— Законное ли дело — мыть золото? — спрашивал Пахом.
— К чему такие разговоры! — восклицал Силин.
— Конечно, незаконное, — отвечал Кузнецов.
— Нашего добра не хватит заявки-то делать, — говорил Барабанов.
— Да кому какое дело, что я золото мою! — сердился Силин. — Вон у меня золото на огороде оказалось. Где я картошку посеял — полоса пошла вниз, к озеру, и тут как раз золото. Кто же это запретить мне может Мыть у себя на огороде? Что я, умом рехнулся — на своем огороде заявку делать!
— А эвон поп едет к нам, — заметил лодку дедушка Кондрат. — Чего-то учуял…
— Сам гребет, — молвил Барабанов.
— Его никто возить не соглашается. Он во все ключи, во все протоки лезет. Пусть сам старается! — воскликнул Силин.
Поп подъехал, вылез на берег, вытащил лодку. Он был в черной рясе из китайского шелка с буддийским рисунком и в болотных охотничьих сапогах. Тяжело ступая по мокрому песку, он поднялся на высокий берег, к избе Кузнецовых, где на крыльце сидели мужики. Священник благословил их. Егор повел его в избу.
— Где твое золото? — грубо спросил поп.
— Все прознал!.. — покачал головой дед.
Егору неприятно было признаваться в своем промысле, но он показал золото.
— Как же, батюшка, теперь нам быть? — с подобострастием заговорил Федор. — Видишь, он сомневается, что, дескать, преступаем мы закон, хищничаем…
— Помолчи! — строго прервал поп. — Где сын добыл?
— На Додые.
— Что же там, россыпь или косовое?
— Да как бы сказать… — несколько растерялся Егор. — Пожалуй, что россыпь.
— По бортам или в самом русле?
— Да и в русле есть и по бортам. Полоска идет как бы прямо в речку, в самую глубь, так что его и не добудешь.
— Видишь ты! — поп с укоризной покачал головой. — Господь знал, куда вложил богатство. Кому открыл! — с насмешкой оглядел он Егора. — А ты что? — поглядел на Федора поп, строго нахмурив брови.
— Обзаведению подмога, — забормотал Федор, видимо готовый поспорить с попом. — Что же, что хищничаем.
— Нишкни, окаянный! — рявкнул поп. — Не произноси такого слова. Тигр, волк — хищники. Кто тебе сказал про хищничество? А? Никакого хищничества нет, есть вольный промысел. Господь бог украсил землю, вложил в нее золото, серебро и драгоценные каменья на благо людям. Тут, под самой деревней, заложено в землю богатство. Предвидел он, что придут люди на новоселье, и захотел помочь. И вы мойте смело, укрепляйте свое хозяйство.
Егор остолбенел.
— А как же закон, батюшка?
— Какой закон? Един закон от бога. Люди вольно должны золото добывать, вольно жить. Тут и пристав ездит по деревням и с крестьян золото собирает, часть ему дают с промывки. Новый пристав Телятев — молодой, умный человек. Он и к вам приедет. Кто золота не даст — того накажет, а не тех, кто моет. Мой, чадо, не бойся. Закон тебя не коснется. Волоса не упадет с головы твоей.
— Да я не потому, что боюсь, а по разумению…
— У тебя любой чиновник это золото скупит по разумению-то. Только покажи! Есть много людей нечестных, слабых духом, причастных к золоту. На грехи им драгоценность сия. А вам ли, простым мужикам, бояться соблазнов? В труде не до грехов, дыры бы заткнуть. Ты на это золото новую запашку сделаешь, нужную вещь прикупишь.
— Святая речь! — в восторге воскликнул Федор.
— А вот, к примеру, скажем, кому продавать? — спросил Силин. — Мы никак не придумаем. Можно ли китайцам?
— Продавай смело, кому хочешь, кому придется. Сибирь и Россия не обеднеют от этого. У нас золота — горы, а добывать некому, переселенцы как приедут, первый год голодные сидят. А чем скорее люди станут на ноги, тем лучше. Покупайте и у китайцев, что вам требуется. Грешник из-за этого золота пойдет в геенну огненную, а праведнику послужит оно для славных дел. Вот это и все твое золото? — спросил поп у Кузнецова.
— Да, тут все.
— Немного ты намыл, хотя и открыл россыпь. Чтобы не сомневался ты, я возьму это золото и сам продам его, а тебе пришлю деньги. Еще намоешь — принеси на баркас или в лавку китайцу. Продавай, кому выгодней.
Поп поднял рясу, достал из брюк мешочек с золотом.
— Горюнское, гляди, похуже будет додьгинского. Я так и знал, что чем выше, тем золото богаче. Это все левые речки.
Видно было, что поп с большим любопытством сравнивает разное золото, как заядлый приискатель.
Поп поднялся и благословил Егора.
— Крепи хозяйство свое, обзаведись, побольше добывай золота, помоги себе и детям своим в великом труде. Ну, во имя отца и сына…
В сумерках поп уехал, с силой выгребая против течения.
«Придется мыть», — решил Кузнецов.
Ему ясно было одно, что на Амуре все моют вольно и никто заявок не делает.
— Чего, Егор, поедешь мыть? — спрашивала Наталья.
— Поеду.
— Поп какой умница, — молвил дедушка Кондрат. — Вот поп так поп!
— Да, это поп так поп, — согласился Егор, и ему вдруг пришло на ум, что как-никак, а поп-то хищник…
Глава пятидесятая
Старый черный баркас-лавка, видимо купленный купцом по дешевке и назначенный в Николаевске на слом, подвалил к отмели.
