«Все это сокрыто от глаз. А ведь какие тут можно вывести хлеба!..» Егору представилось черное поле, плуги, кони. Громадное черное поле. А по осени кругом желто.
Вдруг между ветвей липы, далеко-далеко внизу, в проломе от упавшего и бурю кедра, Егор, как на картинке, увидел на отмели сына. Васька в белой рубашке сидел на корточках над потоком. Вода в Додьге шла с быстротой, волнами, с пеной, как прибой в свежий ветер. Парнишка сидел у воды на корточках, волны набегали к его ногам.
«Видно, опять рыбачит. Сейчас хайрузы[27] прыгают из воды, ловят мотыльков».
Да, земля на Додьге хороша. Но как ее взять, как подступиться к такому лесу? Деревья подсохнут — и то великий труд нужно положить, чтобы расчистить тут пашню. Не скоро еще она будет здесь. На релке некогда было раздумывать: приехали на плотах, сразу пришлось чистить место, чтобы не погибнуть с голоду. Но там лес был не такой сильный, а здесь придется браться за дело исподволь. Жаль, не поднять эту землю.
Егор делал глубокие надрубы на деревьях.
«Но хлебам тут будет тихо, тепло, ветер не выдует землю, кругом леса, сопки. Хорошая будет нива».
Пока что дремучий лес стоял на будущем поле Егора.
Когда солнце поднялось над головой, Кузнецов вышел из тайги. Навстречу загрохотала Додьга, катила гальку по руслу. Воздух, стесненный сопками, напаренный солнцем, пахнущий гнилой листвой, топями, болотным дурманом, набитым мошкой и комарьем, казался еще жарче от вида набегавших холодных волн.
Оправляя мокрую рубаху, с котелком в руках подошел белобрысый Васька.
— Уху сварил? — спросил Егор.
— Гляди, тятя!
Егор взял котелок. На дне его что-то слабо зазвенело.
Егор увидел желтые песчинки.
— Ты никак… золота намыл? — удивился Егор.
Васька встрепенулся, гордо вскинул голову. Волна ударила в ноги Егора, до блеска омыла голенища его рыжих бродней, обдала ледяными брызгами горячее лицо.
Егор держал на ладони слабые знаки золота, слушал звон и плеск реки, и давно забытая картина явилась в его памяти. Далекое, уральское, родное представилось мужику. Показалось ему в этот миг, что не Додьга катит по дну гальку, а в уральских горах работает многолюдный прииск. Кругом стан: балаганы, костры, и он, Егор, еще молодой мужик, привез грузы и стоит на берегу у холодного потока. Сотни лопат лязгают, стучат о гальку, нагружают пески, бутарят их, тарахтят колеса тачек, вода плещется в ручье и на бутарках.
Егор огляделся. Неслась и ревела, била в лесистый берет заваленная буреломом река, просекая себе путь между стен дремучего леса. Подмытые деревья клонились к ней, как печальные зеленые знамена. Мхи, лишайники, вьюн, чаща. А под корнями этого леса — золото…
— Васька, Васька! Люди подмоги просят, хотят на новые земли ступить, да силы нет. А вот им и подмога. Можем сами себе сделать пособие. Чем надрываться, корчевать руками — рвать тайгу порохом. Завести хороших коней — на них вывозить лес. Нам никто пособия не дает.
«Неужели мужику в руки нельзя дать золота? — подумал он. — Неужели он пропьет себя и погубит свою жизнь? Разве мы только бедностью сильны? Поднять пески, пройти по косам, отмелям, ударить шурфы на берегу. Быть не может, чтобы тут не нашлось золота!»
— А дяди Вани давно нет, — сказал тихо Васька. — Он на прииске. Он говорил: золото есть в тайге везде.
— Мы с тобой еще сюда приедем, — сказал Егор и, к удивлению сына, добавил: — Золото в Додьге будем с тобой мыть. Ведь я старался на старых-то местах, мыл…
Васька показал, где брал он пробу.
— Когда на Горюне был я в прошлом году, так дядя Ваня сказывал, что золото есть везде, во всех речках.
— Васька золото на Додьге открыл, — сказал Егор, возвратившись домой.
Татьяна положила младенца на кровать и всплеснула руками.
— Быть не может! — радостно изумилась Наталья.
Вся семья оживилась. Егор развязал узелок. Старик, бабы, ребятишки сгрудились вокруг стола. Дед ловил дрожащими пальцами золотые крупинки на тряпке.
— Мой да помалкивай, — посоветовал он.
Все были обеспокоены и не знали, горевать или радоваться Васькиной находке. Чувствовали, что подрастают молодые таежники, которые все устроят по-своему, и что с открытием золота старая жизнь на релке, заведенная переселенцами на старинный лад, быстро пойдет к концу.
— Какое богатство открыл! — удивлялся дед и пребольно оттрепал Ваську за ухо. — Эх ты, родимец!..
Глава сорок четвертая
В избе у Кузнецовых сидит офицер, рослый, широколицый, дотемна загорелый, лет тридцати восьми, с проседью в русых волосах. На столе — синие бумаги, компас, барометр, подзорная труба. Солдаты вносят ящики, чемоданы. На стене — клеенчатый плащ, шинели, оружие.
В Уральское прибыла экспедиция. Людно и шумно стало в доме. Крестьяне понимали, что от экспедиции польза, что край ими разведывается. Экспедициям пекли хлеб, ловили рыбу, подавали им подводы[28] с гребцами.
