— Мне Косорот велел, — буркнул Павка.
— Я и сама дойду, не маленькая, — сказала Глаша, откинув голову и отставив вперед ногу в порыжелом старом ботинке. — Тоже провожатый нашелся!
Вдруг глаза ее широко раскрылись. Она глядела куда-то за Павкину спину.
— Павка, гляди, гляди, — забормотала она.
Вцепившись в плечо Павки дрожащими пальцами, она прошептала:
— Павка, смотри!.. матросов ведут... Куда же их ведут? Павка!
Павка обернулся. Множество японских солдат шагало по улице. Все они были с винтовками. Они окружили плотной стеной нескольких матросов. Это были знакомые матросы — со «Шторма» и с «Бури». Они шли хмурые и мрачные, низко опустив головы.
Когда они наконец прошли мимо, Глаша, не глядя на Павку, спросила:
— Павка, тебе не нужно в мастерские? Я с тобой дойду, а сама к Гаврилову... Ладно?
Павка поглядел в ее сразу побледневшее личико, и у него нехватило силы сказать ей «трусиха». Он потоптался на месте и важно сказал:
— А что ж, пожалуй, мне нужно в мастерские. Мне Петр велел Бережнова отыскать.
Глаша взяла со стола маленький узелок. Потом заперла дверь, повесила висячий замок, надела на шею шнурок с большим тяжелым ключом.
Молча они спустились по пустой улице с сопки вниз, к чугунным воротам портовых мастерских.
На этот раз ворота были настежь раскрыты. Часового не было, и пропусков никто не спрашивал.
— Ты меня подожди здесь, — сказал Павка, — я мигом и Бережнова отыщу и Гаврилова приведу.
Он вошел в ворота и сразу же заметил, что в кузницах не пылает огонь и над головой не летают многопудовые чушки.
Мастерские словно вымерли. Ни паровозных свистков, ни стука молотков, ничего не было слышно.
«Где же Бережнов?» подумал Павка, проходя мимо цехов, в которых лежали брошенные инструменты.
Он перешел через опустевшие железнодорожные пути. Пустые брошенные вагонетки тоскливо стояли на рельсах.
«Куда ж все ушли с работы?» подумал Павка. Он натыкался на всё новые и новые следы поспешного ухода рабочих. Он завернул за угол, поднялся на ту сопку, где стояла сигнальная мачта и синели домики управления портом и мастерскими, и тут в изумлении остановился.
Молчаливая черная толпа замерла на склоне сопки. Несмотря на холодный сентябрьский ветер, люди стояли с непокрытыми головами. Что же здесь происходит? Павка знал, что если собирается большая толпа, то она шумит и гудит, словно улей, или кого-нибудь слушает. Но сейчас никто ничего не говорил. В молчании этой толпы было что-то зловещее. Павка подошел поближе, поднялся на цыпочки и заглянул через плечи впереди стоявших людей.
Прямо перед толпой, на другой невысокой и голой сопке, возле ощипанного куста багульника, несколько японских солдат копали лопатами какую-то яму. Рядом с солдатами стоял коротенький японский офицер. Солдаты вдруг расступились, и Павка увидел стоявшего на коленях человека в пиджаке. Руки человека были связаны за спиной. Павка не мог понять, что это за человек, почему его связали, зачем здесь собрались люди.
Вдруг связанный человек повернулся лицом к толпе, и Павка увидел множество веснушек, усыпавших, словно горох, его лоб, нос и щеки.
Да ведь это Гаврилов! Гаврилов! Ведь к нему-то и велел Косорот отвести Глашу!
Осенний ветер трепал курчавые волосы Гаврилова. Павка еще раз поднялся на цыпочки, чтобы разглядеть получше, что происходит на сопке. Но офицер вдруг вынул из ножен кривую шашку, размахнулся и начисто срубил куст багульника. Толпа глухо ахнула. Лицо Гаврилова потемнело, веснушки налились кровью.
Он вдруг поднял голову и звонко крикнул в толпу:
— Товарищи! Не работайте на японцев! Гоните их в шею! К чортовой матери! В море!
Офицер подскочил к Гаврилову и, как-то смешно подпрыгнув, со всего размаху опустил шашку ему на голову.
У Павки потемнело в глазах.
— А-а-а! — закричала визгливо и страшно какая-то женщина.
Толпа зашевелилась. Тогда японские солдаты подняли винтовки.
Кто-то схватил Павку за руку. Он услышал голос Никиты Сергеевича над самым ухом:
— Не жмурься, гляди! Запомни на всю жизнь, парень, на всю жизнь.
Солдаты шеренгой сбежали с сопки и молча подняли приклады винтовок. Люди попятились от солдат, Никиту Сергеевича оттерли от Павки, и он словно сквозь землю провалился.
Солдаты расчищали себе путь прикладами, врезались в толпу и кого-то хватали. Павку чуть не задавили. Каким-то чудом он выбрался со страшного места и опрометью бросился к воротам. За воротами он увидел Глашу, сидевшую на земле, всю дрожавшую и смертельно бледную. Он взял ее за руку. Рука, тоненькая, худенькая, дрожала мелкой дрожью.
— Ты... видела? — тихо спросил Павка.
— Да... — так же тихо ответила Глаша и как-то неуверенно взглянула на Павку. Губы у нее посинели как у покойника.
— Вставай, Глашка! — сказал вдруг испуганно Павка. — Будет тебе, Глашка, вставай!
Его самого мутило и тошнило, перед глазами стоял тот самый японский офицер в коротеньком мундире. Ему хотелось как-то утешить Глашу. Но он не знал, как это сделать.
