Иван снял картуз, залез под полог.
— Цел? Не оплошал медведя? — спросил он Ваську. — Я слыхал, отец теперь боится тебя в тайгу пускать!
И, усмехнувшись, он покосился на Егора, который с дедом вместе — оба в длинных рубахах — заканчивал распиливать бревно. Собирались делать из досок ворота, ставить забор. Бревна пилили с торца, вдоль, напиливали из каждого по нескольку плах. У Кузнецовых перед избой груды опилок.
— Ты что сына в тайгу не пускаешь?
— Кто тебе сказал?
— Да сам не знаю, кто-то сказал…
— А тебе что? Надо?
— Надо!
— Тебе далеко ли?
— Собирался на Горюн!
— У-у, какая река, — сказал Савоська. — Вода там как котлом ходит!
— А без него не обойдешься?
— Никак! Все пропадет.
Иван какой-то легкий, помолодевший, усы подстрижены, рубаха вправлена в штаны. У него острые синие глаза и нос, черный от загара.
— Как здравствуешь, Иван Карпыч? — молвила, подходя, старуха.
— Да вот мне на Горюн ехать — нужен мальчик смотреть за товаром. — Иван обратился к Ваське: — Ты уж большой, стрелять умеешь…
— Зачем это ему стрелять? — строго спросила Наталья.
— Ну, утки полетят…
— Ах, утки! А уж я-то подумала…
— Не грабить же мы едем! Я его стрелять научу как следует. И буду платить.
Егор, услыхав про плату, подумал, что, пожалуй, стоит отпустить Ваську. Деньги ведь! Сколько ни трудись, а деньги нужны. Как всякий мужик, Егор ценил деньги и покупные вещи дороже своего труда.
— А тебе кто, Васька, шкуру порвал? — спросил Иван у мальчонки. — Посмотри в речку на морду… Не на охоту ли ходили? Что, у дедушки лапа тяжелая?
Иван вместо «рука» говорил «лапа». Зубы у него — «клыки», кожа — «шкура», ногти — «когти», рот — «пасть», лицо — «морда».
— Как, жена? Может, пусть едет, поглядит? — молвил Егор.
— Да уж не знаю, — ответила Наталья, но и Егор, и Васятка, и Иван по голосу ее услыхали, что она согласна.
«С Иваном-то надежно, — думала она. — Ваське давно хотелось побывать в далекой тайге. Ему ведь уже двенадцать лет, большой».
Егор не желал показать, что случай с медведем напугал его. Но все же в тайге — он знал — опасно. Хотя Иван зоркий, чуткий, тайгу знает, зимой без варежек на охоту ходит, ночью находит дорогу в лесу, а это даже гольды не все могут.
— Не бойся, Егор, — сказал Савоська. — Я присмотрю, и Васе будет хорошо…
Все знали, что Савоська добрый и любит детей.
— Сохачью шкуру возьми, — подымая палец, учил гольд мальчика. — Тебе про Невельского расскажу. Покажу место, где он был.
— Без сохачьей шкуры амурец не живет, — подтвердил Иван. — Обутки, постель, мешок, сумка, шапка — все сохатина да сохачий мех.
— А ружье? — спросил Егор.
— Ружья своего не бери. У нас ружья будут… Егор, а ты осенью хлеб продавал интендантству, еще не осталось ли? Давай хоть один куль или два. Я хочу с собой на Горюн взять русского хлеба. Там уж слух пронесся, что Егоркина мука слаще. Надо для пробы прихватить. Верно говорят: из-под березы земля хорошая, хлеб на ней родится более. И под новый урожай могу ссудить, — сказал Бердышов, — мука мне нужна.
Пошли в избу. Долго толковали.
Бердышов дал мужику двадцать рублей.
Егор велел сыну собираться.
— Пусть привыкает к тайге…
Илья Бормотов услыхал обо всем от мальчишек, пришел домой и сказал отцу:
— Тятя, нам денег надо?
— Что зря говорить! — ответил Пахом.
— Дядя Иван даст денег, нанимает людей лодки толкать на Горюн. Поди к нему.
— Пусть, пусть уж Илья сходит! — заговорил Тереха. — Иван, поди, деньги ладные даст. Он еще зимой сказывал. Если земля не уродит, хоть хлеба прикупим.
— Нишкни! — прикрикнул Пахом, но сам пошел к Бердышову.
Вернулся Пахом сильно обиженным. Иван ни словом не обмолвился, что ему нужны работники. Пахом изругал бабу и запретил поминать про Горюн.
Однако в тот же день Бердышов сам явился к Бормотовым.
— Жениться хочешь? — спросил он у Илюшки.
— Хочу, — спокойно ответил тот.
— Есть невеста?
Илья покраснел.
— Еще не сватался?
— Нету невесты! — ответил Пахом запальчиво.
Хотя Иван замечал, что Дуня и Илья поглядывали друг на друга, но не беспокоился.
— Ты чего вяжешься ко мне? — грубо спросил Илья.
— Поедем в Тамбовку, там девки — красота! Приглядишь и высватаешь… Пахом, я еду торговать на Горюн. Отпусти Илью, мне надо русских в работники. — Он не стал объяснять с подробностями, куда и зачем едет. Это не Егор, он все равно может ничего не понять.
Илья вдруг вскочил, выбежал из избы, заскакал, в восторге перескочил через низкие барабановские ворота.
«Поеду!» — решил он.
Пахом тем временем расспрашивал о плате. Как раз лето, идут баркасы, купить можно все, что хочешь.
— Видишь, пора-то какая… Нам не подходит, — сказал он.
Но он еще раньше с братом и с женой обсудил, куда истратить деньги.
