Команда розового домика заканчивала приборку. Целые ручьи мутной мыльной воды текли по «палубе». Остап стучал своей деревяжкой, окунал рогожную швабру в ведро и командовал:
— Чище драить, лучше скачивать!
Глаша даже вспотела. Ее косички торчали во все стороны. А Павка, как настоящий матрос, плевал на руки и, взяв швабру, тер изо всей силы мокрый пол.
В этот самый момент пришел Митроша.
— Здорово, молодцы! — поздоровался веселый матрос.
— Здравия желаем! — ответили Павка и Глаша.
Остап подошел к Митроше и сказал:
— Кульки заправлены.
Митроша шагнул к двери и стремительно распахнул ее настежь. За дверью никого не было. Яркое солнце светило с василькового неба. Женщина шла от проруби с коромыслом. Несколько лохматых собак, свернувшись в клубок, играли на льду Амура. Ручеек выбивался из-под дома, протекал под голубым палисадником и скрывался под снегом.
Митроша запер дверь.
— Собирайся на базар, — сказал он Павке.
Остап кряхтя поднял половицу и достал несколько полотняных кульков, набитых мукою. Митроша связал их веревкой и подвязал к поясу, под бушлат.
— Бери гитару, — сказал он Павке.
Павка снял со стены гитару.
— Поехали.
Они вышли на берег реки. Солнце залило светом сотни домиков — розовых, голубых, зеленых, белых, — прилепившихся к склону сопки. Снег, растопленный солнцем, проваливался и таял под ногами. Было ветрено. В небе быстро летело одинокое белое облачко.
Павка еле поспевал за Митрошей, взбиравшимся на сопку. Наконец они вышли на шоссе. По шоссе, ныряя в ухабах, скользило всего несколько розвальней. После прихода японцев окрестные крестьяне редко возили на базар мясо, масло, муку и другие продукты.
Митроша и Павка прошли через большую пустынную площадь и спустились к базару. Павка очень любил бывать на барахолке. Так весело было толкаться в толпе, слышать вокруг крики торговцев, завывание зеленых, красных и синих труб граммофонов. Один граммофон пел тонким голосом:
В бананово-лимонном Сингапуре, пуре...
Другой покрывал его густым басом:
На земле весь род людской
Чтит один кумир свяще-е-енный...
А третий, четвертый и пятый — дудили в сотни труб «Тоску по родине» и «На сопках Маньчжурии», оглушали барабанным боем.
Какой-то калмыковский солдат продавал казенное обмундирование, и с ним отчаянно торговались торговцы. Один из торгашей, толстый, с фиолетовым носом, тянул к себе зеленую солдатскую штанину, а солдат не отпускал и молча, с лицом, покрасневшим от натуги, тянул штанину обратно. Торговец в чем-то клялся, божился и ругался.
Сильно выпивший человек, в распахнутом бараньем тулупе и сваливающейся на глаза лохматой собачьей шапке, остановил Митрошу и спросил заплетающимся языком:
— М-м-мук-ку пр-родаешь?
Митроша ответил:
— Нет, себе купил. Домой несу.
Тогда пьяный пристал к Павке:
— М-молодой ч-чел-ловек! Гит-тару пр-родаешь?
— Нет, — сказал Павка. — Не продаю.
— А ты п-продай! — закричал пьяный и уцепился за гитару.
Гитара звякнула и затрещала. Павка рванул ее от пьяного со всей силы, и приставала чуть не упал в густое темно-серое месиво.
Кругом засмеялись. А Павка поспешил за Митрошей, боясь потерять его из виду.
Когда он догнал Митрошу, тот разговаривал с человеком в кожаной куртке и кожаной мятой фуражке. Человек спросил:
— Мука ржаная?
— Ржаная, — ответил Митроша и протянул покупателю кулек с мукой. Тот не заплатил денег и скрылся в толпе. А к Митроше уже подошел другой человек, в полушубке, с удивительно знакомым лицом. Павка вспомнил, что он даже заходил к ним в военном городке в халупу. Но теперь человек сделал вид, что незнаком с Митрошей, и, с деловым видом пощупав кулек, спросил:
— Мука, как видно, ржаная?
— Ржаная, — ответил Митроша и опять отдал кулек без денег.
— А вот загарманичные пластинки, пластинки! — закричал кто-то над самым ухом. С другой стороны хриплый голос надрывно орал:
— Кому чего, кому чего?!. Кому штаны-брюки, кому френч-галифе, кому дохи лохматые оленьи, оленьи?!.
Сзади тихим голосом тараторили:
— Пампушки, пампушки, пампушки, пампушки!
И все покрывал могучий бас:
На земле весь род людской
Чтит один кумир свяще-е-е-енный,
Он царит над всей вселе-е-е-енной.
Тот кумир — телец златой...
Еще двое покупателей купили у Митроши муку без денег. Митроша и Павка прошли уже почти всю толкучку. Здесь было свободнее, и только кучки игроков стояли вокруг табуреток профессиональных шулеров. Шулера зазывали наглыми голосами:
— А вот за рупь плачу пять, за пять — двадцать пять, за двадцать пять — сто двадцать пять отвечаю. Заходи-подходи, каждый может играть, каждый может поставить...
Митроша отдал покупателям последние три кулька и тихо сказал Павке:
— Беги домой, принеси кульков. Да осторожно, чорт!
