Слова жены звучали приглушенно:
— Я хочу, чтобы у тебя на работе все, все было хорошо…
Варенька даже зажмурилась, словно желая полнее представить картину, которую рисовала в своем воображении.
— Я тоже этого хочу, — ответил Михаил, уже досадуя на то, что не сумел сразу вложить в свои слова точный смысл. Варенька, наверное, думает, что он поругался из-за пустяков.
— Ну, вот видишь, — обрадовалась та, — я же знаю, ты у меня умница.
Михаил потрогал пальцами обветренные губы, провел по подбородку и ощутил колючую щетину: «Надо бы побриться». Но вместо этого взялся за книгу. Прочитал две страницы, посмотрел на Вареньку, которая укладывала Сергейку спать.
«Вдруг Подойников прав? Может быть, я чего-то не додумал?..»
После долгих хлопот Михаил получил отдельную квартиру. Втроем в двух комнатах было непривычно. Все казалось, что вот распахнется дверь и кто-то войдет во вторую, большую комнату.
Побывав на Октябрьских праздниках у тещи, пригласили ее к себе. Валентина Антоновна вначале отказывалась, говорила, что не привыкла сидеть на чужой шее, но Варенька, целуя мать, выговаривала:
— Мамочка! Ну, как тебе не стыдно? Миша, скажи ей что-нибудь…
Михаил говорил, что у Валентины Антоновны преклонный возраст и ей пора отдохнуть от работы. А Вареньке будет веселее. Может, она институт закончит.
Валентина Антоновна надолго умолкала, расплетая какие-то свои думы, а потом вскидывала брови, отчего лицо ее принимало не то удивленное, не то хитрое выражение и опять говорила:
— Сами как-нибудь управитесь. Я лучше в гости буду ездить…
Наконец Валентина Антоновна согласилась.
Вечером, когда Михаил усаживался после ужина на диван выкурить папироску-другую и послушать пластинки, Варенька показывала салфетки с начатой вышивкой и обещала:
— Погоди, вот мама приедет, начну вышивать болгарским крестом. Ты еще узнаешь, какая у тебя хозяйка!..
Михаил радовался домовитости Вареньки. Только иногда в душе возникала тревога: жена, бросив институт, ни разу больше не заводила о нем разговора.
Через неделю после приезда Валентины Антоновны, в воскресенье, отправились в однодневный дом отдыха.
День выдался на редкость хороший. Солнце, казалось, остановилось в лазурном небе, чтобы щедро обогреть все: землю в щетинистых зеленых рощах; поляны в их затейливом цветном уборе; озера, отливающие плотной синью; людей, жадных и до воды, и до солнца, и до полевых пахучих цветов.
Ни ветра, ни облачка. Волнистые очертания гор, прибрежные заросли, остров тонули в густом мареве.
Словоохотливая горничная, тетя Дуся, рассказывала им, кто построил этот затейливый деревянный дом в старинном русском стиле — с коньком, островерхими башенками и верандой, множеством выходов, ниш и углублений. Дом принадлежал богатому мукомолу. По его прихоти на остров издалека завезли липы, и они прижились здесь, потеснили белоствольные березы с поникшими в тихой печали ветвями.
— Теперь-то многое порушено, — закончила тетя Дуся и покачала головой. — Неладно как-то: жил один человек, для него — и водопровод, и ванная, и еще што хошь. А ноне все не соберутся поправить. Говорят, какая-то дотация. А по мне, наплевать на эту дотацию, ежели хотят жить, как добрые люди.
Михаил вспомнил про дотацию, когда плыл с Варенькой в легкой двухвесельной лодке к камышовым зарослям посреди озера.
— Хорошая, видно, эта тетя Дуся, — задумчиво сказал он, неторопливо работая веслами.
Варя, опустив левую руку за корму, цедила сквозь пальцы мутноватую воду.
— Хорошая? А по-моему, она старорежимная.
— Почему ты вдруг решила? — с недоумением спросил Михаил и, чтобы смягчить укор, прозвучавший в словах, добавил: — Я замечал, что старые люди очень любят порядок. Уж если сделано что — значит, надо беречь, охранять. Правда, Варенька?
Варя согласилась. Михаил подумал, что она всегда легко соглашается с его словами, если они не касаются их семейной жизни.
Жестко поскрипывали в уключинах весла, тонкими ручейками сбегала с весел вода, когда они медленно поднимались в воздух.
Слушая однообразный скрип уключин, Михаил думал о недавнем случае. В тот вечер они были в драмтеатре. Во время антракта сидели на диване в фойе и ели мороженое. Вдруг Варенька толкнула Михаила в бок и указала взглядом на удаляющегося мужчину. По широкой спине, по расставленным в стороны локтям Михаил узнал Подойникова.
— Прошел и даже не кивнул, — переходя на шепот, заметила Варя. — Вот как он тебя уважает…
Михаил неохотно заметил, что Подойников всех так уважает, но Варенька с неожиданной досадой перебила:
— Не оправдывайся. Просто ты не умеешь себя поставить…
Позже Михаил не возвращался к этому разговору. Как-то неловко доказывать жене, что он, ее муж, хороший, а Подойников — плохой. А ведь Варя в сущности ничего не знает о Подойникове.
