!», — вдруг раздался в моей голове голос «внутреннего меня»: «Электричество! Что ты распустил нюни, сидя на полу?! К Богу будешь взывать, когда придет время умирать, а сейчас надо бороться, бороться до конца! Вспомни, над дверью проходит свежий шов, как-будто в кирпичах выдолбили канавку, положили в нее электрический провод, а потом замазали! Давай, действуй — это твой последний шанс!».
Я вскочил, если можно так назвать мой способ вставания — сперва на четвереньки, потом на колени, потом медленно, держась за дверь, выпрямился, и осветил кусок стены над дверь. Точно, шов свежий, и очень похож на те, которые делают, замазывая уложенный кабель! Но что мне это дает? Разве только — расковырять кабель, добраться до проводов внутри и относительно быстро и легко покончить с собой?
И тут я вспомнил — еще в детстве кто-то рассказывал мне про своего знакомого, который, сойдя с ума, заперся в квартире, присоединив провода от блока высокого напряжения в телевизоре к ручке входной двери. Когда за помешаным приехала псих-бригада, первый же из санитаров, взявшийся за ручку, погиб на месте!
И еще я вспомнил, что во время жизни в общаге как-то зимой из-за аварии у нас отключили отопление, и один парень, приехавший с БАМа, научил нас, как сделать простейший обогреватель — нужно только взять двухметровый кусок девятимиллиметровой стальной проволоки, согнуть его пополам, а потом присоединить к концам два провода — и воткнуть в разетку. Не знаю, что там твориться с сопротивлением проволоки, но короткого замыкания не происходит, зато сама проволочная сосиска раскаляется до красна, и пышит жаром, что твой калорифер! Легко представить, что будет с тем, кто коснеться этого «обогревателя»!
«Черт его знает, какое может быть сопротивление у этой двери! Вроде и физику знал в свое время неплохо, а ничегошеньки не помню — как, что, куда… ", — размышлял я, разглядывая шов: «Но и по этому кабелю наверняка течет ток не в двести двадцать вольт! Если вытянуть кабель из стены и присоеденить его к двери в тот момент, когда пришедший Паганель отомкнет замок и начнет открывать дверь, по крайней мере есть шанс, что его от удара током парализует на некоторое время!».