…В полдень мимо Уральского шла большая баржа, черная от людей.
— Что за народ? Откуда их столько? — удивился Егор.
— Не солдаты и не каторжники, — сказал Силин, — те серые, как вошь, а эти черные, как мухи.
— Эй, да это китайцы!
— Верно, китайцы! — признал Егор.
Не первый раз мимо Уральского везли китайцев. Бывало, что китайцы выходили на берег, но такого множества их не везли еще ни разу.
— Приваливают! — в испуге крикнул Федор своему сыну. — Беги за ружьем! Ей, Егор, охрану выставлять надо! Я чуть что — стреляю…
— Бог с тобой, сосед!
— Буду! Право. Это же саранча, набежит, как солдаты.
— Китайцы не воры, — молвил дед.
Один раз шла осенью баржа с солдатами, пристала к Уральскому. Солдаты разорили огороды. Даже картошку выкопали, а Тимоху, заставшего их, чуть не избили. У гольдов на мысу украли рыбу.
Егор знал, что между собой гольды уж давно так и зовут русских — «воришки». Улугу, бывало, все этот случай вспоминает и твердит: «Русский что увидит — украдет. Не ты, Егорка! Ты хороший, а другой русский плохой. Конечно, воришки!»
Улугу уж не один раз обворовывали. А сам Егор невод у него отобрал. Срам вспомнить! Про это Улугу не поминает. Что Федор стащил соболя у Данды, Улугу про это тоже молчит. Данда и сам, конечно, вор хороший. Себя Егор прощал.
Дед, бывало, сердился, спорил с Улугушкой, доказывая, что русский не вор, а в бога верит истинного, труженик, землепашец.
Егор полагал, что казна и нищета делают людей ворами, казна гоняет людей, как скот, не щадя, отрывает от земли, от семей, от дела, уж очень сильна казна, а народ не в силах противиться, вот и подвернется чужой огород — растащат, барана, теленка уведут.
На этот раз баржа встала под берегом. Китайцы, пожилые и молодые, оборванные, тощие, сутулые, выходили на пески, лезли на берег, разбредались по тайге. Федор похаживал у своей избы.
— Везут из Китая рабочих строить казенные здания, — говорил Иван, стоя с мужиками над обрывом, под которым на отмели кучками располагались китайцы. — Недорого ценится их труд, а народ они смирный.
Проезжая по Верхнему Амуру на плоту, Егор видел, какой это народ. Он знал, что китайцы великие труженики; но и пройдохи, вроде купца Гао, попадают среди них.
Среди толпы выделялись двое китайцев, сытых, толстых, в шелковых кофтах. Они важно ходили по берегу и кричали на своих.
— А это старшинки, вроде наших подрядчиков.
Китайцы кивали мужикам. Некоторые лезли на релку и что-то рвали в траве.
— Собирают дикий лук, черемшу, — заметил Егор. — Беднота, все съедят.
Когда пришло время отправляться, старшинки, размахивая палками, загоняли китайцев на судно.
— Вот народ-то какой! — сказал дед Кондрат вслед отошедшей барже. — Ни один ничего худого не сделал. А мы-то за ружья!
— Китайский труд даровой, — сказал Иван, — а жизнь их там, на родине, — копейка. И все равно свой Китай не позабудут! Как бы тяжело китайцу ни было, он старается заработать, чтоб на родину вернуться. Другой, говорят, будет двадцать лет на чужбине работать, а к себе вернется.
— Вот, говорят, мол, нехристи, — толковал Кондрат. — А ведь не подрался никто, ничего не утащили. Вот те и китайцы…
Баржа села на мель.
Иван сбежал с обрыва и поехал в лодке показывать лоцману, как отойти. Китайцы живо сняли судно с мели, толкаясь во дно заостренным бревном.
— Сашка не знает, — сказал Петрован, насмотревшись на китайцев. — Его бы сюда, он побалакал… Попроведать бы его…
— Вот поведу тебя учить стрелять, там напроведаешься, — ответил дед.
Петрован смутился.
Ребята опасались стариковского «ученья». Кондрат водил внуков охотиться и «учил» их по-своему.
— Сашка нынче спутался с Галдафу, — заметил Федор. — Такой подлиза… Вот Иван сказывал — там у них общество составлено. Ванька Галдафу, видно, поэтому и злится на Бердышова, что тот все это проведал.
Мужики жили с торгашами Гао теперь как будто дружно. Только помнили, что братья Гао держат гольдов в долгу. И терзают, но потихоньку, и не в Бельго, а в других, дальних местах. Чуть что — гольд перед ним на коленки. Слухи доходили…
Но с мужиками торгаши всегда смирные, всегда улыбаются, говорят, мол, больше не деремся. Только заметно, что Ивана сильно не любят.
Иван вылез из-под обрыва.
— Эти китайцы работали в Благовещенске и Хабаровке. Теперь их в Николаевск…
— А ты по-китайски знаешь? — спросил Федор ревниво.
— Води с ними компанию, и ты научишься!
Приезжий пограничный полицейский говорил про китайцев, что, мол, нехристи, жестокие очень. «Азия темная и зверская, их надо держать в узде». Но казаки, что вели караван и работали у Барсукова, рассказывали, что с китайцами давно водят дружбу, косят сено и на их стороне. Один солдат жил у китайцев, говорит, что народ славный, честный и работящий.
Егор всегда помнил, как впервые сам увидел китайцев вблизи — они принесли хлеб детям, — потом был в китайской деревне, видел там поля, славные всходы.
