— А я как же, Илюша?
— Если уйдем в поход — прощай, — просто сказал Илья. Он обнял и поцеловал Варю, поцеловал как-то совсем по-иному, не так, как тогда, когда кричали «горько».
— А ты, Павка, марш домой, — сказал Петр, уходя. — Нечего тебе шататься.
Павка вышел на темный пустырь последним. Ночь стояла темная, безлунная и беззвездная. Он оглянулся и увидел освещенное окно Остапова домика. Варя, прижавшись лицом к стеклу, вглядывалась в темноту. Остап ходил по комнате и размахивал руками.
Павка хотел было уже бежать к дому, как вдруг в темноте столкнулся с Косоротом.
— Павка, постой! Есть разговор.
Разговор? У храброго Косорота есть разговор с Павкой? Павка насторожился.
— Мне нонче домой уж не успеть, — сказал Косорот. — Если уйдем мы в поход, ты к Глашке зайди, скажи, чтоб не беспокоилась. Да сведи ее к Гаврилову. Он за ней присмотрит. Понял?
— Понял, — ответил Павка.
— Ну, ну. Не забудь, смотри, — сказал Косорот и исчез в темноте.
Павка побежал через пустырь к халупам. Вдруг небо осветилось ярким пламенем. Огненный дождь рассыпался высоко над Павкиной головой, и золотистые капли покатились по черному куполу во все стороны.
«Ракеты пускают, — подумал Павка. — Тревога».
За оградой мастерских в темноте заметались факелы. Они передвигались то взад, то вперед, чертя огненные полосы по черному небу, а потом собрались все вместе, и над ними в небе образовался оранжевый след. На реке, под обрывом, задвигались фонари — зеленые, желтые, красные. Павка понял, что это снуют катера. На клотиках кораблей замигали перемежающиеся огоньки — корабли разговаривали между собою световыми сигналами. Павка не все понимал еще в сигнализации, но он понял, что разговор был тревожный. Замелькали сигналы и на высокой портовой мачте. Заискрилась мачта беспроволочного телеграфа.
Что-то тревожное происходило в порту, в городке, на кораблях. Вдруг отчаянно завизжали сразу несколько паровозиков. Они продолжали визжать минуту, другую, третью, и, казалось, вся ночь наполнилась тревожным их визгом. Загудел большой гудок портовых мастерских. Мимо Павки стали пробегать темные тени, они стремились в порт, к чугунным воротам. Любопытно было посмотреть, что же там происходит.
Павка побежал за ними. У ворот его остановил часовой.
— Куда? Нельзя.
Павка удивился. Всегда часовой здоровался с ним и пропускал беспрепятственно в мастерские.
— Мне бы к Никите Сергеичу. К Бережнову, — сказал Павка.
— Не до тебя, пацан, — сказал часовой сердито. — Катись, катись.
Каких-то трое людей вышло из ворот. Они оживленно разговаривали и размахивали руками. До Павки донеслись обрывки разговоров:
— На японцев работать?..
— Драться надо...
— Артиллерия, снаряды, а у нас...
— «Гроза» уходит... будут на реке биться...
Люди исчезли во тьме. За воротами поднялся шум и крик. Теперь уже паровозы не визжали и гудок не гудел. Многоголосо кричали и спорили рабочие портовых мастерских.
Павка стоял в темноте. Стало холодно. Он ничего не мог понять толком. Факелы стали гаснуть один за другим. Павка повернул и пошел к дому.
Перед своею халупой он в удивлении остановился. В халупе горел свет.
«Что бы это значило?» подумал Павка и вошел в халупу.
Петр с вещевым мешком в руке разговаривал с Бережновым. Павка даже не узнал сразу Бережнова: так переменился за несколько часов старик. Он словно похудел, да и морщин на лице стало больше.
— Товарищ Ленин нас в беде не оставит, — сказал он Петру.
И вполголоса добавил:
— В подполье уйдем.
Он снял простые, стальные, перевязанные веревочкой очки, протер их платком, снова надел на переносицу и пошел к двери. Потом вдруг вернулся, крепко обнял Петра, поцеловал в губы и, слегка сутулясь, вышел на улицу.
Братья остались одни.
— Надолго? — спросил Павка брата.
— Чего надолго?
— Уходишь надолго?
— Ухожу-то?
Петр внимательно посмотрел на Павку.
— Не знаю, Павка. Может — надолго, может — нет. А только пора тебе привыкать к самостоятельной жизни. Довольно лодыря гонять. Я в тринадцать лет баржи на Волге грузил, всю семью кормил. Завтра пойдешь к Бережнову в порт, он тебе работу найдет. Понял?
— Понял, — ответил Павка. — А ты... ты, значит, не скоро придешь?
— Не скоро, — ответил Петр. — Ложись спать.
— Погоди, — остановил он Павку, который начал стлать постель. — Если Анна приедет, передашь ей вот это письмо.
Он протянул Павке незаклеенный конверт.
— Спрячь получше.
Павка спрятал конверт под подушку, лег на койку и укрылся бушлатом. Вдруг где-то очень далеко, за сопками, глухо ударило орудие. Петр встал, вышел на порог, прислушался. На дворе стояла ночь, глухая, темная, тихая. Он притворил дверь, подошел к Павке, укрыл потеплее, пошевелил рукой Павкины вихры и дунул на коптилку. Стало темно. Хлопнула дверь, и Павка понял, что Петр вышел на улицу. Павка решил не спать, но глаза его стали слипаться сами собой, и он заснул...
