Русанов сидел за столом и при свете керосиновой лампы читал книжку в кожаном переплете. Полковник лыс. Голова и лицо выбриты, оставлены лишь усы. Перед ужином он налил из фляжки полный стакан вина и выпил залпом.
В дверь стали заходить мужики, они рассаживались на лавках и на полу. Вскоре набралась полная изба.
— Вот надо бы оповещать народ… А то не знаем, — снова заговорил Пахом. — Этак вот нагрянут…
— Мало ли ты чего не знаешь, — мрачно ответил полковник, попыхивая трубкой. — Разве дело в хунхузах?
— А в чем же? — спросил дед.
Всем хотелось, чтобы полковник еще сказал что-нибудь. Дед Кондрат подсел к нему поближе.
— Евангелие, батюшка? — спросил он про книгу.
На лице полковника появилось веселое выражение, а густые брови его нахмурились.
Ревет ли зверь в лесу глухом, —
стал он читать вслух, -
Трубит ли рог, гремит ли гром,
Поет ли дева за холмом,
На всякий звук
Свой отклик в воздухе пустом
Родишь ты вдруг.
Ты внемлешь грохоту громов,
И гласу бури и валов,
И крику сельских пастухов…
Он усмехнулся: «Евангелие!» — и не спеша стал набивать трубку.
Мужикам казалось, что он подвыпил.
Полковник Русанов был инженером, строил первый на Дальнем Востоке телеграф по берегу Амура, из Николаевска в Хабаровку и во Владивосток. Он представил правительству проект строительства железной дороги из Кизи в залив Де-Кастри, с тем чтобы грузы, идущие из-за границы, миновали устье Амура, где пароходы садились на мель. Тогда прекрасная бухта Де-Кастри могла бы служить нуждам Сибири. Тогда бы на Амуре выросли города.
— Вот, дед, ты здесь живешь… Дорвался до земельки — и ничего тебе не надо. А ведь неподалеку, каких-нибудь пятьсот верст, океан. Рядом Китай, Япония… Слыхал о таких странах?
— Слыхали… — отозвались из разных углов мужики.
— У тебя под носом, в тайге, уголь, железо, золото, нефть, из которой делается вот этот керосин и который мы привозим из-за моря, — сказал он, показывая на лампу. — А ты сидишь на релке и в тайгу не ступишь, лапти не замочишь. А вот эти мальчишки, внучата твои, должны построить дороги к морским гаваням, осушить болота, построить города. Тут в море — тьма зверей. А пока что их бьют иностранцы и зарабатывают миллионы на этом, а должны бить мы. Надо заводить корабли, возить товары в чужие земли. Здешней рыбой можно прокормить всю Россию. Золота здесь столько, что каждому русскому мужику в государстве можно построить по дворцу. А вы живете в нищете, безграмотные. Тут нужно проводить железные дороги. А что толковать про несчастных хунхузов?.. Солдатам хочется отличиться, и они врут больше, чем было на самом деле.
— Так надо дороги-то проводить, за чем же дело стало? — спросил дед.
— Казна-то что дремлет? — сказал Егор.
Русанов знал, что не все может сказать мужикам, а если и скажет, то толку не будет. Жизнь и работа на Дальнем Востоке ожесточили Русанова. Он был обижен, озлоблен столкновениями с начальством. Проектам его не давали ходу, они вызывали насмешки. В нем ценили лишь труженика, безответного строителя.
Русанов стал говорить, что надо зазывать сюда новых переселенцев и уметь самим копить богатство, развивать торговлю, учить детей, открывать школы, разведывать леса, воды, развивать промыслы.
— Вот так-то, старина! — в заключение сказал он Кондрату. — А мы скоро проведем телеграф, дотянем его, соединим с сибирским… Просеку расширим.
— «Старина»! А кабана-то кто тебе убил? — ответил дед. — Это мы лапти-то гноим, по тайге лазаем.
Несмотря на комаров, зудивших около лампы, полковник долго еще читал.
Мужики понемногу разговорились между собой.
— А ты, Иван, чего на полу сидишь, — спросил Силин, — разве на лавке места не хватает?
— Привычка! Как-то уютней на полу. Это у нас такая забайкальская форма. Забайкальский канфорт, паря! У нас так же вечерами собираются, играют в карты, рассказывают сказки. Каждый чего-нибудь выдумывает, но никто не перебивает.
— Известное дело, казаки! — тихо проговорил дед.
— Дедушка, не смейся! Вот керосин-то раньше в Расее вы не знали. А на Амуре, гляди, какие товары… Лампы горят.
— Ладно, уж не перебьем! — сказал Силин. — Рассказывай!
— Товар, поди, с Расеи же всякий привезен, — отозвался дед. — В Расее всего много, будет ли еще тут когда?
Бердышов чуть слышно крякнул.
— Тут народ населен по реке, как в одну улицу живет, — заметил дед, — а в Расее сопок таких нет, место ровное, и все сплошь запахано…
Все с удовольствием слушали деда. Простые слова его вызывали в их памяти виды родных плодородных пашен и былой жизни.
— Дороги, что ли, плохие, почто товары-то по деревням не возят, коли их там много? Люди оттуда приходят, лампу видят — удивляются, что лапти ночью можно сплесть.
— Да там, в Расее, на колесах ездят.
— А Тимоша сказывал, что у них летом ездят на санях, — и Бердышов прыснул, спрятав нос в воротник пиджака.
В избе засмеялись.
