Хитрый одноглазый старик подумал: «Случай удобный! А что, если напоить купцов?»
— А еще у тебя есть копченое мясо в нарте, — бесцеремонно оказал он Чензе. — Тащи-ка его сюда. Да поживей!
Но пришел человек из Омми и рассказал, что там охотник Момэ поймал четыре выдры и что купец из отдаленной деревни едет туда. Торговцы засуетились.
— Скорей продавай мне меха, а то некогда, — попросил Ченза.
— Я тороплюсь, — сказал и Гао.
Старик схватил свои шкурки и выскочил из фанзы. Купцы, не желая уступать друг другу, кинулись за ним.
Покпа, который уже был пьян, шел к амбару и обеими руками прижимал лис и соболей к груди. Оба купца тянули его за рукава в разные стороны. Толпа мылкинцев потешалась у дверей.
— Мне продай, водки дам, никогда трезвый не будешь, — уговаривал Ченза.
— В моем амбаре ханшин можешь всегда ведром черпать! — кричал Гао на ухо гольду.
Чензу так и подмывало подраться со своим председателем.
Тут кто-то крикнул:
— Русский едет!
На берег поднялись нарты, запряженные разномастными собаками. Держась за палку между упряжкой и нартой, легко шел на лыжах плотный, рослый человек с румянцем в обе щеки. Шапка, воротник и грудь его побелели. Багровую щеку под ветром обметал иней, брови и ресницы были белы.
— Отбира-а-ают! — вдруг заплакал Покпа.
— Что тут за драка? — весело спросил русский.
— А, Ванька… Бердышов! — закричали торговцы. — Здравствуй.
— Здорово!
— Хао! Хао!
— Батьго! А ты куда? — обратился Иван к Покпе.
— В амбар пошел. Меха уношу! Два купца торгуют, цену не дают.
— Дай-ка я погляжу. Эх, какие хорошие меха! Почему же не дают цены? Вот эту крестовку ты где поймал? Однако, на Сихотэ, там такие лисы попадаются. Ну, пойдем обратно в дом. Давай я за тебя торговаться буду. Помогу тебе продать эти меха.
— Нет… Я лучше унесу. Им некогда, они торопятся.
— Ну, что за шутки! Пойдем!
Иван как бы по-дружески обнял старого гольда, потом поднял его и при всеобщем смехе понес в дом. Гао и Ченза, отступя сажень, шли за Бердышовым маленькими шажками и переглядывались.
— Ты не трусь, — говорил Иван, сидя на кане. — Не хочешь продавать — не надо. Я только посмотрю, какой на ней крест. Ну, паря, чудо! Лиса шибко хорошая, крест черный, с серебром. Только бока потерты, как будто в упряжи она ходила. Ты не на ней из тайги ехал? Не ее ли запрягал?
— Лиса в упряжке! — усмехнулся Покпа.
— Ну, так скажи, что тебе за нее давали?
— Черт их знает! Ничего не говорят. У них цены нет. Только водки, дабы дают, а потом, когда пьяный будешь и уснешь, все заберут и уедут.
— Неправда, неправда! — воскликнул Гао.
— Все врет, — подхватил Ченза. — Я давал хорошую цену.
— Сколько?
— Моя большо-о-ой ему цена давал!
— Моя еще больше, еще лучше… А тебе, Ванька, куда поехал?
Бердышов ехал в Хабаровку продавать меха.
— Не отдавай им этих соболей даром, — говорил он гольду. — Пусть цену назначат. Если бы мне соболей надо было, я бы тебе кучу денег отвалил за них.
— Моя есть цена! — воскликнул Гао.
— Наша тоже есть цена! — вторил Ченза.
— На рубли, ну-ка, сколько?
— Рубли — такой цена нету. Наша другой деньга.
— Как это «наша другой деньга»? — передразнил Бердышов. — Ты где, в России живешь?
Ченза стал смотреть в потолок, щурился и что-то бормотал, как бы ведя счет. И тут же объяснил, что перевести его на русский он никак не может, но цену все же дает он Покпе хорошую.
— Наша ему цена сказала, — утверждал Гао и тоже что-то забормотал по-своему.
— Ладно! Не хотите на деньги — не надо! Развязывай мешки, давай ему за эту крестовку пшена десять мерок.
— Что еще скажи! — насмешливо ответил Гао.
— Не хочешь?
— Такой цена нигде нету.
— Ну, если нету, тогда Ченза берет меха. Что ты даешь? — обратился Иван к черноусому торгашу.
— Моя ничего не жалей. Его — как свой братка родной… Его долг большой прошлый год не отдал.
— Однако, ты хочешь обмануть!
— Зачем обмануть! Напрасно! Тебе чего пришел? — вдруг загорячился Ченза. — Это наш должник, наша сам буду торговать. Пошел отсюда к черту! Зачем мешаешь?
Кривой Покпа стоял, слушал спор и делал вид, что ничего не понимает.
— Они обдурить тебя хотят. Это уж обман, а не торговля. Ну, последний раз, какая твоя цена? — спросил Иван у Чензы.
— Его знай. Наша свой расчет.
— Ну, значит, все! Не сговорились, паря, жалко.
Бердышов вдруг схватил Чензу за шиворот и с такой силой швырнул его, что торгаш вышиб лбом дверь и вылетел на улицу.
— Паря, торговля закончилась!
Гао обрадовался.
— Вот шибко хорошо! Его давно так надо! Ваня, наша тебе как братка. Знакома, знакома давно. Вместе гуляй. — Но тут же торгаш заметался, увидев, что Иван хочет схватить и его. — Наша не трогай, наша с тобой приятели!.. Братка-а-а!.. — завизжал он.