В прошлом году в Уральском вдруг появился на берегу какой-то бедняк китаец. Егор подумал: «Мало ли что говорят?.. Как у нас про татар, а татары про русских… Люди — все люди. Гао, как ни плох, а хлеб нам возит. Мы его хлебом сыты были первую весну. Казна бы заморила голодом». Егору жаль стало неизвестного бедняка, стоящего на отмели у лодок. Откуда-то шел пешком по берегу. Перед тем везли китайцев, и похоже, что он убежал с баржи.
Вспоминал Егор кусок хлеба, что дали когда-то его детям китайцы. «Хлеб-соль не попустит согрешить, — пришло ему на ум. — Я обойдусь с ним по-людски!» — решил Егор. Никаких мыслей и опасений, что китаец может оказаться плохим человеком, у него не было. Он, как и большинство русских крестьян, не делал разницы между людьми русскими и нерусскими, когда дело касалось честности. К тому же он всегда держался отцовского правила насчет хлеба-соли и приютил китайца, позвал к себе, накормил.
— Бродяга! Смотри… — говорил ему Федор. — Гони-ка в шею от греха подальше… Хунхуз!
В этот день Кузнецовы сажали картофель.
Китаец, глядя, как Егор работает, попросил мотыгу. Ударяя в рыхлую почву, он приподымал ее и забрасывал картофель под мотыгу.
— Разве так? — спросил Егор.
— Так надо… Скорей будет! — ответил китаец по-русски.
— Нехристь, — сказал Пахом, глядя на китайца, — а какой прилежный!
— Мало ли нехристей, — отвечал Егор. — Уж мы жили на Каме, всех видали.
— Зачем он тебе?
— Пусть живет.
— Откуда он убежал? Что с ним случилось?
— Какое наше дело?
Китайца стали звать Сашкой.
— Почему ты убежал? — спрашивали Сашку. — Старшинка худой?
Китаец кивал головой.
Приехал Бердышов и живо столковался с Сашкой.
— На казенных работах был. Ищет, где заработать, — говорил Иван.
Оказалось, что китаец мастер на все руки. Иван купил на казенной барже кирпичей. Сашка сложил в доме Бердышова русскую печь. Это всех поразило. Китаец умел печи класть! До сих пор Сашку жалели, а тут все стали заискивать перед ним. Мужики заходили, хвалили работу. Сашка сидел на корточках и молча курил. У крестьян в избах были чувалы, сбитые из глины. Всем захотелось сложить настоящие печи.
— Где он русскую печь класть научился?
— Казармы строил. Что, Сашка, твоя из Чифу?
— Чифу!
— Их везут из Чифу к нам и обучают ремеслам. Они живо лопотать по-нашему учатся, народ переимчивый! Вот, гляди, он печи класть научился, лодки конопатить, а допусти его жить на земле, он хороший огород разведет. Китаец — на все руки!.. Вот сколько я ему дал за работу? Пять рублей! А ему на родине за пять рублей год работать.
— У них помещики же, я помню, бельговский купец говорил, да я и сам знаю! — толковал Егор.
На китайца смотрели, как на чудо.
Егор вместе с Сашкой затеял обжиг своих кирпичей.
— А че, твоя бабушка дома еся? — ломая язык и полагая, видимо, что китайцу так будет понятней, спросил как-то Тимоха, придя в шалаш, где Сашка делал кирпичи.
Китаец невесело усмехнулся. Он понял, что его спрашивают, есть ли у него дома жена, и промолчал.
— Чего усмехаешься? Хорошо заработал у нас? Оставайся жить в нашей деревне, земли тебе дадим. Потом за бабушкой съездишь.
Китайцу, кажется, понравилось в Уральском.
— Наша дома кушай нету. Худо. Все помирай. Много люди помирай, — сказал он Тимохе.
— А-а!.. Видишь ты!
Это было понятно всем.
— Значит, как мы: не от нужды по миру ходим, а скучно дома не евши сидеть. Мы с тобой бедные. Что же нам делать! Правда? Оставайся у нас!
Мужики дружно соглашались, что Сашке следует жить в Уральском. Такой мастер везде нужен. Почти никто из мужиков так класть не умел.
Вскоре оказалось, что Сашка раскорчевал клок земли, но не около пашни Кузнецовых, как советовал ему Егор, а за протокой. Егор давал ему коня и соху.
На зиму Сашка уехал в Бельго. Опасался Егор, что торгаши испортят Сашку, заставят на себя работать. Но вот настала весна, и Сашка вернулся.
— Ты, брат, нас не забывай! — говорил ему Силин, когда Сашка приходил точить. — Мы, брат, для тебя завсегда… И ты мне печь обещал. Я кирпича достал. Теперь церковь строят и привезли. Мне солдаты дадут.
Сашка улыбался, но не обещал ничего.
— Зимой приезжал исправник, спрашивал, живет ли в деревне китаец. Уж кто-то ему донес… Мы сказали: мол, нет, он ушел. Спросил: «Куда?» — «Не знаем!» Не выдали тебя.
Сашка смеялся вежливо и беззвучно, а работал старательно. Смуглые руки его с красивыми овальными ногтями крепко держали сошник.
«Надо бы Сашку проведать», — думал Егор, ожидая жену.
К вечеру нашли тучи. В ночь разразилась буря. А бабы все не ехали.
«Я как знал, сердце мое болело», — думал Егор.
— Бог знает, что там может быть?
— Заночуют, и все! — сказал Федька.
Егор сидит в избе, не спит.
«Тайгой идти — дороги не найдешь. Отмели затопило. Но если захочешь, так пройдешь. Хотя горячку пороть — только срамиться. Дождусь утра, там посмотрю».