Дед уважал Бердышова, но вся душа его переворачивалась, когда слышал он суждения этого сибиряка о России, — Иван так и норовил съязвить.
— А ты, барин, был на океане-то? — обратился Иван к Русанову.
— Нет…
— А вот у Ваньки приятели американцы, — сказал Силин.
— Погодите, в самом деле познакомитесь с американцами, узнаете, как другие народы живут, — сказал полковник.
— Что за народ — не знаем, — продолжал Силин. — Расскажи-ка, Иван, хороши ли люди?
— Приедешь, спросишь, что надо, — продадут, — ответил Бердышов. — Какие у меня для них разговоры! Они хорошие товары из Америки привозят… Вот пошел Амур вниз. Ведь тут море близко. Подходит к морю, раздается шире и выходит… Такой лиман называется. Дальше вода соленая. А поперек, прямо среди моря, залег остров Сахалин, куда гоняют кандальников. Остров весь в хребтах, леса такие там, красные и черные, соболей дивно. Стоят горы из каменного угля. Не такой остров, как вон у Тимошки, где он в воду упал, а большой, ну, примерно, как отсюда до Хабаровки.
Васька, Санка, Петрован тянули шеи.
— На Сахалине есть сторона теплая, а есть холодная. На холодной стороне уголь горами и керосин есть…
— Дядя Ваня, а ты бывал на Сахалине? — спросил Васька.
— Мои дядья с Невельским ходили и первыми уголь и керосин нашли, — прихвастнул Бердышов.
— В казаках, что ль, керосин-то? — спросил дед.
— Почему в казаках?.. Нет… Просто из земли течет.
— И никто не берет?
— Там и брать его некому. Ведь это Сахалин! Еще ламп не было, а уж дядя мой там был и сварганил такой светильничек, жижу эту подливал, а потом обогреваться хотел, да у него шалаш загорелся, и с ним были гиляки, убить его за это хотели. А гиляки давно уже знали, что можно эту штуку вместо жира наливать в плошку, но боялись там огонь разводить, говорили, пески загорятся и спалят весь остров, одно огнище, мол, останется, ни лесов, ни зверей, ни их самих… А уж американцы лампы привезли потом. Это первый изобрел мой дядя и гиляки.
Все слушали со вниманием, хотя и догадывались, что Иван прибавляет и пришучивает, но получалось складно. Кажется, Иван решил не ударить лицом в грязь перед Русановым.
— Жижа это сочится, и лужи натекают черные, с жиром, как хороший отвар. Эту жижу, говорят, перегоняют, как ханжу или хлебное вино, и будет чистый керосин. И в избе светло. Мы сидим и удивляемся, как это горит…
«Иван где-то что-то слыхал, вот и брешет, — думал Тимоха, — а мы уши развесили!» Но при барине ничего не сказал: пусть-ка лысый послушает. Впрочем, спору не было, лампу эту привез Бердышов из Николаевска и подарил Кузнецовым на удивление всему Уральскому.
— Я с гольдами топтал там тропки, ходил соболевать, Зверей морских там тьма. Когда идет кета, входит в лиман — звери за ней. Только белые спины видно по всему морю. Белухи прыгают. Они идут за кетой и жрут ее. Вот Егор поймал как-то кетину, на ней раны были. Это от зубов белухи. У нее пасть здоровая и зубы как деревянные гвозди, и не часто, а редко. А мордой, паря, на птицу походит, но голова с лошадиную… А то сивуч вылезет из воды, как черт, с бородой, с усами. На лодке едешь, он глядит. Потом опять под воду залезет. Кто не знат, так страх!
— Водяной, поди!
— Для расейских там везде водяные. Говорят, что в других морях столько нет зверя. Я нагляделся. Мы сивучей били на берегах. У них ласты на ногах. Они вылезут на берег и лежат, греются на солнышке.
— А мясо у них едят?
— Проголодаешься, так съешь.
Слушатели насмешками перебивали рассказ Ивана, но он не терял духа.
— А что, в Николаевске бойкая торговля? — спросил Федор.
— А ты съезди туда сам. Ты же теперь купец…
Все засмеялись.
— Вот это уел!.. — молвил Тимоха. — Эх! Купец…
Федор и сам смеялся. Летом он купил на барже сарпинки и разной мелочи и теперь торговал понемногу с гольдами.
— В Николаевске — порт. Там и китобои приходят и большие морские пароходы, высокие ростом, с колокольню будет, как выгрузится и подымется из воды. Приходят и из Америки и из разных стран. Везут товар, от нас увозят пушнину, деньги выгребают. Муку везут, сукно, оружие… Я в Николаевск в первый раз приехал, и мне объяснили, что земля круглая, как башка… А я думал, что на китах стоит… А кабы на китах, давно бы провалилась. Китобои подсекли бы. Сшибли бы зверей, и тогда бы до свиданья!
Полковник, отложив книгу, давно слушал Бердышова. Не ожидал он встретить в бедной переселенческой избе такого землепроходца.
— А где же теплый-то край, дядя Ваня? — спросил Васька с кровати.
— А ты не спишь?
— Он не спит, все сидит слушает, — сказала мать извиняющимся голосом.
— Теплый-то край недалеко! — отозвался Бердышов. — Ты Савоську спроси. Он молодой там жил. Ему там пить дали — он еле убрался. А американцы-то ведь разномастица. У них все новоселы, сброд сошелся, что не ужился на старых местах. Власть себе сами выбирают, — он подмигнул Егору. — Уж не знаю, что за непорядки! Я спрашивал, как без становых жить…