вый раз. — А китаец быстро делает. За ним следить не успеешь! Вот так! — И, ко всеобщему восторгу, Иван заскакал и, выгнувшись, стал быстро приговаривать: — «Я тебя люблю, ты ни у кого не покупай… Русских бойся… Они отравленную одежду продают. Носить будешь — умрешь!..»
Ситец, казалось, волнами перелетал у Ивана из руки в руку, но кусок его, пляшущий на траве, убывал медленно. Курносый старик испуганно затрясся и, поднявшись, пристально заглянул Ивану в глаза.
— Ты смотришь — не китаец ли я? Нет, нет!.. Гляди, глаза белые и два лица — тут и тут, — хлопнул Иван ладонью по своим щекам. — Нос длинный, я — настоящий лоча… А у тебя одно лицо, — показал он на плоскую голову старика. — А у меня правый глаз через нос налево не видит, а левый глаз через нос направо.
После этого Иван показал, как меряется товар аршином.
— Эта мерка у всех русских купцов одинаковая, — объяснил он.
Орочены купили у Бердышова разные товары. Иван угостил их водкой.
— А тебя как зовут? — спросил Иван старого орочена.
— Тири.
— Тири? — удивился Бердышов. — А-на-на! Я знаю тебя.
Старик недоверчиво усмехнулся.
— Речка Дуки, где Унакаси-и-и-камень, — протянул Иван так же длинно и тонко, как старик, когда здоровался. — Там твой балаган был. Два года назад в твой балаган чужой человек заходил. Кусок сохачьего мяса от стегна отрезал. Юколы пять пластин взял. Тебе за это две пуговицы оставил, которые блестят. В пустой кожаный мешок положил… У тебя балаган около дерева устроен был, а в дупле на палке две лисы спрятаны были, выдра с ними связана была вместе.
Орочены переглянулись, пораженные.
— Так это ты был?
Старик совсем растрогался. Дрожащими руками он обнял Ивана и крепко поцеловал его.
— Эти пуговицы у меня на шубе и на шапке. Это самая большая моя драгоценность. Я тогда подумал, что Позя дал мне счастье. Ты мой благодетель… А я думал, не дух ли лесов принес мне счастье! Не может быть, думаю, что за мясо и рыбу кто-то дал мне это.
Иван, бывало, отправляясь далеко, брал с собой старые солдатские пуговицы.
— Ты наш брат! Охотишься так же, как мы! — говорил тунгус с нездорово полным лицом.
В этот вечер старый орочен с таинственным видом долго рассказывал Ивану про жизнь на Горюне и про здешние беды. Оказалось, что Синдан палкой убил в припадке злости человека на озере, сына почтеннейшего тунгуса. Тот был гордый, молодой, из славного рода.
Иван сделал вид, что не то не придает этому значения, не то не понял, о чем речь. Он угостил своих новых знакомых водкой и сам выпил. Вдруг, усмехаясь, он сказал, что золоченые пуговицы — штука совсем не ценная.
Старик — обладатель двух пуговиц — растерялся.
— Вот ценность! Купи! — показал Иван ему ружье. — А пуговицы теперь подешевели, — добавил он, видя, что старик готов обидеться. — Конечно, и теперь дорогие, но уж не так… Не сильно дорогие!
После сна работать легко. Но когда солнце разгоралось, над рекой, несшейся в узкой трещине между крутых скал, воздух накалялся, шест тяжелел. Мошка роями вилась вокруг. Лодки шли теперь в тени скал. Местами скалы расступались, отходя от реки подальше и образуя на берегах довольно широкую долину между гор, поросшую дубом, липой, кленом, осиной.
— Сосчитай, сколько раз шестом толкнулся, — говорил Иван Ваське. — С двух толчков, однако, на полвершка поднялись. Сопки видал с Амура? Вот мы сейчас по воде на них забираемся.
— Балана-балана…[15] — заводил сказку Савоська. Проезжая родные места, он все время что-нибудь вспоминал и рассказывал. — Вот эта самая гора… Кыа-гыу называется — такой большой кривун. А во-он! — показал старик на острый черный камень, торчащий из воды. — Этот камень называется Кфде-Чихани. Когда-то самый первый наш Самар по Горюну на бате[16] ехал. Видит — вон на том камне сидит птица Корэ. Большая такая птица, железная птица. Самар потихоньку шел, шел на лодке, думал: «Эту бы птицу убить!» Стрелял, да не попал. Корэ крыльями замахала — улетела. Далеко улетела. Где Хабаровка, там есть такая скала большая — как раз там села. А где стрела попала в камень, метка есть, маленько видать. Вот сейчас ближе пойдем, гляди…
— Что, шибко большая была стрела? — спросил Иван, желая завести разговор и как-нибудь оживить измученных гребцов.
— У-у! Старые люди большие были! Большие стрелы таскали. Сохатого как стреляли — так насквозь!
— И ружья не нужно было, — отозвался гребец с другой лодки. Там тоже слушали Савоську.
— Один раз тамбовский мужик огород копал, табак садил. Старую железную рубашку нашел, в которой воевали. Я сам помню, как такие рубашки на войну надевали. Такая длинная рубашка. Только он шибко большую рубаху нашел. Я видел, подумал, какой большой человек был. Во-он метка, смотри! — меняясь в лице, быстро подтолкнул он локтем Ваську.
