— Нам не фельдшера надо, — сказал Павка, — у него прислуга есть, Анна.
— Не Анна, а Прасковья. Старуха у него. Слыхали — кашляет?..
— А вы не знаете, где живет еще фельдшер? — спросил с отчаянием Павка.
— Фельдшеров много, — сказала женщина, с сожалением глядя на Павку. — А вы что же, фамилии его не знаете?
— Не знаем, — признался Павка. Он почувствовал себя очень глупым.
— А это — сестренка ваша? — полюбопытствовала женщина, взглянув на Глашу. — Ишь до чего худенькая.
— Да, да, сестренка, — ответил Павка. — Так где же живет еще фельдшер?
— Заходьте в семьдесят седьмой нумер, — подумав, сказала женщина. — А только у того фельдшера жена и две дочери, а прислуги нету. Или на Амурскую улицу в номер двадцать девятый. У того, кажется, прислуга есть. Как ты сказал зовут-то ее? Анна? Нет, у того — Фекла. Одноглазая, рябая. Ну, тогда зайди на Матросскую, в нумер шестой...
Вдруг женщина, не договорив, захлопнула калитку. По улице шли белогвардейские солдаты.
В номере шестом на Матросской улице оказалась другая Анна — старая, с пучками седых волос на подбородке. Павка совсем огорчился.
На город спустилась тьма. Поздно вечером усталые ребята выбрались на высокий берег Амура. Деревянная лестница, освещенная редкими фонарями, сбегала вниз, к черной реке. В темноте глубоко внизу горели огоньки баканов, у пристаней светились пароходные огни, а подальше висели высоко над рекой огни железнодорожного моста. По освещенному бульвару гуляли нарядные женщины с белогвардейскими офицерами. Они смеялись каким-то неестественным смехом, словно их щекотали.
Павка и Глаша стали искать уголок, где потемнее. Они с удивлением разглядывали встречавшихся им офицеров, важных, веселых. Коротенький японский офицер привлек их внимание. Он шел медленно, волоча за собой по земле шашку. Все с ним здоровались, и он отвечал на поклоны еле заметно и важно. Глаза у него были раскосые, лицо желтое, как оберточная бумага.
— Павка, — дернула мальчика Глаша, — гляди. Ведь это Никашка!
— Врешь! — сказал Павка. — Какой же это Никашка? Гляди, этот какой важный, в военном мундире.
— А я тебе говорю, что Никашка!
Павка догнал офицера.
— Никашка! — крикнул он.
Офицер посмотрел на Павку, не сказал ни слова и пошел дальше. Шашка его чертила на песке длинный след.
— Ну вот видишь, — сказал Павка, возвращаясь. — Какой же это Никашка?
Стало совсем темно. Прохожих было все меньше и меньше.
Наступила ночь.
— Что же нам делать, Павка? Пойдем на базу к дяде Остапу, — сказала Глаша.
— Погоди, Глаша. Итти далеко, усталая ты. Может, завтра найдем Варю, — ответил Павка.
Он вынул из кармана корку черствого хлеба, и ребята поужинали.
Поздно ночью ребята легли спать на скамейке над обрывом. С реки полз ядовитый, сырой туман. Было очень холодно, и Павка, сняв с себя бушлат, надел его внакидку и прикрыл полой Глашу.
Разбудил их холодный, осенний рассвет. Амур бушевал. На пристани гудели пароходы. Откуда-то издалека доносился колокольный звон. Глаша протерла глаза грязными ладошками и сказала:
— Как хорошо я спала! А потом холодно стало. Ой, Павка, до чего есть хочется!
Тут Павка тоже почувствовал, что у него в животе заурчало. Как хорошо бы сейчас съесть кусок хлеба, селедку с горячей картошкой, выпить кислого молока!..
Но есть было нечего. Денег у ребят не было.
— Придется потерпеть! — сказал он. — Сегодня непременно найдем Анну и Варю. То-то поедим!
— Ты найдешь, как же! — сказала Глаша. — Ты искать не умеешь.
— Это я искать не умею? — рассердился Павка. — Ах, ты... — Он хотел выругаться, но сказал: — Идем, я тебе покажу, как я искать не умею!.. Мы станем доктора искать, доктора найти легче.
Но фамилии доктора, у которого служит в горничных Варя, Павка тоже не знал.
Докторов в городе было много. На дверях деревянных домиков висели начищенные медные дощечки, на дощечках чернели надписи: «Доктор Скопидомский. Внутренние болезни», или: «Доктор Зиссерман. Удаляю зубы без боли», или: «Доктор Абессаломов. Ухо, горло и нос».
Город весь замер и притаился. Двери запирались на крепкие запоры. На стук открывалась узенькая щелочка, и недоверчивый голос спрашивал: «Кто там? Что надо?» А в некоторых домах в дверях были выдолблены крохотные дырочки — «глазки». В этот глазок наблюдал за пришельцем чей-нибудь настороженный и перепуганный глаз.
Павка подходил к дверям с медной дощечкой, стучал или звонил. За дверью шлепали чьи-то шаги, раздавался голос:
— Доктор не принимает.
— А мне и не нужно вашего доктора, — отвечал Павка. — Скажите, пожалуйста, здесь живет Варя?
— Какую вам Варю? Нет тут никакой Вари! — отвечал сердитый голос за дверью.
— А, может, вы знаете, где живет фельдшер? — спрашивал Павка.
— Вы что хулиганите? Какой еще фельдшер? Я дворника позову.
— Да мы и не хулиганим, — говорил Павка, подтянув гитару, висевшую на ремне, — мы ищем фельдшера. Понятно?
