Ждать возвращения чиновника особых поручений Игнатьева Воловцову пришлось недолго. В половине четвертого пополудни Николай Васильевич вошел в сыскное отделение и прямиком направился к кабинету Лебедева. Войдя в просторное помещение и завидев сидящего возле стола Ивана Федоровича, поздоровался с ним и, обращаясь к своему непосредственному начальнику, произнес:
– Докладываю по порученному мне делу по розыску коммерсанта Вершинина Рудольфа Залмановича… Данный фигурант проживает ныне на Малой Царицынской улице в доме мещанки Зинаиды Балантьевой, что наискосок от Казенных винных складов. В общем, попался, голубчик, можете брать, – удовлетворенно добавил Игнатьев и мельком глянул на Ивана Федоровича, надеясь поймать благосклонный взгляд (что и случилось). – С фигурантом сожительствует та самая девица, что по описаниям соседей проживала с ним на его квартире на Ильинке. Зовут Эмилия Бланк. Это она под именем Глафиры Земцовой нанимает квартиру у Балантьевой. Как сказал мне мой человек, из дома они выходят редко и крайне стеснены в материальных средствах.
Чиновник особых поручений Игнатьев замолчал и выжидающе посмотрел на Лебедева.
– Николай Васильевич тебе более не нужен? – поинтересовался Владимир Иванович у Воловцова.
– Может быть свободен, – ответил Иван Федорович и поднялся с кресла. – Благодарю вас за хорошо проделанную работу, – сказал он, обратившись к Игнатьеву. И протянул для пожатия руку.
Глава 20Признание Эмилии Бланк
Рудольф Вершинин заметил слежку за собой тотчас по возвращении из Дмитрова. Он отнюдь не был уверен в том, что за ним не следили и до этой поездки. Рудольф Залманович и раньше был подозрительным и частенько проверялся: якобы отряхивал от снега полы шубы, при этом незаметно и стремительно бросая взгляд назад; гляделся в витрины, примечая, не идет ли кто следом, и неожиданно озирался по сторонам, будто его окликнули. Однако эта его мнительность касалась дел, связанных с комиссионерской конторой «Гермес». Теперь же – и он это чувствовал буквально кожей – его выслеживают по иным причинам. И причины эти, скорее всего, касаются таинственного исчезновения судебного пристава Щелкунова.
Убедившись, что за ним и правда ведется наблюдение, Рудольф Залманович сообщил об этом Эмилии. Она в ответ на это не отмахнулась бездумно, как он ожидал, а стала вдруг задумчивой. Правда, после того как Вершинин купил ей каракулевые шубку и муфточку, задумчивость на время исчезла. Но вскоре опять вернулась, что не могло не беспокоить Рудольфа Залмановича.
– О чем ты все время думаешь? – спросил он как-то любовницу, невпопад ответившую на его вопрос, а попросту не слышавшую его из-за увлеченности собственными мыслями.
– Да так, ни о чем, – попыталась отмахнуться от вопроса Эмилия, но Вершинин был настойчив, и пришлось соврать: – Вот думаю, сколько нам еще придется скитаться, покуда нас не оставят в покое.
– А ты не думай об этом, – недовольно изрек Вершинин. – Вот провернем еще парочку крупных дел и уедем из Москвы…
– Куда? – быстро поинтересовалась Эмилия.
– Да хотя бы за границу… Например, в Париж!
Ответ Рудольфа, кажется, вполне устроил Эмилию, и она более не уходила в свои думы, во всяком случае, настолько, чтобы ничего не замечать вокруг.
А вот что надобно было совершить незамедлительно, так это поменять жилье, поскольку оставаться в квартире на Малой Царицынской в Хамовниках дальше было нельзя.
– Завтра поутру поедешь в Марьину рощу и снимешь дом, снова на чужое имя, – сказал Эмилии вечером следующего дня после возвращения из Дмитрова Рудольф Залманович и отложил газету с объявлениями о сдаче в аренду квартир и домов. – Вот здесь я в вестях прочитал… На Четвертой улице сдаются два дома, так что присмотри, какой из них будет получше, и найми его, не торгуясь…
– Почему в Марьиной роще? Там не очень хорошая публика. Можно было бы снять дом где-нибудь поближе к центру.
– Мы тоже с тобой не ангелы, – строго заметил Вершинин. И несколько мягче, увидев, как насупилась Эмилия, добавил: – В Марьиной роще люди попроще.
Дом, нанятый Эмилией, Вершинину понравился. Не развалюха, но и не из новомодных больших домов, окрашенных ярко и вызывающе. Так что они будут не на виду. И с соседями не впритык, – можно не ограничивать себя в словах и действиях. Рудольф Залманович хотел даже похвалить Эмилию, однако воздержался, посчитав это лишним.
Перед домом был разбит палисадник, а на задах – небольшой огород, где можно выращивать картошку с лучком и огурцы с помидорами. Если будет желание, конечно. Осматривая свои новые владения, Вершинин сказал:
– Будет теперь чем тебе заняться. Вон земли сколько! Помидоры с огурцами будешь выращивать. Они здесь хорошо пойдут. На рынке будешь продавать… А в палисаднике цветочки будешь выращивать, как до этого хозяева делали.