Обычно молодые женщины не поднимались одни на баркасы. Слухи были, что торгаши увозили баб и спускали их потом где-нибудь на пустынном мысу.
Но на этот раз Дуняша и Татьяна смело взбежали по трапу.
— Заходите, заходите, бабоньки… Про вас всего напасено, — встретил их низкорослый хозяин в красной рубахе.
У него было плоское бледно-желтое лицо, безбородое, как у скопца.
— Здравствуйте, дяденька! — поджимая губы, поклонилась Дуняша.
— Ну, чего желательно? — спросил купец.
— Ботиночки бы нам, — молвила Дуняша.
— Со скрипом… — скромно сказала Таня, держась за подругу.
Подошел приказчик — здоровый мужик с белокурым чубом и с могучим туловищем на кривых коротких ногах. У него были большие красные уши и толстые красные губы.
— А малины-то насобирали?
На баркасах скупали у жителей прибрежных деревень сушеную малину — для перепродажи в город и на Север.
— А без малины? — ответила Татьяна.
Чубатый нескромно оглядел бабенок и переглянулся с хозяином.
— А ты знаешь, какая цена со скрипом-то? — посмеиваясь, спросил приказчик. — Чем расплачиваться станешь?
— Знаю, дяденька, — застенчиво призналась Дуняша.
Видимо, полагая, что такие дорогие покупки молоденьким бабенкам сделать не на что, оба торгаша обнаглели. Белобрысый подступил поближе.
— А вы, дяденька, золотца не купите ли? — как бы стесняясь, уронила Дуняша.
— Ах, язва! — игриво воскликнул белобрысый.
— Откуда же у тебя золото? — насторожился хозяин.
— Сами намыли! — строго ответила Таня.
Ей не нравились разговоры и взгляды торгашей. Она подтолкнула подругу, чтобы та не мешкала.
Дуняша приосанилась.
— Гляди-ка ты! — вскинув брови, смело молвила она, обращаясь к хозяину и разворачивая узелок с золотым песком.
— А ну, бабы, пожалуйте в лавку, — вдруг меняясь в лице и как бы сильно испугавшись, сказал хозяин. — Живо, Протасий!.. Живо!.. Покажи им товар, какой желательно. Ботинки-то… Да пошевеливайся!
Торгаши засуетились. Белобрысый согнулся, словно старался казаться поменьше, игривости его как не бывало. Торгаши уже не смотрели на баб, а видели только золото.
Хозяин достал маленькие весы.
— Сейчас свесим. По семьдесят копеек золотник.
— Ишь ты! — воскликнула Дуня. — Нет уж, по рубль двадцать. Так у нас покупают.
Она заспорила с купцом.
— Продажная твоя душа! Думаешь, баба — так и одурачишь!
Торгаш возражал все слабее и, наконец, уступил. Кривоногий приказчик онемел и замер в угодливом поклоне.
Золото потянуло на пятьдесят рублей. Молодухи взяли по паре ботинок, ситцу, пряников, чаю и сахару.
— А ну, еще покажи ружье, — велела Дуня чубатому.
— Вот, бабоньки, умоляю, возьмите, — тонким голосом просил хозяин, стоя у нижней полки на коленях и показывая какую-то материю. — Уверяю — наилучшее.
Один патрон закатился под полку. Хозяин, пачкая свою красную рубаху, пытался достать его. Кривоногий встал на четвереньки и попробовал выгнать патрон железным аршином. Оба торгаша легли на брюхо.
— Вы что, дяденьки, раскорячились? — сказала Дуняша и добавила насмешливо: — Плюньте! Я за этот патрон и так заплачу.
— Премного благодарен, — отряхиваясь, поднялся хозяин.
Дуня купила ружье и перекинула его на ремне через плечо.
— Заходите еще, — провожая баб, кланялся торгаш. — Да скажите там людям: Иннокентий, мол, приехал. Я когда-то сплавщиком был. Мы эту деревню населяли. Скажите: Кешка-казак, сплавщик Афанасьев. Все знают меня.
— Да на баркасы другие этак не ходите, — заметил чубатый, — обидеть могут.
— Мы те обидим!.. — ответила Дуня, собирая покупки в узел. — Нынче это прошло — баб увозить. Вон телеграф за рекой — все идет по проволоке. Живо знать дадим, а из Тамбовки выедут тебе навстречу.
Кривоногий хотел помочь Дуне сойти по трапу, но оступился и сам ухватился за нее.
— Ах, извините… Чуть вас не столкнул.
— Смотри ты!.. — строго сказала Дуня. — А то брякну по морде! — Она вдруг взглянула чубатому в глаза и прыснула. — Ухажер!..
Бабы побежали домой.
— Мать ты моя, греховодница! — изумился дед, увидав Татьянины покупки.
— А тебе, дедушка, на шапку, а дяде Егору на штаны…
— Вот Егоровы-то штаны!
— А Павлухе — соски.
Мужики, услыхав про Кешку, поспешили на баркас.
— Вон они валят! — выкрикивал купец в красной рубахе, встречая мужиков на палубе и обнимая всех по очереди. — Уж я обрадовался, пермяки, вас встретивши!
Крестьяне также были рады старому знакомому. Когда-то Кешка плыл на плотах вместе с ними и водворял их на релке, отмеривая на каждую семью по пятьдесят сажен вдоль берега.
Крестьяне провели с Иннокентием целый день. Они позвали его к себе на релку, показывали избы и росчисти. Афанасьев рассказывал про город Благовещенск, про золотые прииски на Верхнем Амуре. У него в городе построен был свой дом. Услыхав от Егора, что тот хочет делать еще одну росчисть в глубине тайги, Иннокентий посоветовал ему поехать в город, купить хороших коней.