«Значит, Илюшку убили? — с ужасом подумал Павка. — Как же Варя без него будет?»
Но он не посмел спросить Митрошу, а матрос, глядя в сторону, продолжал рассказ.
Носы шлюпок врезались в берег.
Петр и Косорот сняли бескозырки и сказали:
— Прощай.
Они прощались с родным кораблем.
Несколько минут все стояли на берегу молча, поджидая Илью. Но ничего не было слышно. Далеко за сопками начал маячить рассвет. Петр нахлобучил на голову бескозырку и тихо приказал:
— Марш.
Стараясь шагать как можно тише, хлюпать сапогами по мокрой глине как можно меньше, матросы исчезали во тьме, в мохнатой тайге, близко пододвинувшейся к берегу.
К рассвету они отошли уже так далеко от реки, что никакие снаряды их достать не могли.
Митроша умолк. Пузатый шкаф играл снова «На сопках Маньчжурии». Павка хотел спросить, как добрел до города Митроша и что делает Петр в тайге, но не посмел. Митроша катал по скатерти хлебные шарики, потом постучал ложечкой по стакану. Размахивая салфеткой, подскочил половой.
— Получи, — сказал ему Митроша и заплатил. — Михал Потапыча накормили?
— Накормили-с, — угодливо сказал половой. — Очень довольны-с, урчат-с...
— Я после зайду за ним, — сказал Митроша. — Идем, Павка.
— Куда? — спросил Павка.
— К Варе.
Павка вскочил. Значит, Митроша знает, где живет Варя? Вот счастье-то!
Митроша шел быстро, и Павка еле за ним поспевал. Они прошли несколько улиц и вошли в тихий, заросший густой травой переулок. Митроша вынул из кармана бумажку, прочитал, подошел к дому с медной дощечкой, на которой было вырезано:
— Так я же здесь был! — воскликнул Павка. — Только я ушел. Варя живет у доктора, а это — какой же доктор?
— Эх, дура, дура! — посмотрел Митроша на Павку. — Это же есть самый знаменитый врач. Здесь режет — в Америке слышно. Про-фессор ме-ди-цины.
Он постучал в калитку. Калитка открылась, и Павка увидел Анну. Он сразу узнал ее. Анна недоверчиво поглядела на Митрошу.
— Тетенька, не узнаете? — спросил Павка.
— Господи! — всплеснула руками Анна. — Павка, милый ты мой!
Она кинулась обнимать мальчика.
— Пустите, тетенька, — еле дыша, взмолился Павка. — Дыханья нету.
Анна отпустила Павку.
— И где же ты пропадал? Искали мы тебя повсюду, искали... Словно чувствовала я сердцем, пришла к Варюше в гости, вот ты и объявился! Милый ты мой! — вдруг завыла она тонким голосом. — Да какой же ты грязный! Пойдем, пойдем. И вы входите, — сказала она Митроше. — Хозяина дома нету, а Варя на базаре.
Они вошли в кухню, высокую, белую, чистую. На полках стояла начищенная посуда. С полок свисали бумажные кружева. Анна резала ситный и приговаривала:
— Ешь, милый, ешь. Поди, изголодался. И вы ешьте, — говорила она Митроше.
— А от Петеньки ни весточки, ни письмишка, — запричитала она. — Сироты мы с тобой, Павка...
Слезы текли у нее из глаз и падали на намазанный маслом ситный.
— Да жив ваш Петенька, — вдруг сказал Митроша. — В тайге он.
— Живой?
Анна выронила ситный, нож со звоном упал на пол. Она уставилась на Митрошу.
— Господь с вами! С чего его в тайгу занесло? — спросила Анна. — Вы откуда знаете?
— Да я только что из тайги.
— Это Митроша, Анна, с «Грозы» Митроша!
— С «Грозы»? Господи! Да что же вы раньше-то не сказали? Живой Петенька? Похудел или как?
— С чего б ему худеть? — засмеялся Митроша. — В тайге все есть — и хлеб, и рис. У японцев целый обоз отбили. Ух, и наддали же им жару!
— Ах ты, господи! Да кушайте же вы, кушайте...
Вдруг Митроша насторожился. Кто-то поднимался по лестнице.
— Да это Варюша идет, Варюша! Вот радость-то ей будет!
Дверь скрипнула и растворилась. Варя стояла на пороге.
— Митроша! — крикнула она. — Павка!
— Петенька-то мой живой! В тайге он, в отряде, — захлебываясь говорила Варе Анна.
— А Илюша? — спросила Варя.
Затаив дыхание, Павка ждал: что же ответит Митроша?
— А Илюша где? — спросила еще раз Варя. Она вплотную подошла к Митроше.
— Убили его? — сказала она так тихо и таким сдавленным голосом, что у Павки под сердцем похолодело.
Митроша наклонил голову и молчал.
Павка взглянул в Варино лицо и испугался. Оно стало бледное и страшное. Словно ударил кто ее со всей силы, и она хочет закричать и не может.
Митроша отошел к окну и стал глядеть на двор.
— Боже ж ты мой, убили сокола ясного Илюшеньку... — вдруг отчаянно зарыдала Анна.
— Может, еще вернется Илюша, — неуверенно сказал Митроша, глядя в окно.
У Павки слезы подкатили к горлу.
— Митроша, — неожиданно сказала Варя, — возьми меня в тайгу...
— А я в тайгу не пойду, — сказал Митроша. — Мы с Мишкой счастье продаем. Никита Сергеич Бережнов...
— Он здесь? — спросила Варя.
— А ты и не знала?
Анна всхлипнула.
— Чем сидеть да хныкать, помогать мужьям надо, — сказал Митроша Анне.
— Ну... какие же мы... помощницы? — всхлипывая протянула Анна.