Эмилия промолчала и брезгливо дернула губками, что должно было означать примерно следующее: «Сейчас… Разбежалась!»
На встречу с профессором Сиротиным Эмилия уходила уже из нового жилища. Как и было заранее обговорено с Вершининым, она пойдет и постарается соблазнить профессора, чтобы потом можно было вить из него веревки и в конечном счете отобрать полученный им баснословный лотерейный выигрыш. Как это будет сделано: по-мокрому[19] или нет, покажут обстоятельства…
В новой шубке с муфточкой, в ботиночках, отороченных мехом, с легким румянцем на щечках Эмилия смотрелась сверхобольстительно. Александр Тимофеевич, придя в условленное место «Маленького Версаля», как иногда называл Нескучный сад император Николай I, не то что был поражен, – он на время потерял дар речи и, здороваясь, лишь прикоснулся губами к прохладным пальчикам Эмилии.
Девушка, казалось, не замечала и не понимала состояния профессора, и принялась оправдываться по поводу того, что на условленную встречу не пришел Вершинин.
– У него сегодня с утра страшный кашель и высокая температура. Наверное, это инфлюэнца, – тоном извиняющегося человека произнесла Эмилия. – И он просит извинить его…
Будь профессор пожестче характером и менее вежлив, он бы непременно сказал: «Да на кой мне извинения этого Вершинина! Не пришел, и слава богу. Я только этому рад!» Однако Александр Тимофеевич лишь молча кивнул, поблагодарив в душе метели, ветра и наступившую слякотную погоду; было бы весьма кстати, если бы Вершинин слег надолго.
Они немного погуляли по аллеям сада, любуясь на старинные постройки еще екатерининских времен. Разговор пока шел ни о чем: Александр Тимофеевич расспрашивал мадемуазель Бланк о ее родителях, а Эмилия интересовалась занятиями профессора и его педагогической деятельностью.
– А вы знаете, я ведь тоже едва не сделалась педагогом, – взглянула на профессора Сиротина Эмилия и вдруг поскользнулась. Инстинктивно она схватилась за руку профессора и, когда опасность упасть миновала, руку не отняла и продолжала идти с ним, уже держа его под руку, что Сиротину было очень приятно. – Я ведь проходила обучение на двухгодичных педагогических женских курсах при Обществе воспитательниц и учительниц. Окончив их, я бы стала педагогом и учительницей начальных классов. Я так мечтала об этом! – Она вздохнула и замолчала.
– А что вам помешало стать педагогом? – поинтересовался Сиротин.
– Папа умер, и мне пришлось оставить учебу, – соврала она и снова вздохнула, давая понять собеседнику, что очень сожалеет о том, что педагога и учительницы из нее не получилась.
«Бедняжка», – подумал профессор, и его душу захлестнула волна жалости. После чего возникло желание как-то помочь бедной девушке и принять участие в ее судьбе. А затем пришли злость и ненависть к Вершинину, воспользовавшемуся бедственным положением Эмилии и сделавшему ее прислужницей и исполнительницей его похотливых желаний.
– Можно вас спросить? – произнес Александр Тимофеевич после недолгого молчания.
– Конечно, – ответила Эмилия и доверчиво взглянула в глаза Сиротина.
– Как вы познакомились в Вершининым?
Она была готова к этому вопросу и принялась рассказывать профессору о своем знакомстве с Вершининым. Кое-что в ее рассказе было правдой. Например, то, что она, голодная, с какими-то копейками в кармане и отчаянной решимостью пришла наниматься к нему на службу, а он пригласил ее в ресторан, накормил, напоил и надругался. Слушая рассказ Эмилии, Александр Тимофеевич все более проникался к Вершинину ненавистью.
– Ах, как я глубоко несчастна, – произнесла Эмилия, закончив свой рассказ. – Вы даже не представляете, как бы мне хотелось иметь доброго друга, на плечо которого я могла бы опереться, – и печально опустила головку.
В этот момент профессор Сиротин решил для себя, что он сделает все возможное, чтобы вырвать милую несчастную девушку из лап этого чудовища Вершинина.
Ординарный профессор кафедры русского языка и словесности Императорского Московского университета Александр Тимофеевич Сиротин родился в тысяча восемьсот пятьдесят первом году в семье губернского секретаря, служившего квартальным надзирателем Арбатской полицейской части, что располагалась на Большой Никитской. После рождения Саши Тимофей Сиротин подался в присяжные поверенные при Московском Окружном суде и дослужился до чина надворного советника.
Учился Александр в Четвертой мужской гимназии на Воздвиженке, тогда она еще занимала здание бывшего Московского дворянского института, знаменитого дома Пашкова.
Окончив гимназию в числе первых воспитанников, он поступил на историко-филологический факультет Императорского Московского университета. Со второго курса получал стипендию имени святых Кирилла и Мефодия. После окончания университета он со степенью кандидата и золотой медалью, по ходатайству заслуженного профессора Московского университета Павла Яковлевича Петрова был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию.