Забурлило колесо парохода. Из двух труб повалил дым, раздались удары колокола, и «Казакевич» стал отходить, гулко хлопая по воде широкими лопастями и выгоняя из-под кормы ярко-синие пенистые волны.
— Вот весело, брат ты мой, калинка! — молвил дедушка Кондрат. — У нас в Расее и пароходов нет таких!
— А старосту мы им опять не назначили, — вспомнил исправник, когда в окне каюты с отошедшего парохода стала видна релка с избами, пашнями и тайгой. — Живут как отшельники!
— Да-а… — как бы спохватился Барсуков. — Ну, ничего! Они приписаны к Тамбовской волости, а там есть старшина… Их так и прозвали — «Медвежье поселье». Пароходы здесь почти не пристают, мы редко бываем… Но теперь священник будет.
Петр Кузьмич не забыл назначить старосту — он кривил душой. Барсуков был человеком либеральных убеждений, которые скрывал от Оломова, как от полицейского, и поэтому как бы чувствовал свою зависимость от исправника, хотя был выше его по должности и по чину.
Барсукова интересовало, как будут жить мужики, если дать им полную свободу. Они порвали с прошлым, покинули свою общину и ушли на Амур. Он замечал, что в крестьянах пробуждается тут сознательное желание нести тяготы и обязанности.
Разовьются ли они, поймут ли условия современной жизни, составят ли сильное общество, или уже все вытравлено из них татарщиной и крепостным правом?
Вечером мужики собрались на завалине у Ивановой избы. Сверху по реке шел баркас. Хозяин его — купец, видимо не зная, где на ночь глядя в островах и туманах искать деревню, держал курс в протоку.
— Оттуда сейчас, куда ни глянь, — синё!
— В тени мы!..
— Ну, ты теперь видал, Тимошка, — попыхивая трубкой, спросил Бердышов, — какие бывают амурские господа?
Он держал трубку в кулаке, и, когда затягивался, огонь просвечивал сквозь пальцы, которые краснели, как угли.
— Одинаково, хрен редьки не слаще! — отвечал Силин. — Только эти будут попузастей да поносастей.
— Уж рыщут люди, высматривают, где что есть, — молвил Федор Барабанов.
— Это он так просто поговорить вышел, поглядеть, что за новая деревня, — как бы оправдывая грека, примирительно сказал Иван.
— Зачем ему?
— А уж он теперь знает, что есть такая-то пристань, живет столько-то мужиков, что за люди и какая местность, — усмехнулся Иван. — Ему все годится, все пойдет в дело!.. А золото ему найдут без нас. У него разведка своя — много людей нанято!
— Про питейное поминал, — молвил дед Кондрат, сидевший особняком на краю завалины.
— Когда еще никого не было на Амуре, он с мошной сюда пришел. Их таких несколько сюда выпустили. Наняли они рабочих и загнали их на болото золото искать. Сразу дело развернули!
— Вот я и говорю, — перебил Тереха, осклабясь и тыча пальцем в грудь Бердышова. — Мы-то не умеем… А тут, может, самим бы заняться.
— Капитала да сноровки нету! — подхватил Федор.
Темнело. Река тонула в сырой мгле. Дельдика пробежала с охапкой наломанного орешника.
— Идемте в избу, — пригласила Анга. — Сейчас печку затопим, чаю наварим.
Мужики любили посидеть у Ивана. В его покосившемся зимовье пивали они не раз чай и водку.
Всем хотелось к Ивану, но именно поэтому никто виду не подал и не шевельнулся.
Не отозвавшись на приглашение, продолжали разговор.
— Верно, у этого грека и капитал и уменье, — серьезно сказал Федор. — А у мужиков сила есть, руки, а как подступиться — не знают. А здесь земля новая. Может, в ней такие богатства лежат, что ахнешь! А грек-то уж богат! А мы еще не собрались…
— Вот и задача народу — пусть выбьется, — сказал Егор. — На то, говорят, и щука в море…
— А ты, Федя, все про мужиков беспокоишься, — усмехнулся Силин. — Поди, сам хочешь на них, как на почтовых…
— Не худо бы тебя в пристяжные, — засмеялся Иван. — В кореню не потянешь.
— Где его искать, это золото, мы и не знаем! — подхватил Тереха.
— Да нам и ни к чему, — строго сказал Пахом.
— Кто бы и захотел это золото открыть, а старый-то капитал не даст подняться, забьет… Мужик расейский более робкий, ему в голову вбито, чтобы не браться за новое дело: мол, кроме земельки, ничего не умеешь, не способен ни к чему, — рассуждал Федор.
— Вот и беда, — подтвердил Тереха.
— Мужик поглядит на старый-то капитал, как он в новой земле угнездился. «Ну-ну, — скажет, — и верно, мол, я — темный, природа моя такая, ни к чему не годный, кроме как работать на других…»
— Какие рассуждения! — тихо сказал дед, злобясь на Федора.
— Но уж тут-то не такие мужики! — воскликнул Силин.
— Сибирский тракт обучил уму-разуму! — согласился Егор.
— Есть закон, — оказал Иван, — если кто нашел золото и хочет мыть, должен внести большие залоги. Полиция следит, чтобы зря не мыли, не хищничали… Ну, а все моют — кто тут углядит? Сбивай, Федор, капитал, ищи речку и заводи свой прииск. Разве нельзя нажиться на Амуре? Что уж тут жаловаться!
— Да уж не без того! — отозвался Пахом.