— И вам работа найдется, — убежденно сказал Митроша. — Приспособим.
— Я все буду делать, все, — горячо сказала Варя.
— Вот распрекрасно, — обрадовался Митроша. — Идем к Бережнову.
Он нахлобучил фуражку и накинул на плечи свой перешитый бушлат.
— Пошли, что ли?
— Погоди минуту, — сказала Варя. — Надо пристроить Павку. — А где же Глаша? — спросила она.
— Глашка нынче присмирела, — сказал Павка. — Хозяйка у нее злющая — ведьма. И ребят двое, озорные, день и ночь орут. Глашка ничего — терпит.
— Веди ее сюда, понял?
— Понял, — ответил Павка и, взяв гитару, пошел вслед за Варей.
Захватив тюфячок, табуретку и небольшую керосиновую лампу, она отвела его в подвал. Подвал был сырой и мрачный, но зато это была настоящая, постоянная квартира.
Павка в подвале устроился наславу. Он вбил в стену гвоздь и первым делом повесил гитару. Затем несколько раз переставил с места на место стол и табуретку и полюбовался перестановкой.
Потом он вышел из подвала.
«Как-нибудь проживем и без хозяйки, — решил он. — Буду газетами торговать, а после, может, еще что-нибудь придумаю. Прокормимся».
Вскоре он дошел до двухэтажного дома. Он вошел в темные сени, прошел коридором, освещенным коптящей лампочкой, висевшей на гвозде, и наконец постучался в дверь комнаты Глашиной хозяйки. Никто не отпирал. Павка постучал еще раз. Тогда послышались шаги. Тщедушный муж хозяйки открыл дверь. Вид у него был растерзанный.
— Уходите, молодой человек, — испуганно зашептал он. — Услышит жена — убьет вас насмерть. Уходите.
— Мне Глашку нужно, — сказал Павка. — Я за Глашкой пришел.
— Убежала намедни ваша Глашка. Потеряла деньги, подралась с хозяйкой, чуть не поубивали друг друга, — продолжал шептать, оглядываясь назад, хозяин.
— Куда убежала-то? — спросил Павка и вдруг увидел, что хозяина уже нет, а на его месте стоит огромная Матрена Филатьевна.
— Ты зачем, пожаловал? Шкуру спущу, паскуденыш! — рыкнула она таким голосом, что у Павки в груди словно что-то оборвалось. Он повернулся и побежал по коридору. Коридор был длинный. Павка слышал, как за спиной топочут тяжелые сапоги страшной торговки. Он выскочил на двор, перемахнул через забор и побежал, не разбирая дороги и спотыкаясь.
Наконец Павка, запыхавшись, остановился. Он добежал до самой реки — темной и неподвижной.
В реке отражались городские огни.
Глава пятаяНОВОСЕЛЬЕ
Глаша шла вдоль реки, по-осеннему вздувшейся и черной.
Она сама не знала, куда идет. Она страшно устала за те немногие дни, что провела у хозяйки. Но она не останавливалась и брела, как во сне, все дальше и дальше.
Итак, после всего, что произошло, к торговке ей нельзя вернуться. Хорошо еще, что она успела вырваться. Матрена Филатьевна, рассердившись, могла забить насмерть.
А больше у нее в городе нет никого... ни одного места, где бы переночевать.
Только теперь Глаша поняла, как страшно остаться одной в большом, чужом городе.
Где-то теперь брат? Этого никто не знает. Может быть, его уже нет в живых. Как она хотела бы очутиться снова на базе, в своей милой халупе, обедать, ужинать, стирать братишкины тельняшки и форменки, развешивать их на пустыре на длинных-предлинных веревках, дразнить этого задавалу Павку горе-рыбаком...
Хоть бы Павка был тут с нею! Все-таки было бы легче. Пускай бы ссорился, дрался, — все равно, лишь бы рядом был кто-нибудь знакомый.
По берегу пробирался мальчишка с удочками.
— Павка! — крикнула Глаша. Мальчишка обернулся, и Глаша увидела, что это совсем не Павка. Мальчишка пошел своей дорогой...
«Счастливый, — подумала Глаша, — домой идет...»
Скоро наступил вечер: солнце уже низко скатилось к Амуру, стало красным и вот-вот утонет в реке. Где же переночевать?
Глаша перепрыгнула через ручей зловонных нечистот, стекавших с улиц в Амур. Домики притаились на склоне сопки, притихли. Вот ведь, подумала Глаша, в каждом живут люди, — может быть, и добрые люди, — а ночевать негде. Не пойдешь ведь сразу к первому попавшемуся на глаза домику, не стукнешь в оконце и не попросишься ночевать... Выйдет на стук кто-нибудь сердитый, накричит, а может быть — даже прибьет. Нет, не станет Глаша стучаться в оконце!
Может, пойти ночевать на пристань, в старые, пустые склады? Но там бегают большие, жирные крысы. Они отчаянно и противно пищат. А вдруг, когда Глаша заснет, крысы кинутся на нее? Говорят, они могут загрызть насмерть.
Она остановилась. У самой воды в красно-рыжей лодке с надписью: «Красавица», на корме сидел толстый черный кот. Шерсть его лоснилась и была словно бархатная. Кот деловито ловил рыбешку, прибитую к берегу. Зацеплял серебристую рыбку лапой, стряхивал ее в лодку и, урча и жмурясь, жевал. Сжевав, снова принимался за охоту. Глаша загляделась на толкового кота. Как жаль, что нельзя есть сырую рыбу. Девочке так хотелось есть! Над рекой пронесся холодный ветер, зарябив воду. Черный кот все сидел на лодке и ловил рыбу, хотя есть ее уже больше не мог, наелся досыта. «Надо итти», вспомнила Глаша.