— Там есть купцы-лошадники. Они ездят за сибирскими лошадьми в Томск и пригоняют целые табуны. Надо уметь захватить вовремя, а то, как баржи с лошадьми придут, их сразу раскупают: томские лошади славятся. Их с забайкальскими сравнить нельзя. Пахать, груз ли возить — томская лошадь сильней. Вот старайся, Егор, намывай золотишка и на тот год приезжай ко мне в Благовещенск. Сведу тебя с лошадниками. Поглядишь, как наши переселенцы живут. На Зее место ровное, мужики по пятьдесят десятин запахивают. Зерно продают, в тайгу ходят зимой, промышляют. Жизнь у нас полегче, земля черней, богаче, место потеплей, паря, повеселей. Ветры так людей не жгут, не сушат.
— Когда же успели сделать такие росчисти? — спросил Егор.
— Место выбрали хорошее, — отвечал Кешка. — Там равнина, степь. А вот у вас прииск, видно, небогатый. Россыпь, однако, пустяковая. Золото ладное, чистое, но небогатое. При хозяйстве, конечно, подмога. Кто хочет нажиться, надо в тайгу идти, искать настоящее золото. Но все же и это мойте, не бросайте.
Глядя на полосы созревавших хлебов, Кешка вспоминал, какая тут была тайга, когда пристали плоты, и как, окуная головы в дым костра, чтобы не заели комары, рассказывал он в тот вечер про Бердышова. Тогда здесь стояло одно Иваново зимовье.
— А нынче, говорят, у Ваньки свои прииски на Амгуни. Загнал будто бы туда народ. Моют ему золото пудами.
— Он, если разбогатеет, — заметил Силин, — дел натворит!
Егор рассуждал с Кешкой о ловле рыбы. Афанасьев уверял, что за ним идет пароход благовещенского купца Замятина. Едет на нем сам хозяин, раздает бочки и подряжает мужиков рыбу ловить, дает задатки.
Егор давно задумал вязать большой невод. До сих пор он связывал свой старый, купленный когда-то у гольдов, с соседскими и гольдскими неводами в один большой, артельный. А ныне весной задумал Егор сделать для кетовой рыбалки сплошной артельный, посадил вязать стариков.
Егор купил у Кешки всего, что нужно, чтобы окончить невод.
Кешку слушали допоздна. Потом ходили провожать его. Слабая волна чуть слышно плескалась в борт баркаса. Темное судно пятном плыло в ночной мгле.
На другой день, когда торгаши уехали, Егор подумал, что на самом деле надо бы намыть золота и отправиться в Благовещенск. Хотелось увидеть новый амурский город, прииски, запашки крестьян-новоселов по пятьдесят и по сто десятин.
Он решил купить там лошадей и спуститься с ними по Амуру на плоту.
Теперь, каждый из крестьян ехал на речку мыть золото, когда хотел сделать какую-нибудь покупку.
Надо было Наталье платье — она шла в воскресенье на Додьгу. Побывали там и телеграфист и Сашка-китаец с женой Одакой. Сашка мыл золото вблизи новой росчисти Егора. Кузнецов давал ему свою бутарку. Один день китаец кайлил и подымал бадью, а Егор мыл, потом Егор кайлил, а Сашка с Одакой мыли.
Жена телеграфиста умела обращаться с аппаратами, а сам он по воскресеньям бывал на Додьге.
— У Кузнецовых амбар богатый. Всего накупишься, — говорил Тимошка, сидя в солнечный день на отмели и глядя на речку, на берегу которой тарахтели лопаты на бутарках, белели рубахи крестьян и берестяные шляпы гольдов. Тут же беглые, живущие у Федора, Ольга, все Кузнецовы, трое смуглых, голых до пояса китайцев в больших шляпах, Бормотовы молодые и старые.
— «Егоровы штаны» да «Кузнецовых амбар»! — восклицал Силин.
Название понравилось всем. Маленький прииск на Додьге с легкой Тимошкиной руки так и стали называть: «Кузнецовых амбар».
Глава пятьдесят первая
В тени дремлют собаки. Рамы в окнах фанзы подняты — видны густые заросли шиповника, обрыв, лодки, протока и другой берег с широкой отмелью.
Жара нестерпимая. Мухи липнут к потным лицам.
Айдамбо с женой сидят за столом на табуретках. Перед ними чернильница и листы бумаги. Айдамбо переписывает с букваря, а жена с любопытством смотрит.
Пришел Покпа.
— Все пишешь? — нерешительно заговорил старик.
— Еще буду писать. Не мешай мне. — Айдамбо наморщил лоб, что-то обдумывая. — Какие у нас мухи большие… зеленые…
Айдамбо поймал муху.
Отец видит, что Айдамбо размяк, что ему не до поповских занятий.
— А на реке ветерок. Хорошо так! Я к русским ездил…
Айдамбо с неприязнью глянул на отца, но смолчал. Ему самому хотелось поехать размяться.
Покпа помолчал.
— Егорка еще конопли купил, старики большой невод кончают вязать.
Айдамбо отмахнулся.
— Компанию собирают. Купец хочет кету покупать. Деньги дают, кто будет рыбу ловить. Не знаю, что будем делать…
— Ну что же, тогда давай поедем, — вдруг решил обрадованный Айдамбо.
— Егорка не обманывает, — поясняет Покпа. — Экспедиция кончила ходить. Улугу приехал к рыбалке, он тоже с нами.
Дельдика оживилась. Семья стала собираться в Уральское.
Осень. Вода спала. День солнечный, чуть ветреный. По воде слышно, как далеко-далеко у быков в прозрачной мгле стучит пароход. Под обрывом, ниже избы Егора, — рыбацкий стан.