Ему не было дела до всех этих приисков. «Я и без золота проживу, — думал он. — Зачем оно мне? Буду пашню пахать на вольной-то земельке!»
Словно читая его мысли, Кузнецов сказал:
— Нет, от золота нам не надо отказываться.
— Скипел чайник, — сказала Анга, выходя из двери.
— Конечно! Нельзя и нам отставать, хвататься надо! — воскликнул Федор. — На новом-то месте надо разбогатеть.
— На новом месте и жить надо по-новому, — весело сказал Егор.
Барабанов недовольно махнул рукой:
— Смотри: спохватишься, да поздно будет!
— Богатства я не ищу… — молвил Егор и поднялся.
В семье Кузнецовых из поколения в поколение передавалось предубеждение против богатства и богачей. Чтобы сколотить богатство, надо стать сухим, черствым душой. Кто копит — не отзовется душа того ни на что доброе, в ней нет жалости, дружбы, любви.
Добрый, отзывчивый не погонится за богатством. Может быть, поэтому человек с широкой душой всегда небогат.
В старой жизни Егор твердо знал правило, что с трудов праведных не построишь палат каменных. В новой амурской жизни, полагал он, люди могут зажить трудами, без обманов. Тут всем дано поровну, у кого есть руки.
Но и тут не желал себе Егор палат и богатства. Он искал жизни согласной в семье и с соседями и по трудам достаточной. Слыша, что кто-нибудь богатеет, он не завидовал, а от души говорил: «Ну, это им!.. А у нас свое!» Он радовался, что остается небогатым, но крепким на земле, что дети его растут в работе и ничего не боятся, что крепок он всем своим родом во всех корнях.
Егора разобрала досада. Он смотрел на соседа и как бы не узнавал его. Теперь уже Барабанов не такой черный, спаленный солнцем, как в первый год, когда пришли. Он побелел, отошел в избе от загара, стал как приезжий городской. Неужели тоже хочет рвать и хапать, а не трудиться? Кому завидует?
— Ты, Егор, понять не хочешь, — с чувством восклицал Федор, подскакивая к Кузнецову. — Люди и здесь такие же!
Левое плечо у Егора чуть заметно выдалось вперед и приподнялось, как у молодого кулачного бойца, который похваляется удалью. Светлая борода придавала ему вид молодцеватый, в светлом, открытом взоре была прямота.
— Нет, тут жизнь будет справедливей. Не зря люди сюда поднялись. Старое мы не зря оставили.
Зависть, зло Федора были не по душе Егору.
— А бог-то? — молвил дед Кондрат.
— До бога высоко, до царя далеко! — засмеялся Федор.
Егор в бога верил, хотя попов не любил. Он с силой кинул шапку оземь.
— Человек трудится, страдает для чего-то!
— Ты что это? — опешил Федор, отступая в испуге.
Все засмеялись.
— Что спорить! Золото еще в тайге лежит! — воскликнул Иван.
Как уралец, бывавший на приисках, Егор знал, что от золота может быть помощь хозяйству. Только с золотом на нови надо обойтись не по-старому.
— У меня хуже беда, — сказал Иван, опасаясь, как бы соседи не поссорились, и желая перебить их спор. — На озере поп, еще один скупщик пушнины будет! Долгогривый купец завелся!
Егор поднял шапку, и видно было, что он не сердится. Он решил: стоит ли?.. Да Федор так явно струсил, что и нечего спорить.
— Егор-то у нас, когда молодой был, в гармонь играл, — сказал дед Кондрат. — А как бился! Бывало, выйдет на пруд и улицу пробьет в народе.
— А нынче стал, как начетчик, — насмешливо отозвался Барабанов, живо оправившийся от страха. — Все новую жизнь проповедует!
В глубине души Федор и сам бы хотел справедливой жизни, но теперь разуверился, от всего отступился. У него не было сил, чтобы всю жизнь работать, как Егор. Он верил, что, кто накопит богатств, у того будет справедливая жизнь, только не надо поминать потом про то время, когда оно копилось. Ссорился он с Егором часто, но не расходился. Федору нравилось жить подле Егора, а почему — он и сам бы не ответил. Нравилось ему, что сосед честный, что при таком соседе, как у каменной горы.
— Вот говоришь, мол, подневольный не работник! Да я жалею их! Кормлю! Спроси-ка подневольных-то! Вокруг кого они? Вокруг меня! Я ж компанейский: и помогу и пожалею. А твою избу обходят: мол, Егорка все сам работает. Что, мол, с ним? А люди меня любят! — говорил Федор. — Я их и потешу. С потехой-то они у меня и потрудятся.
Дед махнул рукой и поднялся.
— Пойду-ка я спать, — молвил он. Такие разговоры он не желал слушать.
Мужики еще немного посидели.
— Теперь понятно, почему ты наискось избу выстроил, — говорил Иван. — Он, исправник-то, аж ополоумел! Как тебя мир с ним не берет? Смотри, побьет он тебя, как один раз Тереху. Нашел ты, кому доказывать! Вот смехота!..
— Заразу ему в пасть, этому исправнику! — воскликнул Силин. — Я видал, как он, тварь, с китайцев взятки собирал. Черт с граблями! Этот исправник еще попадет где-нибудь ловко — не сорвется!..
Мужики разом поднялись и стали расходиться. Вокруг не видно было ни зги.
— Барсуков-то посмирней, не так кусается, — говорил Тимоха, когда отошли.