Глава втораяВЫБРОШЕНЫ ИЗ ДОМА
Когда Павка проснулся, было уже поздно, и в мутные оконца домика било яркое солнце.
Павка сунул руку под подушку и нащупал свое сокровище. Все четырнадцать выпусков «Сюркуфа, грозы морей» были на месте. На месте лежал и конверт, на котором четким почерком брата было написано: «Анне». Павка сунул конверт обратно под подушку.
Он вспомнил, что брат приказал ему сходить к Бережнову. Бережнов должен устроить Павку в ученики. Значит, он теперь будет сам зарабатывать деньги. Это хорошо: он может ложиться спать хоть в четыре часа утра, обедать, когда ему вздумается, пиратствовать все свободное время. Он сможет купить недостающие шесть выпусков пиратских приключений. А вдруг ему удастся заработать на шлюпку? Вот уж тогда он поплавает по Амуру!
Он вскочил, натянул штаны, прибрал постель. Потом он снял с полки кувшин с кислым молоком, нашел на столе селедку и хлеб, поел и вышел из домика.
Шагая по улице, он с удивлением заметил, что в городке за одну ночь все изменилось.
Внизу на реке, у стенки, стояли только «Шторм» и «Буря». Других кораблей — ни башенных, ни канонерских лодок — нигде не было видно. Далеко-далеко, налево — до самого Приамурска, а направо — до самой зеленой тайги, широкая река была теперь пустынна. Значит, Павка проспал, и брат уже ушел в поход на «Грозе».
Парикмахерская Никашки, всегда открытая с самого раннего утра и до позднего вечера, была закрыта. Заперта была и матросская лавочка, где торговал дядя Остап. По немощеной улице, намокшей от ночного дождя, шел патруль чужих солдат. Они были в таких же мундирах, как тот солдат на острове, в шалаше. На ногах у них были белые гетры. У зданий казарм стояли незнакомые часовые, а из раскрытого окна торчал пулемет. Вокруг водокачки тоже шагал часовой в белых гетрах.
Значит, пока Павка спал, японцы заняли городок. Павка с любопытством оглядел часового. Очень низенький, чуть выше Павки, часовой прохаживался взад и вперед, выпятив сухую, тощую грудь. Он не обратил никакого внимания на Павку. Павка осмелел и подошел к часовому совсем близко. Тогда японский солдат шагнул к Павке, чуть присел, выбросил вперед широкий и блестящий, как лезвие ножа, штык и сказал безразличным голосом:
— Твоя уходи-уходи.
Павка отскочил от солдата, попятился, повернулся и пошел к жилищу Косорота. Оглянувшись, он увидел, что часовой продолжает ходить вокруг водокачки.
Дойдя до домика Косорота, Павка заглянул в окно. Глаша спала на лавке, под бушлатом, закинув руку за голову. Светлые волосы ее были распущены.
«Ишь ты, — подумал Павка. — Тихая, когда спит».
Глаша сладко потянулась, вздохнула. Губы ее что-то прошептали во сне.
— Интересные сны смотрит, — пробурчал Павка. Он обожал интересные сны — с битвами, со стрельбой, с погонями. Ему часто снилось, что гонится за ним какой-то страшный великан и он бежит со всех ног и хочет спрятаться, а спрятаться негде. А великан тяжело дышит у него за спиной и вот-вот догонит, убьет. Павка возьмет и проснется, а страшный великан остается в дураках. Такие сны больше всего нравились Павке. Он любил их даже больше кинематографа.
Глаша спала. Павка постучал в окно и крикнул:
— Глашка, вставай!
Девочка нехотя открыла глаза.
— Ну чего таращишься? Отпирай скорей.
— А ты драться будешь? — лениво спросила Глаша, приподняв голову и приглаживая свои растрепанные волосы.
— Буду, — честно ответил Павка.
— Ну, так я не открою, — сказала Глаша и, повернувшись к Павке спиной, стала заплетать своими тоненькими пальцами косички.
— Я дверь переломаю! — крикнул в сердцах Павка. — Все косенки тебе повыдергаю!
— Попробуй, — спокойно сказала Глаша и дернула худенькими плечами.
Вдруг Павку словно что-то толкнуло в спину. Он обернулся. Позади стоял японский солдат и смотрел прямо на Павку раскосыми глазами. Павка застыл. Он встретился взглядом с солдатом. Солдат повернулся и пошел дальше по улице.
Павка приложил губы к самой оконной раме и шипящим шопотом позвал:
— Глашка-а!
Глаша не отвечала. Она стала надевать через голову розовое с белыми крапинками платьице.
— Глашка-а, — еще раз позвал Павка. — Я не буду драться. Ну открой... Ты ничего не знаешь... Японцы пришли... и...
— Ври больше, — ответила Глаша.
— Вот те крест — не вру. И «Гроза» ушла. И Петр ушел, и твой браток. Совсем.
Тут уж Глаша поверила, кинулась к двери и отперла ее.
— Ваня велел тебя к Гаврилову отвести... вот ей-ей велел, честное благородное... Видишь? Японцы, — показал Павка рукой на часового, шагавшего у водокачки. — Пулеметы, — показал он на пулемет, тупое рыльце свое выставлявший из окошка казармы. — Кругом японцы.
Глаша схватила Павку за плечо.
— Идем скорей, — сказал Павка. — К Гаврилову.
Глаша сразу отдернула руку и тряхнула косичками.
— Уж не ты ли меня к Гаврилову поведешь? — ядовито спросила она.