— Кирпичики перекладываешь? А мне новенький ЗИЛ дают. Еду на ЛЭП.
— Каждому — свое, — меланхолично и кратко заметил Фарафонов.
«Каждому — свое», — мысленно повторил Ганя и подумал о том, что Наденка может с ним не поехать: испугается глухомани.
Еще вчера Наденка не знала, на что решиться. Очень хотелось уехать вместе с Ганей, но боялась — вдруг одноклассники начнут болтать бог знает что? А если остаться здесь — значит не видеть Ганю, его то озорных, то вдруг чем-то опечаленных глаз, не слышать его жестковатого баска. Тосковать и втайне ругать себя за нерешительность?
Конечно, в тайге тяжело. Но без Гани, наверное, будет еще труднее…
Рабочий день начинается почти всегда одинаково. Раньше всех из палатки выбирается бригадир Васьков. Пошатываясь со сна, он подходит к грузовику и нажимает сигнал. Гудок вспарывает сонную тишь. Почти в тот же миг из палатки показывается лохматая русая голова.
— Опять дудишь, дьявол полосатый! Посадишь мне аккумулятор, — сонно кричит шофер, не обращая внимания на высокое бригадирское звание.
Васьков, довольный шумовым эффектом, хмыкает. Среднего роста, поджарый, тридцатилетний бригадир на редкость спокойного нрава. Поглядывая на восток, он распрямляет сутуловатые сильные плечи, идет умываться к глубокой лесной яме, искусно прикрытой кустами тальника.
В первые дни Ганя просыпался с большим трудом. Ныли плечи, тело было вялым, непослушно чужим. Но поднимался быстро. Бежал следом за Васьковым к колодцу. Поливал бригадиру прямо из ведра, а потом, охая и сладко замирая, сам окачивался студеной водой. Тело наливалось бодростью. Ганя веселел, подшучивал над «засонями».
По бусой траве строители уходят на работу. Позади остается свежий ярко-зеленый след. Тихо, покойно в лесу. Разгорается над тайгой солнце.
Звонко разносится звук пилы. Топоры, словно дятлы, весело долбят звенящие сосны. Лес оживает, поет.
Пятую неделю врубаются они в тайгу, оставляя позади себя широкую просеку. Следом идут землекопы, бетонщики и монтажники. На просеке, как солдаты на поверку, выстраиваются в новых мундирах стальные опоры высоковольтной. Трасса идет через сопки и болота. Дважды пересекли мелкие неширокие речонки.
Ганя не отстает от взрослых. Валит деревья с тем же упрямством и задорной силой.
Вечером, когда вовсю зуммерят комары, собираются у маленького приемника. Эти часы — на грани дня и ночи — любят все. Сумерки кажутся зелеными, лес — особенно молчаливым. На фоне светлого неба просматривается каждая веточка.
Ганя настраивает старенький, видавший виды приемник. Наденка с шитьем в руках сидит в стороне от костра на плоском теплом валуне. Девушку трудно узнать — лицо у нее загорело, обветрело, и с него будто кто-то смахнул постоянное застенчивое выражение.
Ганя поглядывает на девушку и медленно поворачивает ручку приемника — ему хочется обязательно настроиться на концерт. Но, как назло, ничего не получается: из эфира рвутся пронзительные свистящие звуки.
Вдруг кто-то крикнул:
— Бригадир едет!
В наступившей тишине послышался треск мотоцикла, а через несколько минут пропыленный до макушки Васьков уже весело раздавал газеты, письма, покупки по заказу.
— А это профсоюз прислал, — Васьков извлек патефон с коробкой пластинок, широко улыбнулся. — Специально для девчат.
— Молодец Васьков!
Ребята мигом подхватили патефон и установили его в кузове грузовика. Пока заводили патефон, Ганя, склонившись над коробкой, перебирал пластинки. На глаза попался вальс «Амурские волны». С пластинкой в руках Ганя замер на месте и, не зная, что делать, беспомощно оглянулся на Наденку. Она сидела на прежнем месте, читала письмо. Ее силуэт вырисовывался на фоне огня, отблески которого падали на лицо и руки девушки.
В памяти Гани мгновенно ожил Наденкин рассказ о брате-артиллеристе. Он хотел отложить пластинку в сторону, но чьи-то руки подхватили ее и поставили на диск патефона.
С первыми звуками Наденка оторвалась от письма, недоуменно взглянула на Ганю.
«Зачем ты это сделал? — словно спрашивал ее взгляд, — разве ты забыл о том, что я тебе рассказывала?» Ганя виновато опустил взгляд. Да и что ответишь, если знаешь: живет в душе Наденки память о брате, и звуки вальса вызывают у девушки глубокое страдание.
Третью неделю стояла жара. Просека была в знойном блеске — воздух тревожно светился. Солнце рвалось в темный бор, отбрасывало в прогалины узорчатые тени. Трава побурела, сухо шуршала под ногами.
Ганя усталой походкой подошел к толстой лиственнице. Ее узловатые корневища ветвились поверху и, казалось, ничто не сможет совладать с могучим деревом. Ганя скользнул взглядом по стволу, с почтительным чувством подумал о том, какая огромная сила таится всюду в природе. Сила эта несет красоту и помогает человеку жить на земле. А иногда будто мстит за нанесенные обиды, обрушивается на него со слепой и страшной яростью.