Грубый с подчиненными, Василий Кузьмич, стоит лишь появиться руководителям, начинает говорить особым вежливо-небрежным тоном, к месту расскажет свежий анекдотец и корректно подчеркнет самостоятельность своих действий. Пользуясь репутацией надежного инженера и руководителя, который в общем-то звезд с неба не хватает, но «программу» дает, Подойников умел быть полным хозяином на стройке, умел избавиться от неугодных ему подчиненных. Как бы между прочим он высказывал начальству свои заботы о технической слабости того или иного прораба или мастера.
Метод — убийственно расчетливый: без мелких придирок, без гонения за критику, без всего того, за что расстаются с людским уважением и партийным билетом. Михаил как-то слышал, как Подойников с кривой усмешкой сказал управляющему трестом об одном старом мастере:
— Мелко плавает. Выдохся. А мне говорили, что он большего стоит…
И такое неподдельное сожаление было в голосе, что Михаил сразу поверил; старый кадровый мастер «выдохся». А позже ему рассказали, что мастер-то был одним из лучших на стройке. Справедливый, но резкий в разговорах.
— Знаешь, чем кончилась история со строительством ветки? — спросил Михаил. Предвкушая удивление жены, выдержал паузу. Варя спросила нетерпеливо:
— Чем?
— А вот чем. Мы с одним прорабом написали об этом в стенную газету, а заметку прочитал управляющий. Поговаривают, что у Подойникова обнаружили и другие грешки, так что его могут снять.
Варенька оживилась. Зачерпнула в пригоршню воды, плеснула на Михаила и, капризно вытянув губы, сказала:
— У-у, нехороший… Молчал…
— Я тебе давно говорил, что Подойников не прав, — обрадованно подхватил Михаил и шутливо добавил: — А ты все не веришь, что муж у тебя гениальный.
— Гениальный… банальный… — начала дурачась поддразнивать Варенька. Ей опять стало весело. — Может, тебя на место Подойникова назначат?
Михаил досадливо качнул головой, откинул назад волосы и с недоумением, будто отвечая на какие-то свои мысли, проговорил:
— Какая ты, Варя, странная…
Остаток дня провели на небольшом мысу, рядом с большими деревянными мостиками. Михаил читал, Варенька играла в волейбол.
Вернулись поздно. Михаилу было грустно. Всю дорогу и дома его преследовало ощущение, будто из прежней жизни что-то безвозвратно уходит. И такое, чего не вернуть ни улыбкой, ни лаской…
Подойникова не уволили. По-прежнему он ходил по стройке своей медвежьей походкой, широко отставляя локти и сдвинув на правое ухо серую, в пятнах, фуражку. Кто-то переиначил старую поговорку на новый лад: «С экскаватором не тянись, с Подойниковым не дерись», — и она теперь гуляла по участкам, вызывая злые замечания рабочих.
Говорили, что Подойников, прочитав заметку, произнес:
— Дерябин постарался. С заметки желтый яд каплет…
Михаил решил пока ничего не рассказывать Вареньке. За последнее время она воспринимала все болезненно.
Вскоре на общем собрании Михаил сказал, что руководители управления спекулируют на энтузиазме молодежи. Это каждый может подтвердить. Экскаваторы простаивают, а траншеи приходится вручную прокладывать.
Слушая его выступление, Подойников что-то писал в блокноте. А потом так обернул дело…
В общем, оказалось, что виноват в отставании управления не начальник строительства, а он, Михаил Дерябин. На его участке недавно рухнуло перекрытие над подвалом дома.
Комиссия установила, что плиты на стройку поступили недоброкачественными, но для Подойникова лишь бы была зацепка.
— Доругаешься вот. Возьмут да уволят, — холодно произнесла Варя, когда Михаил не в силах больше скрывать, сообщил ей, наконец, обо всем.
— А совесть свою я могу уволить? — горячо сказал Михаил и вдруг смутился: получилось, как на митинге.
Кажется, и слова одни и те же, а понимают по-разному. Будто они разделены дощатой перегородкой: оба слышат речь, но один при этом и слышит, и видит, а до другого доносятся только слова.
Валентина Антоновна, с первых же дней ставшая, как она сама выразилась, на страже семейных интересов, все пристальнее следила за поступками зятя. А однажды, когда Михаил вернулся домой позднее обычного, она, открывая дверь, принюхалась…
«Дожил!» — усмехнулся он про себя и за весь вечер не проронил ни слова.
Варенька переводила взгляд с мужа на мать, с матери на мужа и, улучив минуту, сказала:
— Как тебе не стыдно! Почему ты не разговариваешь с мамой?
— О чем?
Валентина Антоновна, склонившись над шитьем, вздыхала. Приподняв к свету какое-то платье, придирчиво осмотрела работу, отложила в сторону.
— Михаил Петрович, — позвала она негромко, — я хотела поговорить с вами.
Михаил удивленно посмотрел на нее: прежде теща никогда так не обращалась, все «Мишенька» или, в худшем случае, «Миша».
Валентина Антоновна бережно укладывала очки. Жалобно стукнула крышка футляра, который она положила на столик швейной машины.
— О чем, Валентина Антоновна? — опять спросил Михаил и заметил настороженный и предупреждающий взгляд Вареньки.
— Мне кажется, — медленно заговорила Валентина Антоновна, и Михаил почувствовал, что она тщательно подбирает слова, — мне кажется, что я мешаю вам жить…