Гао ухватил свою лисью шапку, нагнувшись и разбежавшись, мелкими шажками проскользнул под рукой Ивана и кинулся в дверь. Он обрадовался, выскочив на солнце живым и невредимым.
— Прогнали обманщиков! — оказал Иван и засмеялся.
— О-хо-хо!.. — звонко залился Покпа и вдруг ударился в слезы. — Как ты ловко их гонял…
Он чесал больной глаз и размазывал слезы.
Иван пообещал погостить у Покпы. Старик побежал в амбар за остатками своих мехов. Торговцы в огромных шубах ходили около нарт и перебранивались. Завидя старика, они дружно плюнули вслед ему.
— Товары у русских отравлены! Умрешь! — крикнул Ченза. — Скоро опять приедет нойон и отрубит тебе голову.
Покпа пошел, потом повернулся.
— Вот тебе! — показал он дубину. — В эти сказки я не верю, и ты сам тоже.
Возвратившись в юрту, старик стал просить Ивана купить у него меха.
— Зачем мне! И так их много, еще не знаю, как до Хабаровки довезти.
— Врешь! Притворяешься! Ты — хитрый! Я знаю…
— Ей-богу!
Гольд испугался не на шутку. Ему стало досадно, что Иван прогнал купцов, но возвращать их было стыдно.
— Не на что покупать, — сказал Иван.
— А говорил «кучу денег дам»?
— Я сказал, если бы нужны были. Да я уж раздумал торговать…
— Ваня! — взмолился Покпа. Вся надежда была у него на Бердышова, а тому, оказывается, не нужны меха. — Ваня, отдам по дешевке.
Покпа долго уламывал Ивана.
— Ну, возьми даром! Потом отдашь! — плакал старик.
Наконец Иван согласился. Он как бы нехотя забрал лис и соболей.
«Хорошему человеку не жалко! — утешал себя Покпа. — Все же заступился! Конечно, за шкуры-то я ничего не получил. Но как он ловко Чензу!.. Иван и купец хороший, но дерется, как настоящий хунхуз».
Глава пятая
В стойбище Бельго вернулись с охоты мужчины.
Дымная и смрадная фанза Кальдуки Маленького залита светом. Сквозь цветную бумагу окон солнце светит на очаг с медной посудой: хачуха,[1] глиняная китайская кадушка с синими и белыми полосами, обутки на деревянном гвозде, старенькая коротенькая шубейка со сверкающими пуговицами — все выглядит сегодня по-праздничному.
В такой день совсем не хочется думать, что в лавке запутаны все расчеты и что торговцы сживают тебя со свету. Сейчас хорошо бы вкусно пообедать. Поехать бы куда-нибудь в гости, где есть арака, к кому-нибудь, кто торгует, где есть пряники, свежая осетрина или жир с сохачьего пуза… Конечно, неплохо бы и просто раздобыть горсть буды,[2] а то жрать совсем нечего. Кто все время голоден, тот знает, как приятно помечтать о еде.
Кальдука опять не добыл мехов.
«Чего поймал! Оказать стыдно — всего лишь одного соболя. Соболь маленький. Что за соболь! Купец скажет — крыса!»
За свою добычу Кальдука получил буды и овсянки, но в большой семье все живо съели.
Кальдука сидит на кане и тянет трубку.
— Табак, что ли, сырой? Почему огонь гаснет?.. Эй, Талака, Талака! — не сходя с кана, орет он.
Женщины возятся за дверью амбара. Жена Маленького, толстуха Майога, сегодня занялась уборкой. Кальдука больше не пойдет на охоту. «Хватит, — думает он, — все равно с охоты не разбогатеешь. Пусть дураки стараются. Сколько ни бегай по тайге, на купцов не напасешься». Кальдука велел жене уложить в амбар все свое охотничье имущество. «Что там теперь осталось? — с горечью думает Кальдука. — Одно старье! Торгаши все забрали. А какие хорошие были вещи!..»
— Эй, Талака, Талака-а-а! — изо всех сил, так что на шее жилы вздулись, орет Кальдука. Ему не хочется по пустякам подниматься, идти к дверям.
«Другой бы давно богатым стал: столько молоденьких дочерей было! Нет ловкости у меня в таких делах. Пойху, Ладо отдавал — ничего не нажил. Весь калым пошел торгашам. Но не беда! У меня еще есть девки. Правда, косую Исенку никто и даром не возьмет. Но зато Талака и Дельдика — это целое богатство. Особенно Дельдика! Жаль, что она у Ивана… Но она — моя дочь!»
Хотелось бы Кальдуке посидеть сейчас на солнышке, но он боится. Купец вчера вернулся… Младший брат Гао недавно пошел в деревню и может встретиться.
«Что за люди! Им все мало… В прошлом году отобрали котел. Он стоит сорок соболей. Это больше, чем Кальдука должен им за товары. Хорошо бы все это подсчитать…»
— Эй, Талака, Талака! Диди-и-и![3] — визжит Маленький. «Ее бы замуж отдать!»
В дверях появляются Одака и Талака. Они не расслышали толком, кого зовет старик. Одака — рослая, толстая, с заплывшими глазами. Она угрюмо смотрит исподлобья.
— Талака, иди сюда… Вот возьму палку… Кто трубку раскуривал?
Талака — невысокая девушка с полной грудью. У нее черные глазки и плоский нос, приплюснутый почти вровень с широкими красными щеками. Она берет отцовскую трубку, садится на корточки, раскуривает ее от уголька, жадно тянет в себя дым. Еле переводит дыхание, сплевывает, вытирает трубку полой халата и отдает отцу.