Она вышла на шоссе. Верхами проехало несколько солдат. С сопок надвинулись сумерки, темной пеленой закрывая дома. Калмыковский офицер прошел мимо Глаши, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом. От него пахло спиртом. Глаша застыла, замерла, прижавшись к забору. Офицер ее не заметил. Когда он скрылся вдали, Глаша побрела дальше. Что-то белело под фонарем на столбе. Глаша подошла и вдруг увидела большой портрет своего братишки!
«Ваня?» удивилась она. Да, это был он, в лихо надетой набекрень бескозырке с надписью на ленточке: «Гроза». Тут только Глаша заметила, что портрет обведен жирной черной рамкой и над портретом напечатано:
А внизу было подписано крупным шрифтом:
Красный бандит Косорот, скрывающийся в тайге.
За поимку живым — 1000 японских иен.
«Значит, живой, — обрадовалась Глаша. — В тайге. Портреты печатают».
— Все равно не поймают, — сказала она и уже протянула руку, чтобы сорвать объявление. Но тут же отдернула руку и оглянулась. Она услышала, что кто-то идет по улице. К Глаше приближался патруль японских солдат. Девочка быстро свернула в переулок.
Она прошла несколько шагов. Переулок показался ей очень знакомым. Ну, конечно! И этот зеленый домик, и покосившийся забор! И ворота со скрипучей калиткой! Глаша толкнула калитку и очутилась во дворе.
Она сразу узнала этот двор.
Именно здесь должен быть дровяной сарай, в котором она ночевала с Павкой, когда они пришли с базы в город.
Вот и сарай. Ворота его заперты. На них висит тяжелый чугунный замок.
«Вот несчастье! — подумала Глаша. — Наверное, купили дров на зиму и теперь запираются...»
Вдруг ворота сарая зашевелились. Замок отъехал в сторону, ворота открылись, и на двор вышла девочка лет четырнадцати, очень грязная, одетая в какие-то лохмотья, черноглазая, черноволосая и смуглая. На ногах у нее были стоптанные туфли на высоких каблуках.
— Тебе чего здесь надо? — удивленно спросила девочка Глашу.
— А ты что здесь делаешь? — в свою очередь спросила Глаша черноглазую девочку.
— Я-то здесь живу. А ты?
— А я здесь тоже живу.
— Врешь, — сказала черноглазая. — Я тебя не видала. Ты где христарадничаешь?
Глаша не поняла вопроса и удивленно посмотрела на девочку.
— Ну чего глаза выпучила? — продолжала девочка. — Где, говорю, христарадничаешь?
— Я не понимаю, что ты говоришь, — сказала Глаша.
— Фью! — свистнула девочка звонко, как мальчишка. — Да ты новехонькая! Ну, где милостыню просишь?
— А я... я совсем не прошу милостыню, — сказала Глаша.
— Так ты что же? Домушничаешь? Стрёмишь? Карманничаешь?
Это был уж совсем воровской язык, и Глаша ничего не поняла.
— Откуда же ты взялась? — удивленно спросила черноволосая и подошла к Глаше поближе. — Тебя как звать? Ты чья? Чем промышляешь? — закидала она Глашу вопросами. Глаза у незнакомки стали любопытные и так сочувственно глядели на Глашу, что она рассказала ей о хозяйке, о потерянных деньгах...
— Так это, значит, у тебя их Николка Костыль вытащил. Хвастался, что девчонку обчистил, — сказала девочка. — Ловко. Так ты, значит, хозяйку ножом? Молодец!
В голосе новой Глашиной знакомой послышалось уважение.
— Что ж, если тебе негде ночевать, пойдем...
— Куда?
— Да в сарай же! Тебя как зовут?
— Глашей. А тебя?
— Мальвиной, — гордо сказала девочка и тряхнула своими черными кудрями.
В сарае во всех углах лежало какое-то тряпье. По середине стоял большой стол. На столе валялись бутылки, деревянная нога, сапог, рыжий парик, краюха хлеба, несколько свечей. Глаша невольно шагнула к столу и посмотрела на хлеб.
— Ты что — голодная? — спросила Мальвина. — Ешь.
Глаша с жадностью стала есть хлеб.
— Ишь ты-ы, — протянула Мальвина, — несладко тебе жилось у хозяйки. Ну что ж. Вот наши от всенощной придут, я тебя пристрою.
— Куда? — спросила Глаша, прожевывая хлеб.
— Увидишь, — загадочно ответила новая Глашина знакомая. Она воткнула свечу в горлышко пустой зеленой бутылки и зажгла ее. В углах зашевелились огромные черные тени, поползли по стене.
— Жизнь у нас привольная, вольготная, — сказала Мальвина, потягиваясь. — Живем — не тужим.
«Какая может быть у тебя привольная жизнь, — подумала Глаша, оглядывая Мальвину, — если у тебя даже платья нету?»
— Надену в воскресенье новое платье, — словно отвечая на Глашины мысли, продолжала Мальвина, — в кино пойду — Гарри Пиля смотреть, Мэри Пикфорд. Ты знаешь, в нее влюбился граф. Такой богатый, на своем собственном автомобиле ездит, а она грязная-прегрязная... замарашка. Он купил ей серебряное платье, — мечтательно рассказывала Мальвина, — все вышитое жемчугом, и повел ее в сад. Он ей вот такой букет цветов подарил, — показала девочка, — а потом привез в красивый, белый дом. И они стали ужинать... ужинали-ужинали, и она ела и ела, — видно, голодная была, — а он только тырк вилкой — и отбросит. Тырк вилкой — и отбросит.
