Мужик, показывая, как старается и угрожает, еще раз хлестнул бичом. Конь, одичавший — его несколько месяцев не запрягали, — испуганно шарахнулся я, то лязгая копытами и спотыкаясь, то разбрызгивая воду, помчался по косам и заводям.
— Эх, поше-е-ел!.. «По улице мостово-о-ой!..» — заорал Федор.
Поравнявшись с бердышовской избой, Айдамбо выпятил грудь в красной рубахе и выставил ногу в лакированном сапоге.
— Однако, никто не заметил, — пожаловался гольд. — Никого нету.
— Не беспокойся. Все видят! Бабы, знаешь, как наблюдают: ты их и не заметишь!
— Ну, давай еще!
— Давай!..
Федор завернул коня.
— Эй, а это че-то? Порвался, что ли? — вдруг спросил гольд. В трещине сапога виднелся его черный палец. — Черт знает! Как такие сапоги таскают, нога как деревянная!
— В таких сапогах надо чистеньким ходить, в грязь не лезть. А ты в лакированных сапогах лезешь в Амур. Это не бродни!.. — сказал Федор, правя веслом к берегу. — Ну, приехали. Кто такие сапоги долго носит — привыкает, — утешал он гольда, вылезая на косу.
— Да они тебе малы! — заметил гольду Силин, вышедший на берег полюбоваться на новые проделки соседа. — Без привычки поломаешь ноги, пальцы стопчешь!
Федор увел гольда домой и напоил его до бесчувствия. Когда, лежа на кровати ничком, пьяный Айдамбо храпел в глубоком сне, Агафья спросила мужа:
— Это что же, даром поить его? Такая-то гулянка!
Федор подмигнул.
— Убери этот мешок с глаз моих, — кивнул он на вещи гольда.
На другой день приехал Иван. Айдамбо явился к нему. С похмелья у гольда болела голова. Пальцы его лезли из растрескавшихся сапог, он не снимал их и ночью.
— Я русский теперь! — невесело сказал Айдамбо.
На душе у него было нехорошо, он хотел бы все высказать.
— Мутит тебя? — спросил Бердышов.
— Мутит, — признался гольд.
— Я слыхал, как ты куролесил. Ладно, меня дома не было, а то бы я выскочил да бичом бы вас обоих с Федькой! А ты что приехал?
Айдамбо молчал, павши духом.
— Свататься хочешь?
— Конечно, так, — покорно, как бы заранее на все готовый, ответил Айдамбо.
— К Покпе в фанзу жену повезешь?
— Да, туда можно.
— Чтобы ее там блохи заели?
Гольд молчал.
— Она крещеная, а ты деревяшкам кланяешься. Верно?
— Так, верно! — кисло согласился гольд.
— Разве ты русский? Ты только шкуру чужую надел! Паря, смех смотреть на тебя в таких сапогах. Лак растрескался, грязные пальцы видать. — Иван потрепал Айдамбо за рубаху и штаны.
У гольда от обиды слезы выступили на глазах.
— Ну, раз так — мне жить не надо! — воскликнул он. — Себя убью!
— Убьешь — только посмеемся над тобой. А ты на самом деле стань русским. А это что! Рубаху может каждый сменить! И отвяжись от меня!
Айдамбо ушел от Ивана смущенный и подавленный. Барабанова дома не было. Гольд снял сапоги и лег на кровать. Он поклялся никогда таких сапог не надевать.
Кто-то толкнул его в плечо. Перед ним стояла Агафья.
— Встань-ка, — сказала она. — Ишь, разлегся!
— Башка болит! — с жалобой в голосе ответил парень.
Айдамбо слез с кровати.
Баба поправила одеяло. Айдамбо долго сидел на лавке. Видя, что Агафья не в духе, он решил убраться подобру-поздорову.
— Давай мой мешок, — робко сказал он.
— Поди возьми. Я не стану ходить за тобой. Вон он.
Айдамбо поднял мешок. Мехов в нем не было.
— А где выдры?
— Какие еще выдры? Да ты что, окаянная душа! — заголосила баба. — Гулял-гулял, пил, всех поил, безобразничал! Да ты что это?
— А зачем толкаешься? — с обидой крикнул гольд.
— Вот, на твои обутки, хоть уху из них вари! И поди ты вон! Грязь за тобой надоело убирать. Я и тебя и Федора изобью!
— Черт не знай, — удивился Айдамбо, выскакивая на крыльцо.
— Попало тебе? — окликнул его Тимошка. — Пойдем ко мне.
Изба у Тимошки маленькая, белая, из начисто обтесанных бревен и крыта колотыми бревнами. Во всю изгородь сушится невод, как будто Тимоха поймал огород в Амуре и вытащил на берег. Невод с лыковой насадкой и красными глиняными грузилами.
Сидя на солнышке, Силин учил сына плести лапти.
— Ты ловко делаешь! — удивился Айдамбо. — Это че такое?
— Деревянные обутки! — ответил Тимоха. — Ты из рыбы делаешь, а я из липы. Я из дерева все могу сделать: избу, одежду, посуду. На ногах — липа, веревки лыковые. Ты вяжешь из дикой конопли, а я из дерева. Вот, гляди, я сделал девкам утку, куклу… Вот солонка… А тебя русским сделали? Дураков, как мы с тобой, много на свете! Вот ты хвалишься, что кабана да медведя убил, а тут сам попался. С богатыми в другой раз не водись. Оставайся у меня, погости.
Одностворчатое окно избы распахнуто, и внутри, как в темной норе, видны тулупчики на белых бревенчатых стенах. У дома, составленные стоймя, как ружья в козлах, сушатся мокрые лесины. Это плавник, выловленный Тимохой в реке.
Силиниха, худая, с темным от загара лицом, моет травой чугун.
Айдамбо не хотел задерживаться, опасаясь, не будет ли и тут неприятностей из-за угощений, но Тимоха оставил его обедать.
— Ко мне на угощенье, знаешь, трудней попасть, чем к Ваньке или к Федьке. Тем надо пушнину, а я смотрю, какой ты человек.
Айдамбо сидел на берегу и наблюдал, как багрово-бурое бревно качалось на зеленых волнах. Он ждал, пока вернется Федор, уехавший ловить рыбу. По реке быстро бежала парусная лодка. Федор и Санка, мокрые, довольные, вылезли на берег. В лодке было полно воды и плескались большие рыбины.
— Да, парень, мы с тобой набедокурили, — с сочувствием сказал Барабанов, выслушав Айдамбо. — Ну, давай присядем.
Санка притащил осетра. Федор отсек хрящ и угостил Айдамбо.
— Ты на мою бабу не обижайся. Что с ней сделаешь! Да и то права, мы весь дом у нее перевернули.
На душе у Айдамбо отлегло.
— А выдр и соболя мне обратно отдашь? — спросил он.
— Какую это выдру? — сделал Федор испуганно-настороженное лицо.
— Которая вот в этом мешке была.
— Да ты же мне сам их отдал!
— Ты че, Федя? Не-ет… Моя их прятал.
— Ну вот еще!
Гольд морщил лоб, поглядывая по сторонам.
— Федька, однако, ты обманываешь! — сказал он.
«Выдры были хороши. Шесть штук я перебил на снегу. Они как в упряжке скакали, а я их бил, — вспоминал Айдамбо. — Они полезли под снег. Я кругом бегал, ловил. Жалко…»
— Осенью принеси долг, и больше никаких с тобой разговоров! — как бы рассердившись, крикнул Федор. — Смеешь еще такие наветы делать!
Взяв рыбу и весла, отец и сын Барабановы полезли на обрыв.
Ветер крепчал. Амур пенился и шумел мерно и ровно, как мельничное колесо. Вода все эти дни прибывает. Айдамбо уехал. Дельдика стоит и смотрит в ту сторону, где поднимается пожелтевшее озеро Мылки.
Дельдика знает, что это ветром и волнами взбило и подняло в мелкой озерной воде весь ил, грязь. Ей бы тоже хотелось туда, половить рыбки или с острогой — на горную речку…
Дельдика очень жалела Айдамбо. Она догадывалась, почему он пустился на такие проделки. Красную рубаху и сапоги он надел ради нее. Все его осуждали, а она понимала, что ему хочется перемениться, жить по-другому, и это ей нравилось. Только он сделал все неумело. Обидно было, что над ним смеялись, отняли у него пушнину… «Лучше бы пришел ко мне. Я все бы показала ему, что и как надо сделать».
Услыхав, что Айдамбо грозится убить себя, она в страхе прибежала к Ивану.
— Останется жив и здоров, — ответил тот.
— Нравится тебе Айдамбо? — спросила Анга.
— Да, он очень красивый, — призналась девушка с потаенной гордостью.
Глава девятнадцатая
Вода стала спадать. Шире выступили косы, усеянные карчами и стволами мертвых деревьев. Тимоха все вытаскивал их, чтобы сохли, — будут дрова.
Озера уж не видно за лесом. Тишина. Вокруг гладкие воды. Опять летают чайки. Будет долго хорошая погода. Травы быстро подымаются. Слышно, кто-то лязгает по железу на релке, точит косу.
Пришел маленький пароход и, дымя на всю деревню, встал около Ивановой избы, выгружая товары. Гольды пригнали Ивану четыре большие плоскодонные лодки. В распадке, среди цветущих лип и белой сирени, раскинулись их палатки. Там раздавалась пальба — испытывали новые ружья. У избы Бердышова словно происходило сражение.
Бердышов собирался в далекое путешествие, на таежную реку Горюн. Правой рукой у него Савоська. Старик в суконном кафтане и в картузе хлопотал целый день у амбара, обливаясь потом. Одни грузы носили туда, другие к лодкам, укрывали их… Товар пришлось сгружать здесь, а не у устья Горюна: там, по словам Ивана, некуда складывать, и пароход к деревне не пристает, и помощи у Тамбовцев просить не надо. А то будут завидовать и постараются все испортить. Иван не хотел их подмоги и не желал, чтобы они знали про его замыслы. Там есть свои торгаши, которые тоже хотят захватить Горюн.
Удар надо было нанести сразу, проникнуть на Горюн тихо, чтобы тамбовцы не знали. А товары доплывут эту сотню верст по течению — труд невелик и опасность невелика. «Пройдем в Горюн островами. Но на обратном пути зайду в Тамбовку». Там все-таки надо было показаться. Да и помнил Иван, как Дуня Шишкина намекнула ему насмешливо, что он огольдячился. Для Ивана не было упрека обидней, да еще от Дуни… Без гольдов нечего было и думать идти на Горюн, но несколько русских надо было взять.
Самым подходящим из уральцев Ивану казался для такого пути Илья Бормотов.
Но пошел Иван сначала к Егору, а не к Бормотовым. С Егором скорей уговоришься. Ведь Бормотовы первые ни на что не решаются и, если узнают, что никто из русских не идет на Горюн, кроме Ильи, не пустят еще его. Иван кликнул Савоську.
Бердышов и гольд пришли к Кузнецовым. Те в два дыма отбивали кострами черный дождь мошки. Бабы в красном и оборванные, черные от жары мальчишки кружком сидели у закопченного котла, под пологом, и хлебали уху.