— Конечно! Лучше тебя у меня нет друзей.
— И твоя самый дорогой мне друг, — обнимал Гао Ивана.
— Нас с тобой одинаково каждый день из-за лесины пуля стережет. Могут и меня и тебя ухлопать. Я слышал, уж пулю отливают на тебя.
— Черта дело!
— Верно, мы с тобой подходим друг другу: игоян[24] компания! Мы, если вместе за дело возьмемся, устроим тут обдираловку и гольдам, и китайцам, и русским. Верно?
— Ах, Ваня, зачем так скажи! Наша с тобой богаты, честны люди. Буду одна компания. Мы честно торгуем. Совсем обдирать не надо. Надо тоненько, честно… А че бы твоя делай, если жизнь проиграй? — как бы шутя, спросил пьяный Гао. — Тогда бы помирай надо? Наша бы тебе хорошо давила. Помирай быстро.
Иван заметил, что пьяный Гао говорит об этом с удовольствием.
— Ты бы меня не пожалел. Я бы тогда уж раскачивался на березе. А вот это видал? — вынул Иван из обоих карманов по револьверу. — Я на такой случай запасся.
Иван был доволен. Он знал, что теперь с обществом торговцев дело пойдет на лад.
Иван намеревался развить в будущем большие дела. И общество китайских торговцев и Синдан еще пригодятся.
Китайцы тоже имели свои планы в отношении Бердышова. Они не отпускали его домой. Он гостил у них уже два дня. Гао Да-пу предложил Бердышову вступить пайщиком в «общество свободных торговцев». Торговцы были в восторге от своего старшины. Это его выдумка. Действительно, очень умно! Завести общую торговлю с Бердышовым, поделить с ним не только гольдские, но и русские деревни.
Иван согласился.
— А ты в самом деле пустил бы на Горюн Синдана? — спрашивал Гао.
— Нет, это я только пошутил. Горюн-речка впадает слева в Амур. Понял?..
— Понял!
Гао хотел спросить Ивана, зачем же он на «правые» речки торговать ездит, но смолчал.
А на Амуре лед все еще шел. Льдины сверкали и ударялись одна о другую, переворачивались и бултыхались в воде, как купающиеся звери.
Глава тридцать четвертая
В обширной фанзе Денгуры — сборище. Поп сидит у поставца с медными чашечками и буддийскими божками и бранит гольдов за то, что не привезли детей учиться. На Мылках открывается школа для гольдских ребятишек.
Гольды угрюмо молчат, пуская из коротеньких трубок обильные клубы дыма.
— Школа цо таки? — с живостью в сотый раз спрашивает Писотька. — Худа не будет?
— Не будет, — отвечает священник. — Сколько раз вам толковать?
По ледоставу поп и Айдамбо ездили по округе, объясняли в стойбищах, что открывается школа, где будут учить детей туземцев молитвам, грамоте, пению. Гольды, как всегда, слушали попа с удовольствием, но детей в школу не везли. Для них поп был чужой и страшный человек. Как доверить ему детей?
— А кто будет противиться, бог того покарает, — объявил поп.
Отцы будущих учеников стали просить попа подождать, кланялись ему, опускались на колени, обещали подарки, жаловались, что ребятишки больны, говорили, что в соседней деревне много умных, хороших ребятишек.
— Будут хорошо учиться. А наши больные, глупые…
Поп был неумолим. Опечаленные, хмурые, выходили гольды от Денгуры. На улице собралась толпа.
— Поп всех загубит, — от одного к другому перебегал толстогубый Данда. — Не смейте отдавать детей. Надо спрятать их в тайгу.
— Поп идет, поп идет, — испуганно зашептали в толпе.
Все стихли.
В дверях низкой фанзы появился священник с посохом, а за ним Айдамбо.
Данда изогнулся, льстиво стал кланяться и даже перекрестился.
Поп и Айдамбо двинулись по стойбищу. Они входили в фанзы. Детей силой вырывали из семей, под вой и крики всего стойбища. Айдамбо хватал испуганных мальчишек и вытаскивал их наружу.
Поп и Айдамбо забрали в Мылках пятерых детей и отвезли их на миссионерский стан. Охранять ребят приставлен был Покпа.
— У меня ни один не убежит. Я кого поймал — держать умею, — решительно сказал он. — Хорошо караулить буду!
Поп обещал Покпе, когда школа откроется, отпустить Айдамбо на охоту.
— А мы отправимся собирать учеников дальше.
Поп и Айдамбо уехали.
Покпа зорко смотрел за ребятишками. Приезжали родители, предлагали ему водки, лис, соболей, чтобы отпустил ребят, но старик подарков не принимал. Он позволял отцам лишь поговорить с мальчишками.
— А как тут кормят?
— Поп бьет?
— Почему подарки не берешь? Поп не узнает. Бери.
— Нельзя! Бог все видит! — повторяя слова сына, с важностью отвечал Покпа.
Гольды чувствовали, что если хунхуз Покпа поддался новой вере, то, видно, скоро всем придется подчиниться попу и отдавать ему все, что он потребует.
— Если подальше от церкви убежать, тогда спастись можно? Как ты думаешь? — спрашивали Покпу.
— Кто попу попался, никуда не денется, — отвечал Покпа. — Не убежишь. Пропал уже!
