— У больного оспа, больной волнуется, — ответили за калиткой.
— Входите, — сказала Варя и стала отпирать калитку.
Павку вдруг осенило, что «у больного оспа» — это условный пароль! Совсем как в «Сюркуфе, грозе морей». Когда Сюркуф приходил к своим друзьям, он всегда говорил: «Море волнуется». И перед этим паролем растворялись все двери.
Варя прикрикнула на Касторку, и он затих. Она тихо поговорила с кем-то, потом снова слегка скрипнула калитка, на улице послышались тихие, удаляющиеся шаги.
Варя вошла в сарай.
— Зажигай, Анна, — сказала она.
Анна зажгла фонарь. В руках у Вари Павка увидел какой-то сверток и большой черный револьвер.
— Господи! А он сам не выстрелит? — тихо ахнула Анна.
— Он сам никогда не стреляет, — пояснил Павка, удивляясь ее безграмотности. — Где же видано, чтобы револьвер сам стал стрелять?
Неглубокая ямка была готова. Варя стала укладывать в ямку сумки, пакет, револьвер.
— Зарывать? — спросил Павка.
— Зарывай, — сказала Варя.
Павка накидал землю, затоптал яму ногами.
— Никому, Павка, не проговорись, слышишь? — сказала Варя.
— Что я, дурак, что ли? — обиделся Павка. — Гроб-могила, три креста.
Это было самою страшною клятвою амурских пиратов.
Павка сам не знал, что бывает с нарушившим страшную пиратскую клятву. Но уж что-нибудь наверное случится, пахнущее могилой и гробом.
Павка оставил женщин на дворе и вернулся в подвал. Он лег и долго не мог заснуть.
— У больного оспа. Больной волнуется, — пробормотал он. Рядом с ним совершаются такие непонятные вещи!
Наконец он заснул и во сне увидел Сюркуфа. Сюркуф был одет в свой обычный костюм — в красный камзол с кинжалом у пояса, но как две капли воды был похож на Косорота.
— Ну, капитан, — сказал он Павке, — прикажи полный ход вперед.
И Павка увидел, что он стоит на мостике большого стального корабля. Корабль плывет по бурному морю, море пенится и брызжет на палубу, а Павка командует:
— Полный вперед!
Все Павку слушаются, матросы прибегают за приказаниями. На горизонте показываются неприятельские корабли.
Павка приказывает:
— Открыть огонь! — и вдруг видит Глашку.
Она поднимается по трапу на мостик, смотрит бесстыжими глазами и говорит:
— Мне скучно. И я хочу итти в матросы.
А Косорот-Сюркуф смеется и говорит:
— Возьми ее, Павка, в матросы. Не обижай ее. Она хоть и отчаянная, а все же девчонка.
И пропадает вдруг Косорот, и нет больше корабля, и стоит Глашка против Павки в густом лесу. По лесу ходит Митрошин медведь, а у Глашки лицо грустное и бледное, совсем как тогда, у хозяйки; под одним глазом — синяк, под другим — другой, на глазах слезы, и хотя Павка терпеть не может слез, вдруг ему становится жалко Глашку. Она всхлипывает, а он берет ее за руку и говорит так, как на самом деле никогда не говорил с Глашкой:
— Ну, полно тебе реветь. Ну, успокойся. Ну, больно тебе, да? Обидно, да?
— И больно и обидно, — отвечает Глашка и вдруг, припав к Павке на грудь, отчаянно плачет.
И Павка не знает, что же ему с нею делать, и гладит ее по вздрагивающей спине, по дрожащим косичкам и все говорит:
— Ну, полно тебе, Глашка. Полно!
Утром Мальвина разбудила Глашу. Все обитатели сарая были уже на ногах. «Старик» приклеивал седую длинную бороду. Женщина, которую звали Катериной, укутывала в одеяло полено. Мальчик примерял костыли и ковылял по сараю. Старуха сняла с керосинки большой жестяной кипящий чайник и понесла его на стол.
Глаша поняла наконец, что это нищие, которые стоят у церкви и выпрашивают подаяние. И как ловко они приспосабливаются к своим ролям! Мальчишка так перебирает костылями, будто всю жизнь ходил на костылях, Катерина, словно настоящего ребенка, убаюкивает свою деревянную куклу, и «старик» весь согнулся в три погибели, кряхтит, стонет, как будто ужасные болезни сидят в нем и грызут его тщедушное тело.
— Иди, Глаша, чай пить, — позвала Мальвина, и Глаша подошла к столу. Все сидевшие за столом уставились на Глашу. Мальвина придвинула к Глаше жестяную кружку с горячим чаем, кусок сахару и ломоть хлеба.
— Ешь, — сказала она.
Мальвина нравилась Глаше. Решительная, с резкими движениями, с грубым голосом. Уж эта-то себя в обиду не даст!
Глаша прихлебывала горячий чай и старалась не обращать внимания на нищих. Вдруг старуха зашамкала:
— А что, Глашенька, не поможешь ли слепенькому найти дорогу? Заплутает он, собьется с пути, в яму упадет, — показала она на «старика». — А ты и поддержишь.
Мальвина подтолкнула Глашу локтем: соглашайся.
Глаше стало смешно: этакий здоровый детина валяет дурака и притворяется слепеньким. Нацепил себе кудлатую бороду, чтобы казаться стариком! «Ну зачем я его поведу?»
— Напоим, накормим, спать будешь вместе с Мальвиной, — продолжала противным ласковым голосом старуха.