От песков отваливает лодка. Гребцы — гольды и русские — налегают изо всех сил, раздаются короткие, частые и гулкие удары весел. Гребцы рвут воду, стучат.
Тимошке, оставшемуся на берегу с пятовой веревкой, кажется, что лодка стучит, как паровая машина.
Закроешь глаза, и как будто пароход…
Бородатый и могучий Егор правит стоя, озирает реку.
Улугу, Айдамбо и Федюшка мерными движениями сбрасывают сетчатку невода в пляшущие волны. Мягко падают пробковые поплавки. Невод темными волнами уходит из-под рук рыбаков. Лодка сечет быстрину. Ее сносит. Вот уж за ней тянется дуга из частых поплавков. Егор круто поворачивает, и острый нос лодки несется обратно к берегу.
«Дай бог захватить хороший косяк в артельный-то невод!» — загадывает Силин.
Невод был. Собрали артель, взяли от скупщика деньги. В артель приняли и гольдов. Егор обещал им равную долю.
Купец нынче должен был заехать за рыбой на своем пароходе.
— Города, деревни населяются, а вверху кеты нет.
— Выгодно рыбку-то ловить! — толковали мужики.
— Новое дело, новый заработок — всем кстати. У гольдов зверя стало меньше, а нам на обзаведение, — радовался Егор.
— Кета в лимане, а уж деньги в кармане, — шутил Тимоха.
Никогда еще не было у него таких денег.
Лодка с плеском сечет волны, вихри брызг обдают ее борта, она разваливает воду, оставляя усатый след, и вдруг с попутной волной, шурша о песок, врезается в косу.
Рыбаки с грохотом кидают на дно весла, вскакивают, прыгают через борта в воду, а из кустов, оттуда, где дымит костер, появляются женщины.
Все хватают веревку и, увязая в песке, тянут, наваливаясь всем телом. Все тяжело дышат, лица красные. Дугу невода, видимую по балберам и по верхней тетиве, дотягивают, хватают за края.
— Есть! Уже есть! — радуется Васька.
Видно, как рыбы испуганно носятся в воде вдоль тетивы. И острые спинки их, как ножами, с размаху секут воду. Вдруг метнутся они к сетчатке.
Улугу забегает по грудь в воду, поднимает невод. Айдамбо споткнулся на гальке, бултыхнулся в воду и измок с ног до головы, но никто не улыбнулся.
Невод тяжелеет. Все тянут с трудом. Мутный глаз Покпы прищурился на Егора: «Конечно, большим неводом больше поймаешь, а такого невода еще ни у кого не было».
Вдруг раздался оглушительный плеск — и сотни серебряных с синью рыб заплясали в воде.
— Бабы, граблями их! — кричит Егор.
Набежали женщины, старухи, девчонки. Выгребают на косу рыбу.
— Кета слабая, сразу засыпает.
«Однако, тысяча штук есть!» — думает Улугу.
— Ой, таймень, таймень!
— О, сом!
— На уху!
В неводе, среди спокойной реки как бы бушевала яростная буря.
— Наталья, на, вари, — кинул тайменя Улугу.
Бабы принялись пластать рыб ножами, мыть их в деревянных ведрах, солить на досках и укладывать в бочки.
— Ну, еще разок! — сказал Егор. — Теперь на юколу.
Его слушались беспрекословно. Он придумал эту артель, дал всем заработок, научил, как связать такой невод, что сразу тянет по тысяче рыбин и больше и кормит всю деревню и соседей.
Улугу, стоял на косе и вспоминал свое первое знакомство с Егором. Дул такой же ветер. «Только стога сена нет, и невод другой теперь…»
Приехал поп.
— Примите, сыны, и меня в артель.
Голоногий, лохматый и могучий, тянул он конец наравне с гольдами и мужиками.
— Тебе, батюшка, как прикажешь долю выдать, — полушутя спросил Егор, — рыбой или деньгами?
— Да, понятно, деньгами. По скольку у вас приходится? Ну, да в придачу бочку рыбы соленой. Вот новенькую-то.
— Это, батюшка, бочки-то не наши. Видишь, бочек у нас своих нет. Купец нам дал шестьдесят бочек со своей баржи, чтобы мы наловили и насолили. Бочки-то дороже рыбы.
— Ну уж, сын, мне-то уж одну бочку не пожалей. Вот новенькую-то…
— Пострел тебя возьми! — удивлялся дед. — Вот духовный-то!
— Ах вы, окаянные! Жалеть? А кто «аз, буки, веди» долбит отпрыскам-то вашим?
— Деньги просит? — потихоньку спросил Покпа, наклоняясь к уху Егора.
— Попробуй-ка не дай ему, — сказал Егор, когда поп уехал и увез бочку рыбы, — он тебе волосья вытеребит.
— Я думал, откажется, — сказал Силин.
— Ладно, пусть уж одну бочку возьмет. Скажем, что разбили.
— Артелью-то и попа прокормим, — согласился Тимоха.
— Обманывает, — сердился Покпа. — Че его кормить? Его и так есть, что кушать.
— Гольды артельное попу жалеют, а свое отдают, — сказал Тимоха.
— Рыба крупная нынче! — восклицает Наталья. Она с трудом поднимает за хвост серебристо-лиловую тучную кетину с багровыми пятнами на боках.
Под берегом широкие волнистые голые пески. Чернеет огнище от костра, торчат прутья. На корягах висят сети. К прутьям привязаны собаки. Гольды взяли их на откорм на рыбалку. Они держат псов вблизи русского селения на привязи. Свирепые охотничьи и нартовые псы чуть не загрызли однажды во время рыбалки корову в Уральском, приняв ее за лесного зверя. С тех пор установлен закон — вблизи русских деревень собак привязывать.