Лодка шла мимо черного камня. Тут глубоко, подойти к камню на шестах нельзя, на веслах тоже трудно — быстрое течение. Иван не хотел зря тратить силы гребцов. Васька издали заметил на камне углубление, как бы выбитое чем-то острым, но рассмотреть камень не пришлось.
— А во-он Бохтор-сопка! Тут такие ямы есть. Это давно было, древние люди жили… — продолжал старый гольд. — А там, где нашли железную рубашку, — это жили амба-лоча. Давно было. Балана-балана…
— Кто такие амба-лоча? — спросил Иван.
— Разве ты не знаешь?
— Что-то не слыхал…
— Не ври… Назывались амба-лоча черти… Их боялись…
— Амба-лоча — это они нас так прежде величали. Это русские черти…
— Амба-лоча не настоящие русские, не такие, как теперь, — поспешно объяснил Савоська.
— Как не такие? — спросил Иван. — Вот, гляди на меня, я настоящий амба-лоча! Амба-лоча ели детей, всех убивали! Так про нас говорили маньчжуры.
Гольды засмеялись.
— Амба-лоча, — повторяли они.
— Ты расскажи, как деревня Бохтор сгорела, — попросил кто-то с другой лодки.
— На этой стороне Горюна на сопке пожар был, — охотно отозвался Савоська. — А бохторские на Амур или в Сан-Син торговать собрались. Говорили: огонь через речку не пойдет. Обратно пришли, смотрят: юрт нету, амбара нету — все сгорело. Такой ветер был, через Горюн головешки кидал, вся деревня сгорела!..
Вскоре добрались до устья речки Бохтора. Там стояли не глинобитные, а бревенчатые дома, похожие на жилища якутов. Рядом амбары на свайках. На деревьях белели черепа медведей.
— Медвежье место, — сказал Савоська. — Сейчас медведь по Бохтор-речке бегает, купается.
Вдали шумели водопады, и река между еловых лесов была вся в белой накипи. Лодки пристали к берегу. Толпа гольдов и множество лохматых линяющих собак встретили торговцев на берегу. Перед Савоськой бохторцы падали на колени и кланялись. Савоська, в свою очередь, низко кланялся бохторским старикам и старухам. Он с ними одного рода: и сам он и предки его с Горюна.
Васька помогал Ивану, приносил товары, укладывал меха. Он делал все старательно.
В Бохторе ночевали и торговали. На рассвете все поднялись. Караван тронулся дальше.
Из ветвей густого прибрежного леса клубится туман и плывет над утренней рекой. Он так валит, словно в глубине леса бушует невидимый пожар и густой дым с силой бьет оттуда. Солнце взошло за тайгой, туман ярко порозовел, стал прозрачным. Ваське стало видно с лодки, как в розовом тумане среди листвы перелетают птицы.
— Сегодня через самый страшный перекат пойдем, — говорит Савоська. — Вода как в котле кипит.
— Сегодня у меня работать, не зевать, — грозно предупредил Иван всех работников, — а то выброшу в пустоплесье![17]
Лодки долго шли по тихой воде вдоль низменного болотистого берега, поросшего лиственницами и березками. К полудню послышался гул, начались частые отмели. По крутому руслу вода сильным потоком неслась между ними, как по песчаному стоку.
Теперь сопки ближе подошли к реке, стало мельче. Наклон дна, по которому падал Горюн, становился круче. Река зашумела, разбиваясь на множество рукавов. Появились острова, похожие на плотбища,[18] сплошь заваленные белым мертвым лесом, страшными изогнутыми рассошинами, развилинами, корягами, корневищами. Поднявшись из воды, груды плавника громоздились высоко. Начались сплошные перекаты.
Миновали завалы и перекаты, и, казалось, река стихла. Но вот обошли по протоке остров, и река снова, вся в пене, бешено понеслась навстречу.
— Кой, кой![19] — заорал Савоська.
У него сломался шест. Лодку понесло вниз, глухо ударяя днищем о камни.
— На мель, на мель! — крикнул Иван.
Савоська правил на косу. Вскоре лодка с шуршанием села в пески. На выручку спустились вниз по течению две другие лодки. Гребцы слезли и пробовали помогать. По колено в шумной, сбивающей с ног воде гольды бродили вокруг лодки, держась руками за борта, толкали без толку.
— Илюшка, иди сюда! — звали они.
— Илья, иди помоги им, — сказал Иван.
Подошла четвертая лодка.
Парень неторопливо разулся, слез, налег грудью на скошенную корму, натужился. Лодка зашуршала днищем по песку.
— У-у, Илюска! Илюска! — обрадовались гребцы.
Когда лодка сошла с косы и караван снова тронулся, гольды о чем-то по-своему кричали Бердышову.
— Илья, тебя хвалят! — крикнул Иван парню. — Говорят, никто не мог снять, а ты слез и сдвинул. «Вот, — говорят, — девки бы видели!..»
У Савоськиной лодки треснуло днище, в нее быстрее набиралась вода. На одном из островов решили сделать привал. Товары выгрузили на берег, и Савоська стал заделывать трещину мхом. Иван решил ехать дальше.
— Ты нас догонишь, — сказал он старику.
— А в Ноан поедем? — спросил Савоська.
В Ноане жил Синдан — хозяин речки. Ивану надо было повидаться с ним, но Синдан в отъезде.