годами искал более крупный вход для поездов, который, по его представлениям, должен существовать, но так и не нашел. Он хмурится и поправляет очки. Должно быть, забился и зарос. В лагерном мусоре он нашел круглое изображение Маркса, датированное 1939 годом, которое он повесил на одну из почерневших стен, и малиновое знамя, все еще с золотой каймой, которое он без улыбки разворачивает перед нами. Он раскладывает его на двойном портрете Ленина и Сталина с коммунистической звездой и лозунгом про объединение всех стран. На другой стороне написано: «Строительство № 6 МПС». Мужчина говорит, что зэки в те времена занимались всем – шахтами, лесом, транспортом и постоянно умирали на работе. Недавно солдаты, прокладывавшие тут кабель, раскопали два ящика с пятью скелетами в каждом. Вот так обстояли дела в те времена, все было секретно. Весь район кишел лагерями, и они были переполнены, но о существовании друг друга не знали. Он говорит, что еще недавно в ближайшем лесу был лагерь, где на земле валялись сапоги, брошенные охранниками; но теперь охотники за сувенирами растащили все, даже дрова.
Он предлагает мне немного плохо пропеченного хлеба и кофе. Чашка покрыта толстым слоем грязи. Когда я заглядываю к нему в комнаты, меня окутывает ужасное зловоние, которое я не могу описать. Отшатывается даже Александр. Полы усыпаны мусором, скопившимся за целую жизнь. Вижу череп кита и другие кости, которые не поддаются идентификации. Он спит на раскладушке, рядом с собакой. По его словам, когда-то он был инспектором рыбнадзора, а теперь лесной инспектор. Но он выглядит нуждающимся, словно безработный, и я не могу заставить себя спросить, почему он предпочел отправиться сюда или почему его сюда отправили.
Александр пинает землю снаружи, желая уже уезжать.
– Для молодых ГУЛАГ не значит ничего, – говорит он. – Мы просто прочитали пару параграфов в учебнике истории в школе. А можно документальный фильм посмотреть или Солженицына прочитать. Но мало кто заморачивается.
Мужчина говорит, что все люди в этом загнивающем месте жаждут воскрешения сталинской мечты – завершения строительства пути до Сахалина, чтобы местное общество снова могло жить.
Глава 10Перспектива
Эта деревня – воплощение сельской умиротворенности. У берега серебристо-серого Амура рассеяны моторные лодки, выше простаивают несколько грузовиков. Даже летом у каждого второго дома сложены поленницы дров – словно вторая стена. Бок о бок живут русские и ульчи – народ, близкий нанайцам. Водоводные трубы с изоляцией вьются по воздуху меж домов, изгибаясь над грязными проулками. На околицы просачивается лес – словно ожидая, что со временем возьмет верх. Однако по сравнению с заброшенными тихоокеанскими поселениями восточнее, откуда мы приехали, Богородское создает иллюзию яркого достатка, а его стены и заборы, выкрашенные в белый или бирюзовый цвет, стоят целыми среди цветущих яблонь. В центральном кафе ульчи и русские вместе ужинают тушеным мясом с фасолью, крабовым салатом, пивом и сладким кофе. Окно нашей гостиницы смотрит на листву ясеня и клена.
Я, как и Александр с Игорем, в восторге, что добрались сюда. Мы узнаем, что выше по реке, где в Амур впадают заболоченные притоки или горы обрываются в воду, есть деревни коренных народов с отличной рыбалкой.
Александр звонит жене, которая спрашивает:
– Домой не хочешь вернуться?
– Конечно, хочу. Но здесь здорово.
Она резко прощается. Александр говорит, что жена не понимает его увлечения рыбалкой, но он не раскаивается. Он рад, что жене нравится оставаться дома: настоящая мать. Он считает, что карьера унижает женщину.
– Я купил ей швейную машинку.
Друг Игоря Сергей имеет собственный катер. Игорь не видел Сергея несколько лет и потрясен, как тот изменился к худшему. Я вижу бойкого седого морского волка, которому, на мой взгляд, за пятьдесят. Но ему тридцать восемь. Крошечные зрачки тонут в блестящих голубых радужках, и он смотрит на меня расфокусированным взглядом пьяного. Он говорит, что работает шофером грузовика, но это дает только эквивалент тридцати пяти долларов в месяц, и поэтому приходится рыбачить.
– Здесь все рыбачат. Это не профессия. Это необходимость.
У него двое детей, которые учатся в школе в Хабаровске. Игорь говорит, что там они в конце концов найдут работу и оставят отца пьянствовать в деревне.
Вечером в честь приезда Сергей угощает нас в маленькой гостинице, которой управляют двое молчаливых ульчей. Мы зачерпываем из глубокой миски с красной икрой, на столе блюдо с вяленым карпом и контрабандная осетрина. Сергей открывает водку и поднимает тост за завтра. Он обещает нам защиту полиции, хотя я не понимаю от чего.
