Какое-то время они молчали. Александр Тимофеевич решал для себя, каким образом он мог бы помочь этой несчастной девушке сделаться независимой от Вершинина и начать новую жизнь без лжи и пороков. А Эмилия прикидывала в уме, пришла ли пора рассказать простодушному профессору о салоне Софии Морель, маркизе де Гильи, князе Асатиани и прочих хорошо и близко известных ей посетителях заведения капитанши Морель. А главное – наступил ли момент поведать Сиротину об исчезновении судебного пристава Щелкунова. Конечно, в ином свете, нежели это происходило на самом деле.
Думала она минуты две. Решив, что момент все же наступил, Эмилия опустила головку и тихо промолвила:
– Но это еще не все…
Эмилия была не по летам умной и сообразительной девушкой и после того, как Вершинин сообщил ей о слежке, быстро смекнула, что они под подозрением. Вскоре подозрение перерастет в уверенность, что они причастны к исчезновению судебного пристава Щелкунова. После чего последуют: следствие, суд, каторга. Какое-то время она раздумывала, как ей быть и что делать, чтобы избежать нависшей опасности. И решила упредить то, что должно было вот-вот произойти. И постараться избежать наказания. Тут и подвернулся этот профессор Сиротин, который не даст ей пропасть, даже если ее вышлют из Москвы куда-нибудь в Вологду.
Эмилия уже решила, что к Вершинину она не вернется, а для этого надлежало, чтобы Сиротин приютил ее. И он, похоже, готов был это сделать…
– Но это еще не все, – выдержав паузу после своего рассказа о знакомстве и жизни с Вершининым, тихо сказала Эмилия. – Я хочу вам рассказать еще нечто другое…
Александр Тимофеевич, казалось, был готов ко всему. Но когда девушка с какой-то безысходностью и дрожью в голосе стала рассказывать о салоне Софии Морель, по какому поводу она, Эмилия Бланк, там оказалась, и как Вершинин заставлял ее принимать предложения от развратников и сластолюбцев, гнев и негодование заполнили его душу.
Да как этот Вершинин смеет распоряжаться желаниями и поступками другого человека? Это ведь не что иное, как рабство. Более унизительное, нежели крепостное право. Дело подсудное, если начать по-серьезному с этим разбираться. Пожалуй, надо поговорить с Жорой, то есть с Георгием Евграфовичем Колоколовым, заслуженным профессором Императорского Московского университета по кафедре уголовного права и уголовного судопроизводства. Проконсультироваться, так сказать…
– Но и это еще не все… Страшное!
«Ну если то, что вы сказали, не самое ужасное, то я не знаю, что и думать», – едва не вырвалось у Александра Тимофеевича. Однако не вырвалось, и он, едва кивнув, сделал вид, что он весь внимание.
– Я являюсь соучастницей настоящего преступления, – такими словами предварила свое повествование Эмилия. И стала рассказывать. Конечно, не так, как все было на самом деле. По ее словам, она заманила судебного пристава Щелкунова на квартиру в Хамовниках, будучи напуганной угрозой расправы со стороны Вершинина. Но она и ведать не ведала, что Вершинин собирается убить судебного пристава…
– Он сказал, что не оставит на мне живого места, если я не приведу господина Щелкунова к нам на квартиру, – промолвила Эмилия и закрыла ладонями лицо. – А когда я привела его, Вершинин велел мне покинуть квартиру, что я и сделала. А потом… – Эмилии стало трудно говорить, поскольку она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, – потом, когда я пришла домой, пристава на квартире уже не было. Я думала, что он ушел. Но оказалось, Вершинин убил его, убил! – в порыве безмерного отчаяния произнесла Эмилия. – И спрятал в сундук, а сам куда-то ушел. И я всю ночь провела рядом с этим сундуком. Но я не знала! Я не знала, что Вершинин убьет пристава!
Сказав это, Эмилия уткнулась лицом в профессорскую грудь, не в силах более сдерживать рыдания. Несколько раз она пыталась что-то сказать, но у нее не получалось. Наконец сквозь рыдания Александр Тимофеевич с трудом разобрал:
– Я думала, что Вершинин просто поговорит с приставом, чтобы тот помог повременить с долгом, который висел над Вершининым как дамоклов меч. А он… он…
Ее плечи вздрагивали от плача.
Сиротин непроизвольно обнял девушку. Бедное юное создание. Совсем еще дитя. И как много она уже успела пережить…
– Успокойтесь, – поглаживая Эмилию по плечику, произнес Александр Тимофеевич. – Вы ни в чем не виноваты. Насколько мне известно, в «Уложении о наказаниях» есть такое понятие, как «принуждение от превосходящей непреодолимой силы». Вы совершали свои действия под принуждением, противиться которому не могли и не имели сил. Такие деяния, насколько мне известно, не вменяются в вину.
– Неужели? – подняла Эмилия просветлевший взор на ординарного профессора.
– Правда, – искренне ответил Сиротин. – Я, конечно, еще посоветуюсь со знающими людьми, но думаю, все так и есть, как я сказал: вы ни в чем не виноваты. Виноват Вершинин. Он вас заставил!
Эмилия всхлипнула и еще более прижалась к Сиротину, чувствуя, что он в полной ее власти, непременно ее защитит, не даст в обиду. Чего она и добивалась…
– Вы должны оставить этого мерзкого человека, – услышала она голос профессора. И, не задумываясь, ответила:
– Я только что сделала это. Но я боюсь, что…
– Ничего не бойтесь, – не дал ей договорить Александр Тимофеевич, продолжая обнимать девушку. – Я теперь с вами. И более никуда вас уже не отпущу.