Павка, расталкивая толпу, ныряя между ногами в пахнущих дегтем и ваксой сапогах, между торговцами, игроками и калмыковскими солдатами, бегом побежал домой.
Забрав кульки с мукой и вернувшись на барахолку, Павка не сразу отыскал Митрошу. Ему долго пришлось бегать по базару. Он обогнул ларьки, выбежал к реке, где лежали горы мороженой рыбы, — Митроши не было. Он пробежал рядами, где мясники топором рубили окаменевшее мясо, — и здесь не было Митроши. Не было Митроши и среди игроков, и среди продавцов домашнего скарба, и в конском ряду, где торговали отощавшими лошадьми бородатые таежные крестьяне.
Павка собрался уже повернуть обратно и бежать домой, как вдруг он увидел Митрошу. Митроша стоял в толпе и смотрел на какое-то представление. Рядом с ним стоял Илья. Раньше Ильи не было, — значит, они встретились на базаре. Павка подошел ближе. Представленье давали какие-то фокусники.
Павка потянул Митрошу за бушлат.
— Принес? — обернулся Митроша. Илья тоже обернулся и посмотрел на Павку.
— Принес, — сказал Павка и стал передавать Митроше кулечки. В этот самый момент над ухом раздался голос:
— Что продаешь?
Павка и Митроша подняли головы. Возле них стоял японский офицер. За офицером стояло двое солдат с винтовками. Все трое в упор смотрели на Митрошу.
Митроша выпрямился и спокойно сказал:
— Муку купил, ваше благородие.
— Муку купил? — переспросил офицер и кивнул головой солдату.
Солдат размахнулся широким японским штыком и со всей силы резанул по кульку, который держал в руке Митроша.
Из кулька во все стороны посыпалась мука и на землю упал черный револьвер.
— Мука? — крикнул офицер и ударил Митрошу по щеке. Митроша бросил кульки на землю. Солдаты крепко схватили его. С другой стороны уже подходил еще один японский патруль.
Толпа шарахнулась в стороны. Японские солдаты окружили Митрошу и Илью. Илья отбивался от солдат и что-то горячо говорил им, но один из солдат замахнулся на него штыком.
Павка понял, что нужно бежать. Но у Павки словно приросли к земле ноги. Он не мог пошевельнуться. Он увидел японского офицера, командовавшего патрулем. Это был тот самый офицер, который выбросил Павку с Глашей из дома. Офицер стоял и улыбался, глядя, как связывают Митрошу солдаты. Один из солдат, с бельмом на глазу, вдруг размахнулся и ударил Митрошу прикладом по шее. Лицо Митроши перекосилось от боли.
«Да что же это? Они убьют его!» подумал Павка. Он подскочил к солдату, замахнулся гитарой и, крикнув: «Не смей бить!» — со всей силы ударил солдата.
Павка почувствовал, что его хватают и крепко держат за руки. Он увидел прямо перед собой страшный глаз с бельмом. Солдат замахнулся штыком. «Сейчас убьет!» подумал Павка, зажмурил глаза и наклонил голову. Но удара не последовало. Он открыл глаза и увидел, что солдат с бельмом стоит в стороне навытяжку, а офицер что-то говорит ему. Илья тоже что-то сказал офицеру, но тот улыбнулся и покачал головой.
Японцы подтолкнули арестованных и повели с базара. Любопытные глядели им вслед.
Японцы свернули в переулок, и Павка понял, что их ведут в мрачный дом с подвалами, в японскую комендатуру.
Глаша постлала на стол чистую скатерть, поставила тарелки. Остап ходил по комнате, стуча деревяжкой.
— Чего ж это не ворочается Павка? — говорил он. — Обедать пора.
Он был очень веселый и довольный.
— Турум-бурум, — напевал он. — Турум-бурум...
Он подошел к окну, вдруг засуетился, заковылял к двери. Дверь распахнулась, на пороге стоял Бережнов.
— О, це дило! — сказал Остап. — Садись обидать! — пригласил он Бережнова.
Никита Сергеевич сел за стол. Глаша принесла суп, нарезала хлеб.
— Ну, как дела у Митроши? — спросил Никита Сергеевич.
— Вторую порцию понесли, — сказал Остап.
— А ты, чижик, хозяйничаешь? — обратился Бережнов к Глаше.
— Еще как хозяйничает... — похвалил Глашу Остап.
Они принялись есть суп.
— Слыхал, Остап, — спросил вдруг Бережнов, прищурив один глаз. — Красная армия идет к нам на помощь.
— Да ну-у! — обрадовался Остап. — Значит, японцам скоро крышка?
— Вышибут. Не долго ждать осталось.
Бережнов отложил ложку и задумался. Задумался и Остап.
Вдруг Остап нахмурил брови и прислушался. Он встал, подошел к окну и откинул занавеску.
— Тикайте, — сказал он изменившимся голосом. — Дом окружают японские солдаты.
Бережнов вскочил, расплескав суп.
— Давай сюда листовки! — крикнул он.
Тут-тук-тук — подошел Остап к койке и вынул из-под тюфяка пачку листовок и газет.
Бережнов кинул их в плиту, и они вспыхнули ярким пламенем.
— Живо! Пошли! — крикнул Бережнов, хватаясь за карман.
Карман оттопырился, и Глаша поняла, что там спрятано оружие.
Остап стоял у койки и не шевелился.
— Что же ты? — спросил Бережнов, заглядывая в окно. — Солдаты в цепь рассыпаются! Бежим!