Потоптавшись на месте, он сказал:
— Ну, девчонка ты и есть девчонка! Что я с тобой здесь — цацкаться буду? Один уйду.
Глаша мигом вскочила на ноги.
— Уходи! — с обидой крикнула она, теребя ключ на шее. — Уходи! — В голосе у нее зазвучали слезы. — Никуда я с тобой не пойду.
Павка пошел от нее.
— Куда же ты уходишь, Павка? — вдруг вскрикнула она. — Павка, Павка, да куда же ты?
Павка вернулся.
— Ну, иди, чего ты стал?
Павка не двигался с места. Он хотел забрать Глашку с собой, а там будь, что будет.
Он переступил с ноги на ногу.
— Идем, что ли? — сказал он совсем уже мирно.
— Не пойду, — тряхнула головой Глаша.
Павка раздумывал, ковыряя в ухе. Потом он снял бескозырку, почесал затылок, вздохнул и сказал спокойно:
— Ну, как желаете. А только я к себе пойду, у себя буду. До свиданья.
Он пошел от ворот и очень медленно зашагал по улице. Он несколько раз оглянулся на ходу и видел, что Глаша стоит на месте, сжимая в руках маленький пестрый узелок.
«Придет, никуда не денется», решил мальчик.
Когда он дошел до своей халупы, он в удивлении остановился. Все окна были раскрыты. Дверь была распахнута настежь. Павка осторожно подошел к двери.
Широколицая незнакомая женщина большим веником подметала пол. Он остановился в дверях, женщина подняла лицо с сердитыми глазами и насупленными бровями и ворчливо сказала:
— Ну, чего тебе? Нету вашего Павки дома, нету. Бегают, бегают, прости, господи, покою от вас нет.
— Тетенька, да я и есть Павка, — сказал Павка, робея. — А вы кто будете?
— Павка? Милый ты мой! Господи! А я и не признала.
Женщина бросила на пол веник и кинулась обнимать Павку.
— Да какой же ты ладный. — Она отодвинулась от Павки и принялась его разглядывать. — Ну совсем взрослый. — Глаза ее улыбались. — Ну вылитый Петр!.. И волосы рыженькие, и нос покарябанный. Петр да и только!
И она снова принялась обнимать Павку.
— Пустите, тетенька, — сказал Павка, — вы меня задушите. Теперь я вас знаю. Вы — Анна из Нижнего.
— Анна я и есть! — обрадовалась женщина. — Из Нижнего, правильно. Твоя тетка, значит. Милый ты мой! Думала, гадала — век я не доберусь, да господь привел. — Она перекрестилась. — Выручил господь, — повторила она, крестясь мелким крестом. — Ох, и намаялась же я, ох, и намучилась же! Где постираешь, где полы помоешь, где ребят постережешь. Офицеры раз с поезда выкинуть хотели.
Она вытерла подолом юбки глаза.
— Тетенька, а вам Петр письмо оставил, — вспомнил Павка.
— Мне? Письмо? Давай сюда, давай! — заторопилась Анна. Павка достал конверт и протянул Анне. Она повертела конверт в руках, потом вынула письмо. Она осмотрела его со всех сторон.
— Неграмотная я, — сказала она Павке смущенно. — Может, сынок, почитаешь?
Павка взял в руки листок, исписанный крупным почерком брата. Анна села на табурет, сложила руки крестом на груди и приготовилась слушать. Павка, слегка запинаясь, стал читать:
«Здравствуй, Аннушка. Пишу тебе в надежде, что живая ты и здоровая и приедешь в благополучии».
— Доехала я, доехала — подтвердила Анна.
«Соскучился я по тебе, и белый свет мне без тебя не мил, и все ждал я тебя до самого моего ухода».
— Родимый ты мой, ясненький ты мой, — всхлипнула Анна.
Павка деликатно подождал и принялся читать дальше:
«Уходим мы, Аннушка, биться с японцами, и тяжелая у нас с ними будет битва. Орудий у них много, и калмыковские белогвардейцы заодно с ними. Но мы не робеем. Будет это наш последний и решительный бой».
— Господи! — сказала Анна. Из глаз ее текли крупные слезы.
«И если не свидимся мы с тобой, — продолжал читать Павка, — помни, что товарищи, Анна, тебя не оставят. А Павка подрастет — хозяином станет, он тебе поможет».
— Я кораблем командовать буду, — сказал Павка, — квартиру сниму, ты тогда у меня жить станешь.
Павка повертел письмо, посмотрел, не написано ли что еще. Но больше ничего не было. Только какая-то фотография выпала из конверта и упала на пол.
Анна тихо плакала, всхлипывая и утирая подолом глаза.
— Все? — спросила она.
— Все, больше ничего нет, — ответил Павка и наклонился, чтобы подобрать выпавшую из конверта фотографию. Он поднял карточку и рукавом протер ее. Бравый матрос, в полной форме, опирался рукой на плечо сидящей с застывшим лицом и выпученными глазами миловидной женщины в белом платье. Это была Анна.
— Тетенька, гляди, что тут еще есть. — Павка протянул Анне фотографию. Она взглянула на нее и разрыдалась по-бабьи, в голос.
— Петенька ты мой ненаглядный! Как я без тебя буду, разнесчастная сирота? — запричитала она и вдруг завыла тонким голосом, как над покойником.
— Тетенька, что же вы плачете?! Тетенька, да не кричите так! — запросил Павка. — Люди сбегутся, тетенька...
Анна взяла в руки его вихрастую голову, прижала к своей груди, и ее горячие слезы потекли Павке на лоб, на нос, на подбородок.