Штормовое небо на рассвете превратило реку в тусклый свинец; воздух похолодал. Мы в анораках и спасательных жилетах прячемся за ветровым стеклом основательного восьмиметрового катера, чьи шаткие сиденья ранее принадлежали другому судну; на приборной доске перед управляющим катером Сергеем – два циферблата и иконка Божией Матери. Подвесной мотор «Ямаха» может дать до 50 узлов[112], но сегодня утром он мурлычет, перевозя нас через реку в тихий приток. Силуэты гор переплетаются перед нами, а потом опускаются к воде в ряби леса.
Мы тащимся между островков. Некоторые из них – матрасы из плавающей травы ярко-зеленого цвета, другие беспорядочно прошиты корнями ивы. Вскоре мы двигаемся через спокойный лабиринт травяных островов, абсолютно неподвижный, если не считать парящего белоплечего орлана, который питается рыбой. В каком-то ручье мы растягиваем сети, привязывая один конец к прибрежной иве, а другой оставляем на поплавках посреди потока. Похоже, Сергей знает это место. С куста в поток опускается оставленная браконьерами бутылка с предупреждением о затопленных бревнах. Рядом ставим вторую сеть, и Сергей открывает бутылку водки; он повторяет это везде, где мы останавливаемся, – разливание, чокание и капля в реку для местного духа Подя[113].
Игорь бормочет:
– Конечно, мы браконьерствуем. Еще не сезон.
Время, запрещенное для лова, когда молодь лосося идет вниз, почти истекло, но я слышу это с уколом вины.
Понятия не имею, что мы можем найти в наших сетях, когда вернемся к ним вечером, потому что разнообразие рыбы в Амуре уникально. Здесь смешиваются холодноводные виды – минога, голец, таймень (самая крупная рыба из семейства лососевых) и рыбы, обитающие в Китае. Глянцевая синиперка, желтощекий карп или монгольский краснопер попадают сюда из южных протоков Уссури и Сунгари, равно как и необычный змееголов, который несколько дней может обходиться без воды. Названия 130 видов, обитающих в Амуре, читаются, как энциклопедия выдуманных существ: верхогляд, востробрюшка, полосатый трехзубый бычок, амурский ротан-головешка, сибирский усатый голец.
Но в первую очередь река принадлежит кете. Эти рыбы начинают свою жизнь оплодотворенной икрой в галечных руслах непрозрачных притоков, а весной, когда лед на Амуре начинает таять, пускаются в плавание. На четыре года они исчезают в Тихом океане. Затем, в конце лета, они возвращаются взрослыми вверх по реке – самки набиты икрой, а самцы имеют злую зубастую морду – преодолевая сотни километров на пути, где нет плотин, пока каким-то загадочным чувством не узнают то место, где родились. Там каждая самка откладывает тысячи икринок, которые самцы оплодотворяют, пока Амур не замерз, а затем выполнившие свое предназначение мертвые рыбы всплывают на поверхность на радость медведям.
Один путешественник девятнадцатого века писал, что рыба в Амуре так обильна, что ее научились ловить даже деревенские собаки. Сейчас коммерческий лов лососевых в устье реки уничтожает косяки. Когда мы двигаемся по извилистым боковым протокам в сторону большой воды, то видим поселения, находящиеся в полном упадке. В селе Солонцы, где гниют прибрежные дома, у Сергея есть старые друзья. Они говорят, что шесть лет назад во время наводнения под водой оказалась половина села. Они вспоминают это со смехом. Им за семьдесят, но они все еще бодры и крепки: он – статный украинец, она – наполовину нанайка, наполовину китаянка, приехавшая сюда из Комсомольска на работу в школу, влюбившаяся и оставшаяся тут. Их одинокий дом на разрушенном берегу закончен и заново покрашен.
– После наводнения государство выделило всем деньги на строительство нового дома, – говорит хозяин. – Но мы взяли деньги и ничего не строили. Мы купили две квартиры для детей в Богородском и Комсомольске. А потом вернулись сюда и занялись строительством.
– Так что официально нашего дома не существует, – смеется женщина.
Я ловлю себя на том, что смеюсь вместе с ней, но спрашиваю:
– А потопы не могут повториться?
– Могут! – Муж понимает, что шансы велики, надеяться на их отсутствие бесполезно. – Тогда мы поднимемся и будем жить в палатке на холме, а потом спустимся и снова все здесь отремонтируем.
Я с опаской оглядываю их дом: ковры, узорчатые обои… Он кажется успешно восстановленным. Наводнения на Амуре – старая беда. В года сильных муссонов сеть его проток и крупных притоков превращает бассейн реки в труднопроходимые болота, столь же обширные, как встреченные мною в Монголии, а уровень воды в его долине может подняться на пятнадцать метров.
Однако наши хозяева в Солонцах приняли решение. Он выглядит квадратным в своем запачканном свитере и камуфляжной форме, она – плотная и веселая в цветочной куртке. Огород ждет летнего сезона, к посадке готовы картофель, огурцы, помидоры; жирные курицы несут крупные яйца. Но они говорят, что число жителей в селе быстро убывает. Из местной церкви ушел священник; убиравшая там женщина умерла, и здание заперто. Есть магазин, который они называют своим супермаркетом, но женщина говорит, что муж туда не пойдет:
– Боится, что захочет там всё купить, а мы не можем!
– Нам ничего не надо, – добавляет он.