За дверью все стихало. Павка, подождав, стучал еще раз. Никто больше не подходил к двери. Тогда он говорил поеживавшейся от холода Глаше:
— Ну, что ж? Пойдем.
И они шли дальше, смотрели по сторонам, и если Глаша замечала дощечку, она кричала, хватая Павку за руку:
— Еще!
— Где?
— Гляди, гляди, вон там!
Павка направлялся к новой дощечке, снова стучал, снова спрашивал. Вари нигде не было.
Наконец под вечер они вышли в тихий, заросший травой переулок. Возле одного из домов, с подвалом, с высокими окнами, стояли японские часовые. У подъезда пыхтел закрытый черный автомобиль. Двое вооруженных японцев вышли из ворот и пошли по улице. Какой-то человек в штатском прохаживался под окнами. Входная дверь вдруг распахнулась, человек в штатском стал навытяжку, и на крыльцо вышел японский офицер, как две капли воды похожий на парикмахера Никашку. Офицер влез в автомобиль, автомобиль загудел, запыхтел и исчез за углом. Ребята побрели дальше. Стало темнеть.
— Гляди! Гляди! — воскликнула Глаша. — Дощечка.
Павка и сам увидел дощечку.
Он прибавил шагу и подошел к одноэтажному дому с высоким крыльцом. Павка взбежал на крыльцо.
На медной дощечке красивым почерком было вырезано:
— Ну вот и дура, — сказал разочарованно Павка, сходя с крыльца, — это вовсе не доктор. Написано: профессор. Поняла?
— Поняла, — ответила сконфуженная Глаша.
— Идем.
— Пошли, — вздохнула девочка, и они пошли дальше, голодные и усталые.
А через несколько минут дверь профессорского домика отворилась, и на крыльцо вышел маленький седой старик с аккуратно подстриженной бородой, в старомодном пальто.
Он повернулся и сказал кому-то в глубь дома:
— Варя, я из госпиталя не скоро вернусь, вы меня не ждите.
Дверь захлопнулась, и старик, постукивая черной дорогой тростью, пошел в ту сторону, откуда недавно пришли ребята.
В эту ночь ребята спали в пустом дровяном сарае. Они долго не могли заснуть, все боялись, что кто-нибудь войдет, начнет страшно ругаться и выгонит их на улицу.
Под утро они проснулись от холода. По крыше сарая барабанил крупный осенний дождь. Крыша протекала, и на земляном полу образовались глубокие грязные лужи.
Павка встал и осторожно приоткрыл ворота сарая. На дворе не было ни души. Стояло серое, туманное, мокрое утро. Выходить не хотелось, но и оставаться было нельзя. Павка прикрыл гитару полой бушлата. Ребята пошли через двор и вышли на улицу.
В небе висели тяжелые серые тучи. Глашины косички сразу намокли и стали похожими на крысиные хвостики. Она дрожала от холода. Ее большие дырявые ботинки наполнились холодной водой и на каждом шагу противно хлюпали и чмокали.
— Ну что ж, Глашка? — сказал Павка. — Чем по городу шляться, пойдем лучше на базу. К дяде Остапу зайдем, он Варин адрес знает.
— Давно бы так! — обрадовалась Глаша. Дождь стекал по ее личику грязными полосами, оно осунулось и похудело. Под глазами чернели темные круги. Павка взглянул на нее, покачал головой.
— Ну и страшна же ты стала, Глашка!
— А ты погляди на себя! — обозлилась Глаша. — Красавец нашелся!
— Да я не к тому, — примиряюще сказал Павка. — Есть хочется?
— Ой, как хочется! — протянула Глаша.
— Так пойдем скорей, к вечеру дойдем, — сказал Павка. — Ты уж потерпи, Глашка. Дядя Остап нас накормит. Он добрый...
Они прошли несколько улиц, посеревших от дождя. Они шли мимо розовых, голубых и оранжевых домиков, мимо большой белой тюрьмы. Город кончался кузницами, паровыми мельницами и старинной заставой с полосатыми столбами и шлагбаумом. Раньше шлагбаум всегда был открыт, а каменные домики заставы наглухо заколочены.
Ребята подходили к заставе. Теперь шлагбаум был опущен — полосатая перекладина пересекала дорогу. Ничего не понимая, Павка подошел ближе. Из каменного домика вышел японский солдат с винтовкой.
Он подошел к шлагбауму, стал на самой дороге и сказал:
— Ваша уходи-уходи.
— Но нам домой надо! — сказал Павка. — На базу!
— База нельзя. Ваша уходи-уходи, — упрямо повторил солдат и поднял винтовку.
Павка растерянно повернулся к Глаше. Она стояла под дождем вымокшая, дрожащая.
— Надо назад итти, — сказал он.
Солдат постоял, пока ребята не отошли от шлагбаума довольно далеко. Потом посмотрел в небо, сердито сплюнул и, поеживаясь от сырости, вошел в серый каменный домик.
«Что ж теперь делать? — подумал Павка, когда они усталые и голодные вернулись в город. — Вот так попались! Ни туда ни сюда!»
Было уж совсем темно, когда они отыскали ночлег — в сыром каменном складе на пристани. Склад был открыт, потому что в нем не было никаких товаров. Ребята заснули, прижавшись друг к другу. Проснулись они от голода.
— Ой, как есть хочется! — сказала Глаша.
«Надо продать что-нибудь», мелькнула у Павки мысль. Но что продать? Гитара братишкина. Значит, гитару продать нельзя. Продать бушлат, — пожалуй, замерзнешь.