Внезапно Ганя уловил запах гари. Оглянулся, но костра нигде не увидел. Он взмахнул топором — лезвие впилось в ствол. Рубил часто и сильно, но запах гари усиливался, тревожил. Ганя отбросил топор, рванулся к Васькову. Вместе выбежали на просеку и увидели над лесом густую хмарь. Васьков изменился в лице, глаза его тревожно расширились. Осипшим голосом бригадир позвал: «Идем», — и крупно зашагал к лесорубам. Ганя смотрел на сутулые плечи Васькова, на его крепкую загорелую шею и дивился, как можно в такую минуту идти спокойно, не побежать?
— Будем спасать, что успеем, — говорил бригадир притихшим лесорубам.
В чертах его лица не осталось ни суровости, которую только что видел Ганя, ни обычной, всем знакомой усмешливости. Лицо было спокойным и властным. И Гане стало спокойнее, он наклонился к Наденке.
— Боишься?
— Очень…
Ганя сжал девушке локоть.
— Не бойся. Ладно?
— Ладно… — слабо улыбнулась Наденка.
Когда бежали к лагерю, Васьков сказал Гане, что придется заменить водителя машины — тот уехал утром в поселок.
Мотор завелся сразу. Васьков сквозь шум наказывал:
— Грузи самое ценное, бери людей — и сюда. Главное — от монтажников быстрее гони трактор!
Ганя резко выжал педаль сцепления, и грузовик рывком пошел вперед. В другое время, чувствуя в руках баранку и упругую податливость педалей, парень испытал бы радостное волнение от власти над машиной. Но сейчас сердце его тоскливо сжималось: над острыми вершинами сосен взметывались огненные языки.
Гане сделалось страшно: вдруг не успеет до монтажников? Вдруг захлестнет огненная лавина?
По телу поползли мурашки. Взлететь на воздух в раскаленной таежной трубе? Впервые всем существом Ганя ощутил, как ему хочется жить. Просто жить!..
Нажимая на гашетку, он по-прежнему яростно мчался вперед. Баранка в руках (он чувствовал ее тепло) была послушна его воле. Он знал, если руль держать твердо — машина будет мчаться «по ниточке», пружинисто и точно. Ну, а если не сможет Ганя удержать руль…
Сбычившись, переменил положение — будто навис над баранкой. Глаза стали зорче, злее. Злился на себя, на свое малодушие. Его отцу на фронте тоже было нелегко. И там под пулями он думал о Ганьке. Отец был сильным человеком. А Ганя?..
Мысли об отце помогли Гане взять себя в руки. Теперь он думал только о том, чтобы вдруг не отказал мотор, не сдали на каком-нибудь ухабе рессоры.
Машина стрелой мчалась по таежной дороге. Мелькнул огромный, обугленный у самых корней кедр-исполин, тускло сверкнули ошкуренные бревна на пожухлой траве.
А Наденка, Наденка-то ведь осталась там… Она ждет его помощи. И Васьков понадеялся на Ганю, как на ровню. По-мужски понадеялся…
Монтажники встретили Ганю с тревожной настороженностью. Один из парней нетерпеливо крикнул:
— Живее разворачивай свою антилопу! Вывози, пока живые.
— Трактор, надо трактор гнать. Бригадир велел…
— Не успеем, видишь, какая беда катится, — угрюмо сказал пожилой монтажник.
Ганя знал: людей надо спасать. Но и там без трактора, говорил Васьков, не защититься от огня. Что делать?
Неожиданно Ганя закричал:
— Загоняйте трактор в кузов, живее!
И с чего бы это мальчишка распоряжается? Подумаешь, командир нашелся!.. Ганя и сам на миг смутился, но тут же крикнул еще решительнее:
— Кому говори, ставьте трактор, а сами бегите. Вывезу дизель из опасной зоны, вернусь за вами.
И опять мелькали черные пни на просеке, рябило в глазах, но Ганя не сбавлял газу… Успел вывезти трактор, а следом буквально выхватил почти из пекла горстку монтажников.
…Ближе, ближе подступала лавина огня, и грозно шумела тайга. На людей накатывался лесной гул, и они торопились обогнать огонь. Знал Васьков: только злая работа — та, от которой валятся с ног, — может отвлечь людей от трусливых мыслей. Только так — лицом к лицу к опасности — можно не бояться ее!
Площадка строителей оказалась в гигантской кольцевой топке. Надежда только на просеку, которую успели прорубить. Но велика ли она?!.
Васьков принял решение: спасать имущество на поляне, впереди и чуть правее просеки. Там женщины резали дерн и обкладывали цистерну с соляркой. Мужчины сгружали с Ганиной машины бухты провода, передвижную электростанцию. Двое или трое рубили деревья, увеличивая круг.
Стальным тросом бригадир опоясывал деревья, махал рукой трактористу: «Трогай!» Деревья с хрустом ложились на поляну, и на ней становилось просторнее.
Давно померкло солнце. Все ближе катится огненный вал, едкий дым набивается в рот, застревает в горле, вызывает удушье. Набухли и покраснели веки. Наденка надрывается от кашля, работает почти вслепую. Бригадир говорил: если не укрыть цистерну, солярка от жары взорвется!
Трещат и корежатся деревья, стонут в огне зеленые березки. Летят на поляну обожженные листья, пучки хвои, с шипеньем валятся головешки. Но еще не укрыта цистерна, и женщины по-прежнему вонзают лопаты в дерн.
Сдаваться нельзя!
Грузовик светит зажженными фарами. Злым рыком бодрит работающих трактор. Падают на плечи, голову шипучие искры, пепел. Палит, невыноси