Савоська-Чумбока родился в Ноане. Там все ему родственники. Ноан стоял в стороне на протоке, надо было сделать крюк, чтобы попасть туда.
— Если хочешь, съезди в Ноан, — усмехаясь, сказал Бердышов. — Да только, когда приедет Синдан, не поддавайся.
— Зачем же, Ваня, поддаваться!
— Помни!
— Конечно! Забуду, что ль! А ты сам, когда его встретишь, что будешь делать?
Иван усмехнулся.
— Уж что-нибудь скажу…
— Ты бы его, Ваня, гнал отсюда…
— Уж как придется, — уклончиво отвечал Иван.
— Я родился в Ноан-деревня, — рассказывал Савоська, обращаясь к Илье и Ваське. — Тут близко Ноан-деревня. Ноан — знаешь, какое слово? Самый первый наш дедушка пришел на это место. Встретил его какой-то человек. Откуда его пришел, никто не знает. «Тебе как зовут?» — «На-на». — «Тебе откуда пришел?» — «На-на». Что его ни спроси, все одинаково отвечает: «На-на», — и больше никаких разговоров. Так это место и прозвали Нана, а потом стали говорить Ноан. Наша тут родня, надо маленечко погостить, — говорил старик.
Прощаясь с Васькой, он с нежностью поцеловал русую голову мальчика.
Явившись в родную деревню, Савоська открыл товары в лодке и показал своим ноанским сородичам новое ружье.
— Бердышов такие продает.
— Это ружье плохое, стрелять не будет, — с грубой насмешкой сказал приказчик Синдана, оставшийся в Ноане за хозяина. Савоську он уверял: — Тут торговать плохо. Никто ничего не купит. Лучше тут не торговать. На Амуре куда выгодней.
— Это мы узнаем, плохо ли тут торговать, нет ли, — ответил ему старик.
На другой день Савоська поставил свою лодку напротив лавки Синдана и стал раздавать товары в долг.
— Зимой звери пойдут, тогда расплатимся, — говорили ноанцы. — Мы с тобой ведь родные. Сначала тебе отдадим, потом Синдану.
Приказчик сидел в лавке и наблюдал через открытую дверь. Он волновался: хозяин станет бить его, если узнает, что в Ноане торговал другой купец. Но еще больше боялся он Бердышова, который со всяким мог поступить так же, как с Дыгеном.
Когда толпа зашумела, приказчик не выдержал и выскочил на берег, желая знать, что там происходит. Он ужаснулся, увидев, что Савоська показывает красивые ситцы, а гольды берут их. Ему захотелось разогнать всех. Торгаш — рослый, красивый мужчина, в туфлях и халате, — дрожа, ходил маленькими шажками, и голова его тряслась.
«Злой как черт, но осторожный, — подумал Савоська. — Надо его раздразнить».
— Дай в долг, — просил Савоську плешивый ноанец.
— А чем будешь отдавать? — не выдержал приказчик и подскочил к лодке. — Ты у нас в долгу. Зачем обманываешь? Обманываешь и его и нас!
— Твоя торговля пропала, — сказал Савоська. — Что, не правда? Ты злой как собака… Как Синдан!
Савоська бранил Синдана и его товары, кричал, грозился. Он словно нарочно лез на рожон. Приказчику хотелось ударить старика, избить его. Но он сдерживался, зная, что это будет величайшей оплошностью. Он знал: Савоська служит у Бердышова, что он тут всем родня.
Савоська вдруг схватил приказчика за руку и, размахнувшись, ударил ею сам себя изо всей силы по щеке и дернулся всем телом, как бы не в силах удержаться на ногах.
— Ой, ой, убил! — споткнулся он.
Вся толпа пришла в движение.
— Ой, ой, человека убили! — заорала какая-то старуха.
— Чего дерешься? Зачем дерешься? — плаксиво, с обидой кричали со всех сторон на торгаша, но никто не смел подступиться к нему.
— Ударил меня! — орал Савоська. — Все видели? Сюда больше не приеду!.. Я пришел на дедушкину могилу, а он меня бьет!..
Приказчик побледнел и при виде сгрудившейся толпы застучал зубами от страха. Ссутулившись и злобно озираясь, он быстро пошел в лавку и скрылся в ней.
— Сюда больше никогда не приеду! — продолжал кричать Савоська. — Отдавайте мои товары! — Он вырвал у плешивого старика сверток ситца, кинул в лодку и закрыл холстиной. — Меня обидели. Собирайтесь в дорогу, поедем! — велел он гребцам.
Ноанцы просили прощения у Савоськи и умоляли его остаться.
— Теперь мне дедушкину могилу из-за торгаша забыть надо, — плакал Савоська, стоя с шестом на корме лодки. — Дедушкина могила-а-а! — плакал он, и, глядя на него, лили слезы провожающие его ноанцы, хотя многие догадывались, что почтенный дядя Чумбока схитрил и, видно, ему надо было зачем-то все это. Но из чувства уважения к старшим никто не смел ему перечить.
Глава двадцать третья
Чем выше, тем глуше и страшней становился Горюн. Река кипела на острых камнях. Скалы висели над протоками. Лес местами завалил реку. В плавниковых преградах гребцы с трудом находили узкие проходы и по ним перетаскивали лодки.
На грудах мокрого хвойного гнилья, среди реки, росли березы. Запах лесной прели стоял в воздухе.
— Тут еще жарче, чем на Амуре, — жаловался Васька.
Он уж и не рад был, что поехал на Горюн, в такую тягость было ему все, но по-прежнему терпел. Когда Савоська уехал, мальчик очень жалел, что старик не рассказал еще одну сказку — про амба-лоча. Хотел рассказать, да не успел.