— Ладно, — сказала Глаша. — Я это могу.
— Переоденься! — сказала старуха.
— Зачем?
— Лучше будет.
Через несколько минут Глаша шла по улице. Вместо бушлатика на ней были надеты какие-то грязные лохмотья. На плечо тяжело опирался вздыхающий, хромающий ненастоящий слепец. Глаша смотрела во все глаза, не увидит ли Павку.
— Не верти головой, — сказал слепец и прижал еще сильнее Глашино плечо. — К церкви веди.
Глаша повела его к церкви. Нищие занимали места на паперти. Прошел поп, тот самый, который на базаре ел булку и не поделился с Глашей. Нищенки кинулись целовать ему руки. И Катерина с ребенком была тут, и старуха, и мальчишка на костылях. Среди каких-то незнакомых и чужих нищих стояла Мальвина, протянув руку. На щеке у нее алела страшная язва. Глаша ужаснулась и удивилась, но сразу сообразила, что и язва, наверное, фальшивая, как и борода у слепца, и хромота у мальчишки. Слепец стал на место и, опираясь на Глашино плечо, загнусавил:
— Я слепой, я вас не вижу, об одном лишь вас прошу: помогите, пособите вы слепому старику.
На колокольне зазвонили. К церкви стали подходить какие-то древние, чистенькие старушки. Они непрестанно крестились и совали в подставленные руки самые мелкие деньги. На извозчике подъехали две нарядные женщины: молодая и старуха. Нищие загнусавили все разом. Нарядные женщины стали раздавать деньги.
— Боже мой! Посмотри, какая прелесть! — сказала молодая старухе и протянула Глаше бумажку.
Слепец ловко вытянул из Глашиных рук бумажку и спрятал ее в карман. А молодая женщина, входя в церковь, несколько раз оборачивалась и смотрела на Глашу.
В это утро многие останавливались возле слепца и смотрели на Глашу. Два офицера тоже протянули Глаше бумажку, и слепец так же ловко вытянул ее и спрятал в карман.
Из церкви послышался голос попа, потом запел хор. Больше никто не проходил мимо нищих. Нищие стали разговаривать и браниться. Глаша думала: как бы улизнуть? На главной улице она, может быть, встретила бы Павку.
Но слепец крепко вцепился в плечо, — уйти было невозможно.
Когда служба в церкви закончилась и снова зазвонили в колокола, богомольцы стали расходиться. Глашиному слепцу опять перепало немало мелочи. Последним из церкви вышел поп. Он перекрестил нищих широким рукавом рясы, похожим на крыло, и сказал:
— Бог подаст.
Потом пошел по улице.
— Домой веди, — сказал Глаше слепец.
Глаша повела его. Они прошли несколько улиц. В переулке, у дома, где когда-то Павка и Глаша встретили офицера, похожего на Никашку, стояли часовые. Дверь растворилась, и часовые пропустили человека, заросшего густой рыжей бородой. Лицо человека показалось Глаше знакомым. Но где она видела этого человека, она вспомнить не могла.
Они пошли дальше и вскоре были дома, в сарае. Мальвина стирала грязным полотенцем свою страшную язву. Старуха варила картошку. Слепец снял бороду и куда-то ушел. Катерина с мальчишкой о чем-то шептались, показывая на Глашу.
Глаша совсем промерзла в своих отрепьях и теперь дрожала. Зуб у нее не попадал на зуб.
— Надень, — сказала Мальвина и протянула Глашин бушлатик.
Глаша надела свой бушлат и быстро согрелась. Слепец вернулся пошатываясь, Глаша разглядела его. Это был чахоточный парень с совсем молодым лицом и румяными щеками. Глаза у него были здоровые, но мутные.
— Опять напился? — спросила старуха. — Садись картошку есть.
Все сели за стол и молча, обжигаясь, стали есть горячую картошку.
— Ешь, Глашенька, ешь досыта, — ласково сказала старуха и положила перед девочкой столько картошки, что Глаша подумала: всего никогда не съесть!
Бывший слепец засмеялся бессмысленным, пьяным смехом.
— Пропивай, пропивай, ирод, — забурчала старуха. — Счастье привалило, счастье пропьешь!
Катерина и мальчишка смотрели на слепца завистливыми глазами. И только Мальвина, ни на кого не глядя, ела, ела и ела.
После обеда Глаша вздумала было выйти из сарая, но старуха резко окликнула ее:
— Ты куда?
— Пройтись.
— Нельзя.
Глаша поняла, что ее не выпустят. Пьяный слепец подошел к ней и, глядя ей прямо в глаза, прошипел:
— Попробуй только...
Глаза у него были такие страшные, что Глаша невольно отшатнулась.
«Все равно убегу», подумала она.
Но убежать ей не удалось ни завтра, ни через неделю.
Павка каждый день искал Глашу. Он ходил по базару, заглядывал на пристань, расспрашивал торговок и сторожей. Никто не видел девочку, она словно сквозь землю провалилась. Каждый день Павка торговал газетами. Каждый вечер мальчики собирались в старом, пустом рыбном складе, и Исайка отбирал все деньги, кормил протухлой колбасой и соленой кетой. Мальчики его ненавидели, но боялись.
Однажды утром, когда Павка собрался уходить из дома, кто-то постучал в калитку. Варя строго-настрого приказала Павке никогда никому не отпирать дверь, но Варя замешкалась, и Павка спросил:
— Кто там?
— Тяжело больной к профессору, — ответил мужской голос из-за калитки.