– Благодарю вас. Вы… – Она не договорила, расчувствовавшись и опять собираясь заплакать.
– Это я благодарю вас, что вы позволяете мне помочь вам! – с не меньшим чувством произнес Александр Тимофеевич. В отличие от Эмилии, его чувство было искренним.
– И что теперь делать… нам?
– Сейчас мы пойдем домой, – выделив интонацией последнее слово, сказал Сиротин. – А завтра отправимся в полицию, и мы все там расскажем…. Как оно есть.
– Но я боюсь, – произнесла Эмилия и с надеждой посмотрела на ординарного профессора.
– Не бойтесь. Я буду рядом…
Глава 21Рассказ Эмилии Бланк
Когда Воловцов с полицейскими нагрянули в дом Балантьевой на Малой Царицынской, то квартира, которую нанимала Эмилия Бланк под именем Глафиры Земцовой, оказалось пустой.
– Опоздали! – невольно чертыхнулся Иван Федорович, ругая себя за медлительность. Следовало выехать сразу же, а не чаи распивать!
– Чего? – не расслышал помощник пристава Колымагин, что находился с нижними полицейскими чинами при судебном следователе.
– Опоздали, говорю. И в этом моя вина, – повторил Воловцов.
– Со всяким бывает, – произнес расхожую утешительную фразу помощник пристава, которая, впрочем, никак не подействовала на Воловцова.
Отпустив полицейских, Иван Федорович вернулся к себе в кабинет. Неудачи случаются со всяким, и тут помощник пристава Колымагин прав. Однако неудачи, как и удачи, есть следствие произведенных ранее действий. Или, напротив, бездействия. А поскольку он, судебный следователь по особо важным делам, не удосужился выехать в нанимаемую преступной парочкой квартиру тотчас по получении сведений от чиновника особых поручений Игнатьева, стало быть, он, Воловцов, и виноват в том, что преступники успели уйти.
И ищи их теперь как ветра в поле!..
Впору было посыпать голову пеплом и кусать локти. Иван Федорович этим бы непременно и занялся, если бы от подобного действия имелся хотя бы какой-то прок. Значит, нужно искать другое решение.
Воловцов сел за свой письменный стол и достал из его ящика папку с делом об исчезновении судебного пристава Щелкунова, вернее, теперь уже о его убийстве, и принялся читать. Когда не знаешь, что делать дальше, или в расследовании дела заходишь в тупик, всегда нелишне вернуться к имеющимся материалам и взглянуть на них свежим взглядом: а не упущено ли чего, что поможет сдвинуться с мертвой точки? И когда Иван Федорович пролистал папку с делом едва ли не до середины, в дверь кабинета постучали.
– Войдите!
Дверь кабинета нерешительно отворилась, и в проеме показался молодой полицейский в форме околоточного надзирателя.
– Входите, прошу вас, – повторил Иван Федорович, оторвавшись от материалов дела.
Полицейский нерешительно вошел и во все глаза уставился на хозяина кабинета. Ему еще никогда не приходилось иметь сношений с судебными следователями по особо важным делам. Да и не видел он таковых никогда. Поэтому он прошел на середину кабинета и молча остановился, не спуская взгляда с Ивана Федоровича.
– Чем обязан? – поинтересовался Воловцов, поскольку околоточный не торопился объяснять причину своего прихода, что начинало уже раздражать.
– Меня к вам Захар Мартыныч послали, – выпалил, спохватившись, околоточный надзиратель.
– Какой такой Захар Мартынович? – поднял брови Воловцов.
– Ну как какой? – слегка обидевшись за Захара Мартыныча, промолвил околоточный. – Колымагин. Наш помощник пристава.
Воловцову пришлось вспоминать, кто такой помощник пристава Колымагин, а заодно и понять, почему он должен его знать.
– А-а, Захар Марты-ы-нович, – протянул Иван Федорович, вспомнив наконец, кто такой помощник пристава Колымагин. – И что?
– Он послал меня за вами, – изрек околоточный надзиратель.
– Ясно… – ничего не понял Воловцов. – А зачем, позвольте узнать?
– Понимаете, в нашу часть сегодня поутру заявилась некая барышня по фамилии Бланк. Зовут Эмилия Адольфовна. С ней долго разговаривал Захар Мартыныч. После чего и послал меня за вами, сказав, чтобы я непременно вас привел…
Теперь все стало ясно. Воловцов быстро собрался, и менее, чем через сорок минут они с околоточным надзирателем уже входили в трехэтажное здание полицейской и пожарной части.
– Прошу за мной – предложил околоточный.
Поднявшись на второй этаж и протопав немного по коридору, они подошли к кабинету помощника пристава. Околоточный постучал в дверь и, услышав снисходительное «войдите», растворил перед Воловцовым дверь:
– Прошу вас.
Иван Федорович ступил в небольшой кабинет с письменным столом, несколькими стульями и кожаным диваном, предназначенным для отдыха, на тот случай, если вдруг в районе, подведомственном данной полицейской части, случится нечто такое, что вынудит служащих полиции работать денно и нощно. На диване сидела девушка с привлекательными лицом и стройной фигурой, не более чем двадцати лет от роду. Она внимательно посмотрела на вошедшего Воловцова, после чего опять приняла вид наивной и простодушной девицы, не понимающей, почему ее не отпускают домой, когда она уже все рассказала. Возле стола стоял, нависая над ним, степенный благообразный гражданин пятидесяти с лишком лет.