— А когда ехать?
— Послезавтра на рассвете. У меня все готово, но работники еще не собрались, и муки надо с собой взять.
Раз Пахом спросил, когда ехать, то ясно, что согласен. Но Иван знал: надо дать ему покуражиться.
А вдали опять защелкали выстрелы.
Иван усмехнулся. У него были заведены теперь дела в разных селениях и в городе. Соседи даже и предположить не могли, что он затеял.
— А муки тебе не надо ли? — спросил Пахом, когда уж прощались.
— Да как сказать… Я уж было заказал. Много у тебя?
— Какая цена-то, я не знаю, нынче.
Васька собирался тщательно, взял новую рубаху, свернул трубкой сохачью шкуру, наточил свой охотничий нож. Иван дал ружье, короткое, легкое, жаль, что не свое, но Васька счастлив, что ему дано и что ружье это как игрушка.
Наутро лодки были загружены. Уезжали раньше, чем хотели. Все сделали за день. Работники — гольды и уральцы — ждали хозяина. Иван что-то замешкался в зимовье.
Вся деревня вышла на берег проводить отъезжающих.
— Илья схитрил все же! Нанялся, чтобы Дуню повидать! — говорила Таня. — Пень с глазами, а изловчился. Смотри, Илья, там не упусти, она уж о тебе плакала.
Она подмигнула парню, сидевшему на носу лодки, и хлопнула его по спине.
— А рубаху-то новую взял? — спросила она. — Васька у нас приготовился.
У Ильи уши покраснели.
— Ну, довольны, ребята? — спрашивал парней Тереха. — С Иваном-то надежно.
— Мозоли на глазах наглядят! — сказал Иван, подходя к лодке.
На нем клетчатые штаны и шляпа.
— С Иваном-то они сами кого-нибудь ограбят, — толковал шутливо Кондрат, когда лодки ушли. — А ты, Егорушка, говорил: «На новых-то местах жизнь пойдет по справедливости». А, гляди, люди работников нанимают. А наши парни уж постараются на соседа. Он с малого начинает. А как приучит их работать на себя, под урожай, вот даст!.. А потом что — не знаем…
— А ты что же раньше молчал? По-твоему, значит, зря я отпустил Ваську?
— Да нет уж, пусть приучается! Ладно! Да все же деньги. Посмотрим, что дальше будет…
Дед сам желал, чтобы Васька заработал денег. Иван платил куда больше, чем на старых местах. Не так обидно батрачить, если за такие деньги. Но в глубине души дед побаивался, как бы Иван не согнул тут всех когда-нибудь.
Глава двадцатая
Возвратившись домой, Айдамбо не стал ни пить, ни есть, ни разговаривать. Дома вкусно пахло звериным мясом. Сестренка варила рыбий жир. Лезли и лизались собаки. Старик Покпа сидел за столиком и, обжигаясь, ел кашу.
— Ну, как охотился? — не оборачиваясь, спросил он. — Иди есть кашу. Хорошая каша.
— К черту иди со своей кашей! — отозвался сын.
— Ай, наори! — весело подпрыгнул Покпа на кане, словно подколотый. В хорошем настроении он все склонен был принимать в шутку.
Айдамбо присел на кан рядом с ним и стал яростно царапать обеими руками голову. Он теперь моется, голова у него чистая, но и с чистой головой не придумаешь, как тут быть. Айдамбо трет ее и скребет.
— Сытый, что ли? — спросил отец. — Русские хлебом накормили? Что такое хлеб? — рассуждал старик. — Лапшу знаю, лепешки знаю, пампушки. А русские хлеб едят — так мне люди сказали. Когда я посмотрел, что они едят, то плюнул. Черный и вязкий. Совсем не на еду похожий.
— А ты сам от грязи черный, — с сердцем возразил ему Айдамбо.
Покпа был вспыльчив, он мог избить сына. Но Айдамбо долго не был дома, он охотился где-то далеко, старик соскучился и простил грубость.
— Как люди живут, ты не понимаешь, — продолжал парень. — Деревяшкам молишься, рубаху грязную носишь, сам никогда не моешься. У нас в доме грязно.
Мать с плаксивой гримасой слушала сына. Так долго не был дома — и вот приехал и бранится. Пусть бы добром сказал, ведь она согласна ради него все сделать: вымыть дом, одежду…
— Откуда ты явился? — удивлялся Покпа. — Ты, парень, однако, сватался, и тебя погнали.
— А из-за чего меня погнали? Конечно, из-за тебя! Мне из-за тебя жениться не дают. Ты меня чистоте не учил. Сам грязный. Смотри, какая на тебе рубаха!
— Я от грязи еще ни разу не умирал, — ответил Покпа самодовольно. — Есть не будешь? И не надо… Я уж все съел.
Старик повалился на кан и, как обычно, лег на спину, раскинув ноги.
— Что невеста тебе сказала? Чтобы ты хлеб ел?.. Я зря тебя в детстве не обручил. Надо было женить тебя на кривой Чуге. Тогда бы ты не был такой умный.
— Тьфу, видеть тебя не могу! — вскочил Айдамбо.
— Ой-ой, сынок! — забеспокоилась старуха.
— К чертям вас обоих вместе с матерью! Я хочу правильную жизнь узнать, как надо все делать… А вы только мне мешаете. Лучше бы вас совсем не было!
Покпа лежал не шевелясь, изумленный рассуждениями и поступками сына.
— Не хочется подыматься, а то бы я оттрепал бы его за косу. Грязь ему не нравится, русские грязи не любят! А вот ты на отца плюнул! Русские на отцов плюют?
Айдамбо, не желая больше разговаривать, стал собираться в дорогу.