Вдруг она прислушалась.
— А вот и наши собираются, — сказала она. — Сядь в уголок и молчи, пока не позову.
Глаша села в уголок на груду серого тряпья.
Вошел несчастный, хромой старик, весь согнувшийся в три погибели, опиравшийся на две палки. На глазах у него были черные очки. Вошла старуха, похожая на бабу-ягу, — такой всегда представляла ее себе Глаша. У нее изо рта торчал длинный зуб, а глаза были выпученные, словно висели на ниточках. Вошел мальчик на костылях, в рваных штанах, из которых торчала розовая голая коленка. Вошла молодая женщина с грудным ребенком, завернутым в одеяло.
Она размахнулась и вдруг бросила ребенка в угол.
— Убьется! — крикнула Глаша и кинулась к ребенку. Он лежал тихо, не шевелился. Глаша подняла его на руки и вдруг поняла, что это вовсе не ребенок. В одеяле было завернуто полено.
— Это что такое? — услышала Глаша голос над самым ухом, и чья-то рука взяла ее за плечо. Она повернулась и встретилась взглядом с женщиной, кинувшей ребенка.
— Ей ночевать негде, — сказала Мальвина. — Это я ее привела. Ты ее не тронь, Катерина.
— А-а, — протянула женщина. — Глядите-ка, какую девчонку Мальвинка выискала.
Старик положил на стол палки и, совсем не хромая, подошел к Глаше. Чтобы лучше ее рассмотреть, он снял свои черные очки. Подошла к Глаше и старуха с висящими словно на ниточках глазами. И мальчик, отбросив костыли, подошел и стал рассматривать Глашу. Старуха протянула костлявую, коричневую и жилистую руку и взяла Глашу за подбородок.
— Ангельское личико, — прошамкала она, — глазки голубенькие, — каждый подаст, каждый подаст, — повторила она. — Ай да Мальвинка!
— Обижать я ее не дам, — сказала Мальвина.
— А мы ее обижать и не будем, — прошамкала старуха, еще больше выставив свой длинный, словно собачий зуб. — Мы ей работу дадим, жить с нами будет. У тебя мать есть?
— Нету, — ответила, осмелев, Глаша. Она убедилась, что эти странные люди не собираются делать ей ничего дурного.
— А отец? — спросила женщина, которую звали Катериной.
— И отца нету.
— Ну вот и хорошо, что нет, — сказала старуха.
Все стали заниматься своим делом. Старик вдруг потянул себя за бороду, борода отклеилась, и Глаша увидела совсем молодое лицо. Старуха разожгла в углу керосинку и, что-то приговаривая, стала стряпать.
— Поди-ка сюда, — сказала она бывшему старику, и он подошел к ней, совсем больше не согнутый, а, наоборот, высокий и худой. Они стали шептаться. А мальчик подошел к Мальвине и Глаше и сказал:
— Они в поводыри ее хотят определить.
Глаша не поняла, что это значит.
— Много набрал? — спросила Мальвина мальчика.
— Мне хватит, — сказал мальчик и зевнул. — Поспать бы.
Мальвина разложила на земляном полу тряпье и легла.
— Ложись, — сказала она Глаше. Глаша легла рядом с Мальвиной и скоро заснула.
В ту же ночь, когда Павка, усталый от бесплодных поисков Глаши, крепко спал на тюфячке, его разбудила Варя.
— Павка, вставай, — сказала она, наклоняясь над мальчиком.
Павка протер рукой глаза.
— Пойдем, — заторопила Варя.
Они вышли во двор. Кудлатый пес Касторка с заросшей шерстью, похожей на хризантему мордой завилял хвостом. Варя вошла в сарайчик, где хранилась всякая рухлядь: ломаная мебель, дырявая посуда, старые пружинные матрацы. В сарайчике ждала их Анна с фонарем.
— Выкопай яму, Павка, — попросила Варя. — Ты сильный.
— Зачем яму? — спросил Павка.
— Спрятать кое-что нужно.
Она показала на две плетеные рогожные сумки, такие, с какими хозяйки ходят на базар.
Сумки были чем-то плотно набиты.
— От Петра из тайги человек приедет, — сказала Варя. — Для него это... Никита Сергеич приказал...
Павка понял, что в тайгу надо передать что-то важное и до приезда человека надо закопать, чтобы никто не обнаружил. Он взял лопату, стоявшую в углу, поплевал на ладони и стал копать. Земля была твердая, и Павка даже вспотел от натуги. Он копал и слышал, как переговаривались между собой Варя и Анна.
— Петеньке душегрейку свяжу, — говорила Анна. — Мерзнет, поди, в тайге на сырой земле. Да поесть чего бы послать? Хлебца с ветчинкой, что ли... Варя, а вдруг Петенька сам приедет? — радостно шептала Анна. — Нет, не дай бог, — тут же озабоченно шептала она. — Заберут его японцы, споймают, убьют...
На дворе вдруг хрипло и отрывисто залаял Касторка. Так он лаял всегда на чужих. Павка перестал копать и прислушался. Кто-то тихонько царапался у калитки.
— Туши фонарь, — шепнула Варя Анне, и Анна дунула на фонарь. Наступила полная темнота. Варя тихо вышла. Павка слышал прерывистое дыхание Анны. Он понял, что женщины затеяли что-то опасное, за что здорово может попасть от японцев. Со двора послышался Варин голос.
— Кто там? — спрашивала она.
— Тяжело больной к профессору, — сказал кто-то за калиткой.
— Профессор в госпитале, — дрогнувшим голосом ответила Варя.