Мужики и гольды теснятся на лавках.
— Улугу, поедешь проводником в экспедицию? — спрашивает Егор.
Гольд, сидевший здесь же в углу, встрепенулся и, вскочив, подошел к столу на свет керосиновой лампы.
— Вот, Александр Николаевич, лучше проводника тебе не найти, — сказал Кузнецов, обращаясь к приезжему. — Охотник очень хороший. В тайге все речки знает. Всюду пройдет.
— А по-русски умеешь говорить? — спросил Максимов. На нем высокие сапоги и парусиновая блуза.
Егор знал Максимова еще по прошлому году, когда тот делал промер фарватера на Амуре. Уж год, как он живет в Мариинске и путешествует по краю.
Улугу хотел ответить, но от волнения горло у него перехватило. Его как громом поразили слова Егора.
— Что молчишь? Знаешь по-русски? — спросил Силин.
— А че, не знаю, что ли? — с сердцем ответил гольд.
— Ну, так тебя спрашивают, пойдешь?
— Как я знаю, пойду ли, нет ли? Возьмут, так пойду. А не надо, так зачем пойдем.
— Берем тебя, — сказал Максимов.
У него глаз был наметан, и Улугу ему сразу понравился.
Максимов стал рассказывать гольду про его обязанности. Тот смотрел с безразличным видом, но понимал все отлично.
Пришел чернобородый доктор в белой шляпе.
— Лодки вытащили, — сказал он.
Солдаты стали вносить ящики.
Доктор, тяжело дыша и вытирая платком лысину, присел. Через расстегнутый ворот его рубахи видны шея и волосатая грудь.
Максимов представил ему нанятого проводника, а Улугу сказал, что он должен будет завтра идти с доктором в Мылки.
— Солдат кормить нечем. Мне лосиное мясо нужно. Сипонда би?[29] — обратился доктор к Улугу.
Он знал пять европейских языков, но больше всего гордился, что кое-как разумеет по-гольдски.
— Братец мой, не легче латыни, — замечал он Максимову, — но учу, учу!
Доктор объяснил Улугу, что будет в Мылках делать прививки.
— Там хорошенько всем скажи, вели приходить. Скажи: «Хворь не пристанет», — учил нового проводника Савоська. — Скажи, никто не заболеет.
Максимов сказал, что сам он с другой частью экспедиции и с другим проводником пойдет в верховья Додьги.
— А кто у тебя проводник? — спросил офицера Улугу.
— Вот Савватий Иванович! — ответил Максимов. — Старый мой приятель. А потом обе части экспедиции соединятся здесь в Уральском, а дальше пойдем вместе.
Он показал проводникам карту и маршруты.
— Зачем ты ему про золото сказал? — втихомолку бранила Егора старуха мать.
— Пусть люди знают! — ответил Егор.
— Знают! Э-эх, Егорушка, родимец!.. — бормотал дед. — Все уйдет. Зря выдал.
По окрестностям, видимо, прошел слух, что в Уральском экспедиция. Напуганные оспой гольды, узнав о приезде доктора, толпами приезжали с летних работ в Уральское. С детьми и женщинами приходили они к крыльцу. Кузнецовы заразы не боялись.
— Че, экспедиция тут? — входя в избу, спрашивали гольды. Они просили спасти их от заразы, кланялись, некоторые здоровались с Максимовым за руку.
После обеда доктор велел объявить, что будет делать прививки от оспы. Врач и фельдшер надели белые халаты. Блестящие инструменты, вата, флаконы вызывали общее любопытство крестьян и гольдов.
Савоська первый вызвался делать себе прививку. Врач взял ланцет, вытер худое плечо старика спиртом.
— Я это дело знаю. Доктор шкуру режет. Маленько заразы пускает. Много не пускает, — объяснял Савоська сородичам.
Гольды набились в избу, чувствуя себя как дома. Они столпились около доктора, переглядывались боязливо, но не уходили.
— А зачем шкуру режет? — спрашивали они. — Разве нельзя глотать или еще как-нибудь? Стеклянных бутылок много, спиртом так сильно пахнет. Ан-на-на! Что это горит?
Врач зажег спиртовку. Все замерли, увидев таинственное голубоватое пламя, ударившее струйками из железной коробочки.
— Эх, доктор, хорошо резал! — отходя к двери, воскликнул Савоська, показывая всем свое черное костлявое плечо с тройным надрезом.
— Вымой, а то пропадешь! Ведь это зараза… — сказал Барабанов.
— А ну, засучи рукав, — грубо оборвал Федора солдат в белом халате.
И не успел Федор опомниться, как ротный фельдшер сделал ему прививку.
— Как карася тебя резал, — заметил Савоська.
— Верно, что-то шибко здорово он меня полоснул.
Гольды верили русскому доктору, просили его приезжать в окрестные стойбища, делать прививки женщинам и детям.
Улугу присел подле Егора и спросил:
— А откуда экспедиция ходит?
— Из города.
Улугу помолчал.
— А исправник из города?
— Тоже из города.
Егор догадался, что гольд замечает разницу между русскими из экспедиции и городским начальством, хоть по виду люди одни и те же.
— Долго тебе толковать, — сказал Егор. — Поезжай с ними и все поймешь.
«Теперь Улугу поведет экспедицию, покажет, что есть в тайге, и сам поучится. И ему польза и от него, — думал Егор. — А раньше всего боялся, от всех прятался».