Поп не возвращался. Морозы крепчали. Днем старик рубил дрова, топил печи, ловил вместе с ребятишками рыбу, варил им уху. Озеро промерзло до дна. В глубоких озерных ямах осталось множество карасей. Пробили прорубь. Вода пузырилась. Рыбы сами стали прыгать из воды на лед — так душно было в грязной яме.
Маленькие гольды помогали Покпе, таскали рыбу и дрова. Вечером все вместе топили печь в церкви.
— А это кто? — спрашивали дети, показывая на изображение Христа, распятого на кресте.
— Богу плохо делали. За руки и за ноги его прибили к кресту за то, что правду людям говорил.
— А это кто? — показывали дети на разбойников.
— А это хунхузы.
Сырые дрова горели плохо. Ребятишки бегали в тайгу за хворостом, печь разгоралась. Старик и дети усаживались у огня. Покпа чувствовал себя у печки, как в тайге у костра. Он невольно доставал трубку и закуривал.
Темнело. Распятие в алтаре сверкало, отражая пламя печи. Покпа рассказывал детям, как однажды черт унес у тунгусов ребятишек, хотел зажарить их и съесть.
Дети жались друг к другу. Покпа, желая развлечь ребят, вспоминал гольдские сказки, путая их с преданиями из Ветхого завета.
— А когда я молодой был, то мы ходили на Сунгари-Ула — на ту речку, где высокие каменные хребты. Как увидим, что китайский купец майму гонит, выезжаем на лодках, кидаем стрелки. Купца припугнем, а товар забираем. Славное было время! Я много хунхузничал — это самое хорошее дело. Вон русский бог, а сбоку два хунхуза. Бог хунхузов простил, а торговцев не простил. Я сам неграмотный, не могу правильно рассказать.
Покпа задумывался. Конечно, если бы все, что говорит поп, было верно, тогда бы ладно. Страдания русского бога, его вражда к торгашам вызывали у Покпы сочувствие.
Покпа сам в жизни много страдал. Но вот в этой церкви сидят ребятишки, насильно разлученные с отцами. «Чтобы учиться, как не надо страдать, их страдать заставляют… Бога к палке прибили гвоздями, а поп за это с нас меха собирает. Как раз то делает, что бог, прибитый гвоздями, делать не велел».
Желая утешить ребят, старик тут же, в церкви, давал им всем по очереди пососать свою трубку.
«Айдамбо из-за девки тут живет, а я из-за него. И оторваться от попа не может, — размышлял Покпа. — Мне бы только Айдамбо выручить, и тогда к чертям отсюда, пусть хоть все ребятишки разбегутся».
Покпа надеялся, что после свадьбы Айдамбо он вместе с сыном освободится от попа. Но в надежде на лучшее будущее оба гольда, сами того не замечая, все крепче попадали в кабалу к попу и к Ваньке Бердышову и опутывали себя все новыми долгами и обязательствами.
Вскоре поп вернулся из Бельго и привез еще шестерых мальчишек. В церкви ударил колокол. На другой день в школе начались занятия. Поп стал учить детей грамоте и счету. На первых порах грамота давалась ребятам с трудом, но считать и писать цифры они научились быстро.
Наступила зима, и лед на Амуре окреп.
Мылкинские гольды, приезжая в Бельго, рассказывали, что в школе поп, когда учит, бьет детей.
Горбатый Бата плакал и собирался ехать к попу просить за внука.
— Чем-то надо задобрить батьку, — говорил он.
Гольды привыкли, что при случае все тянули с них меха. Они полагали, что и школа открыта с целью вымогательства, чтобы держать детей заложниками, и что поп будет бить и терзать их до тех пор, пока не привезешь хороших подарков.
Бата знал, что подарок никому и никогда не вредит. Сколько жил Бата на свете, сколько перевидал он разных людей, а от подарков, если подарок хороший, никто не отказывался. Если плохой — бывало, не брали, но меха соболей и выдр всегда все принимали охотно. Бали, Падога, Бата решили, что только подарками можно будет спасти ребятишек.
Удога спорил с ними, досадовал на своих сородичей. Он сам уговорил гольдов отдать детей в школу и теперь желал доказать им, что от учения ничего плохого детям быть не может. Собственный его сын Охэ тоже учился у попа.
— Завтра же коня своего запрягу и поеду на Мылки, — сказал он. — Докажу, что там поп ничего плохого не делает.
Осенью Удога, или, как называли его на русский лад, Григорий Иванович, купил лошадь, и это долго было предметом разговоров в стойбище.
— Гольд лошадь завел. Зачем Григорию лошадь? Ездить надо на собаках, а не на звере.
С открытием почтового тракта Удога отдал лошадь тамбовским мужикам. На ней гоняли почту, а Удога получал за это деньги. Раза два в свободное от охоты время старик сам ездил с почтой.
Удога полагал, что пора всем гольдам заводить коней и огороды, учиться жить по-новому. Он видел в крестьянах сильную подмогу для своего народа. Простые правила жизни русских казались ему тверже и лучше казенных законов. От крестьян гольды получали хлеб, овощи, учились стрелять, лечиться. Удога хотел, чтобы сородичи его стали крестьянами.
Старик сходил на станок, приехал оттуда верхом, запряг коня в сани, взял тулуп, ружье и отправился в Мылки. Бата, Бали, Падога и другие бельговцы в тот же день поехали следом за ним.
Школа — светлое бревенчатое здание рядом с церковью — полузанесена снегом. В прихожей, куда вошел Удога, с пола поднялись какие-то люди. Григорий Иванович узнал мылкинцев.