Но вот настали такие тяготы, что уж и Ваське не до сказок. Он в душе клянет день и час, когда собрался на Горюн. Хочется к матери, готов зареветь, такая мука: жарко, тяжко, скучно. От воды прохлады нет. Тесно. Сопки сошлись, жгут живьем, скалы кажутся раскаленными.
— Руки гудят, — молвил Илья.
Иван засмеялся:
— Гляди, и Бормотова проняло!
На остановках гольды играли в карты, расположившись в лодке на груде товаров, где-нибудь под кустами, свесившимися с берега, или прямо на солнце, на отмели.
— Всё играют? — спрашивал Иван у Ильи.
Он шел на своей лодке впереди и лишь изредка дожидался остальных.
— Как остановка, режутся вовсю! Жара, мошка, оводы, а им хоть что! Пот с них льет, дядя Ваня, а они кричат — чуть не дерутся.
— Как, не устаете? — спросил Иван.
— Как не устаем! Конечно, устаем! — отозвался гольд.
— Отгони хоть слепней.
— А ну их к чертям! — отмахнулся гребец и продолжал бить козырями.
— Вот, Васька, людям в такой работе нужно какое-то утещенье. Это же убийство — вверх по Горюну товары подымать. Вот он толкается шестом — клянет и себя, и работу, и меня уж, не без того, но надеется, что остановка за мысом будет и он товарища обыграет в карты. Что поделаешь, люди!.. И я не препятствую, пусть утешаются, лишь бы на меня работали. Я тут как царь. Правда?
Илюшка смеялся: дядя Ваня всегда шутит!
Васька слушал серьезно.
— А нам чего ждать? — вдруг спросил он.
— А тебе что надо, ты сам достигни! Будешь водку пить, в карты играть, паря, да еще утешаться этим — век станешь шестом чужой товар толкать. Ну, поехали! — грозно крикнул Бердышов на гольдов.
Как только близился перекат, сзади кричали:
— Илюска, Илюска!
Гольды выбивались из сил и льстили Илье, чтобы он постарался. Илья сверкал глазами, изо всей силы налегал на шест и приводил в восторг всех лодочников. Глядя на него, всем работалось веселей.
Горюн разделился на чистый и мутный. Гольды объяснили Ваське, что мутная вода в рукаве оттого, что выше впадает желтая река. К полудню лодки подошли к ее устью. Откуда-то из густого лиственного леса валили мутно-глинистые тихие потоки воды. Вскоре в дубняках и ильмовниках открылся широкий вход в тихую реку с желтой водой. Гольды с облегчением вздохнули, бросили шесты и взялись за весла.
— Теперь по этой реке пойдем. С Горюном прощаемся, — сказал Иван. — Тут тихое течение, будет людям легче.
Холодный вид болот и редких берез открылся за лесом. На берегах исчезли дубы и липы. Виднелись лишь огромные кочки и кустарники, и все было желто, как и вода в речке.
«На Горюне шум, звон, лес, плавники, как-то веселей, — думал Васька. — А тут словно зашли на край света, словно заехали в такое место, где уж осень наступила».
Но вскоре местность снова оживилась. Далеко над желтым болотным кочажником, который протянулся от берега вдоль на целые версты, стала видна крутая, как стена, сопка с буйной дубовой рощей на вершине, а напротив нее, на другом берегу, из-за мыса понемногу появлялось большое стойбище со множеством юрт и свайных амбаров. Своры собак бродили вдоль берега. Видны стали лодки, котлы, связки сушеной рыбы, черепа зверей на вешалах и на деревьях, толпы людей в шкурах, с трубками и ножами, голые ребятишки, костры, а за стойбищем — вековой лес из высочайших кедров с раскидистыми ветвями.
— Вот и Кондон! — молвил Бердышов.
Юкану встречал гостей. Это старый друг Ивана, с которым когда-то вместе били Дыгена. Юкану краснолиц, бел как лунь, с длинными седыми усами. Он, казалось, был несколько смущен.
Другой былой спутник и товарищ Ивана — Васька Диггар — вертелся тут же, заискивающе смеялся и помогал Ивану вылезти из лодки. Васька нынче зимой был в Уральском, хотел сватать Дельдику, устроил там гонки, менял с Айдамбо собак, они чуть тогда не перестрелялись. После того приезжал к Ивану и сам Юкану.
— Вот я решил на Горюне побывать, — сказал ему Бердышов. — Думал, нынче не соберусь, а собрался все же. А вы, я гляжу, что-то невеселые? Не ждали нас?
Юкану после убийства Дыгена покоя не знал. На Горюне поселился маньчжур Синдан и взял тут большую силу.
Синдан не раз говорил Юкану, что знает все и, если старик не загладит своей вины, выдаст его маньчжурам, которые явятся сюда и расправятся с теми, кто виноват.
Юкану пал духом. Все же нынче зимой он собрался на Амур, побывал у Ивана и рассказал про все свои беды. Иван ободрил его, уверил, что бояться не надо, и дал Юкану немного товару, чтобы роздал сородичам на Горюне и предупредил их, что скоро туда приедет русский купец.
Юкану возвратился домой, стал было раздавать товар, но тут явился Синдан и запретил Юкану всякую торговлю.
— Твои товары буду продавать сам!
— Но ведь товар-то не мой! Как ты смеешь? — разъярился старик.
Синдан сказал, что уж едет чиновник, друг Дыгена, уж скоро будет, страшная казнь ждет каждого, кто не слушается и дружит с русскими.