— Вы знаете Федулина?
Чикиланов обомлел:
— Какого Федулина?..
Сиваков молча вытащил из-под пресс-папье свежий номер областной газеты.
— Как же так? Вы были там на практике и спрашиваете — «какого Федулина»?
«Конец!» — мелькнуло в сознании Чикиланова. Щеки его запылали, он боялся шелохнуться и сидел, точно к стулу его припаяли.
Сиваков бросил на него острый взгляд и настойчиво предложил:
— Почитайте, почитайте. Пока мы с вами мечтаем о творчестве, Федулин перечеркнул все наши расчеты.
Чикиланов увидел заголовок: «Новаторы и консерваторы», небрежно отчеркнутый красным. Пробежал глазами статью. В ней говорилось о том, что ценное предложение рабочего Федулина, намного повышающее качество продукции, в бюро рационализации и изобретательства завода держат под сукном. Автор статьи подробно излагал суть этого предложения. Здесь же была и схема усовершенствованной печи.
Но лишь Чикиланов взглянул на схему, от сердца отлегло: предложение Федулина намного отличалось от его диплома: рабочий нашел более экономичное решение.
— Это, Николай Семенович, большая неожиданность. Выходит, мою работу только в архив сдать… — произнес Геннадий дрожащим голосом.
— Выходит, так, — согласился профессор. — Но вы не огорчайтесь. Я бы сказал даже наоборот: надо радоваться. Вы уцепились за проблему, которую подсказывала жизнь. А это, в конечном счете, самое главное.
Геннадий посмотрел на профессора благодарным взглядом. Волнение не улеглось, сердце стучало по-прежнему гулко, но он почувствовал внезапное облегчение, точно сбросил с плеч тяжелую ношу.
— Скажите, вы не думали об аспирантуре? — спросил неожиданно Сиваков и добавил: — Вы теперь можете претендовать на это место.
Геннадий поспешно согласился, поблагодарил профессора и торопливо, точно боялся, что тот изменит решение, вышел в коридор.
Валя сидела в фойе актового зала на низенькой скамеечке в напряженной, словно застывшей позе. Заметив Геннадия, она быстро поднялась и пошла навстречу.
— Ну как?
Геннадий сиял.
— Хорошо, все хорошо, Валюша! — Геннадий словно не замечал, с каким нетерпением ждет она его ответа. — И знаешь, за что Сиваков хвалил мой диплом? За творческое решение темы.
— Сам Сиваков? Но ведь это здорово, Генка!
Валя смотрела на него счастливыми глазами.
— Идем скорей! Я попросила декана, чтобы нас с тобой послали на один завод.
— Постой… — Геннадий замялся.
Мимо, под руку с преподавателем высшей математики, прошел Сиваков. Студенты почтительно здоровались, провожая взглядом его высокую, статную, фигуру. Геннадий кивнул вслед и многозначительно сказал:
— Нам, Валюша, теперь незачем спешить. Пускай себе Павка распределяется. А мне… а меня Сиваков берет в аспирантуру.
Валя пристально посмотрела на Геннадия: она не могла понять, шутит он или говорит всерьез.
— Я хотел посоветоваться с тобой, — в голосе Геннадия не было прежней уверенности. — Почему ты не пришла утром, как мы договаривались?.. Я и сам не ожидал, что Сиваков…
— Ну, в общем хватит дурака валять! — внезапно переменила тон Валя. — Я и так на тебя сердита. Плакался, что плохой диплом, а у самого… Я даже ничего не знала… А насчет аспирантуры ты не шути.
— Я не шучу, Валюша…
Растерявшись от неожиданности и не зная, что сказать, Валя напряженно смотрела на Геннадия. Она ждала, что вот сейчас он обратит свои слова в шутку. Но лицо Геннадия было серьезно, даже слишком серьезно.
— А как же я?.. — с трудом произнесла девушка.
— Но ведь всего один год! — горячо заговорил Геннадий. — Через год и ты устроишься в аспирантуру. А пока что-нибудь придумаем…
— Но ведь это… Нет, не может быть.
— Что не может быть?
— Да все… — Валя сказала это негромко, с жалостливыми нотками в голосе. Геннадию захотелось сказать что-то ласковое, что рассеяло бы ее сомнения. Но, увидев, как потемнели глаза девушки, понял, что не в его силах заставить Валю думать иначе. Горько усмехнувшись, произнес:
— Я знал, что ты не поймешь…
Валя круто повернулась и побежала к лестнице. Геннадий догнал ее в коридоре третьего этажа. Там, возле приемной директора, толпились выпускники.
— Валя! Ты куда? — с трудом переводя дыхание, спросил Геннадий.
— Оставь меня! — не оборачиваясь, резко бросила девушка.
— С ума сошла!
Весь день Геннадий старался убедить себя, что с Валей все кончено. Нельзя так. Никакого здравого смысла. Ну, допустим, виноват он перед ней. Он может извиниться. Но Валя рубит с плеча, она обо всем судит прямолинейно. В жизни всякое случается, и о каждом отдельном случае нужно судить особо, учитывать обстоятельства.
«Так дальше нельзя!» — повторял Геннадий. Устав от пережитых волнений и беспрестанной ходьбы по комнате, он прямо в одежде лег на заправленную кровать и, заложив за голову руки со сцепленными пальцами, печально глядел в потолок. По потолку возле матового плафона, потемневшего от пыли и времени, ползала черная муха.
Кто-то слабо постучал в дверь. В сознании Геннадия невольно шевельнулось: может быть, Валя? И, словно спохватившись, он начал снова убеждать себя:
«Нет, нам не о чем разговаривать. Все уже сказано».
Но вечером, когда солнце спряталось за крыши домов, сам отправился к Вале.
Звякнул в передней звонок. Валя молча провела его в комнату… Достала из буфета две чашки и вазочку с печеньем. В одну чашку налила из термоса чай, пододвинула Геннадию. Сама взяла вышивку, присела на диван. Девушка зябко куталась в шерстяную кофточку, то и дело поправляла ее.
Геннадий, когда шел сюда, готовился к бурному объяснению и теперь сидел, подавленный тягостным молчанием. О чем думает Валя? Определить это по выражению ее лица невозможно: оно оставалось спокойным и непроницаемым. Когда молчание стало невмоготу, Геннадий спросил с усилием:
— Что же мы будем делать?
Валя ответила:
— Работать.
Геннадий быстро подошел, сел рядом. Взял у нее из рук вышивку и начал горячо говорить о том, что самое дорогое у него в жизни — это она, Валя, что они не могут так глупо разъехаться, что ошибиться всегда легче, чем потом исправлять ошибки. Валя слушала, его, не перебивая, а когда он кончил, сказала отрывисто, с дрожью в голосе:
— Ты обманул меня. Зачем ты пришел сюда?
Помолчав, она глухо добавила:
— Я уезжаю в Красноярск.
— Значит, ты никогда не любила меня! — выпалил Геннадий, — наверно, и Павка едет в Красноярск?
И тут же понял, что получилось это у него глупо и непоправимо пошло.
…Даже не оглянувшись на окно Валиной комнаты, Геннадий быстро зашагал по направлению к студенческому городку. Поравнялся с местом, где прежде был дощатый забор, а теперь высилось новое здание. Вспомнился разговор с Павкой Залужным.
«А вдруг Павка поедет на тот самый завод, где Федулин, случайно разговорится с ним и?..»
И в душу начало вползать противное чувство страха и неуверенности.
ИВУШКА
Второй день гудел на болоте лес. Второй день звенели там пилы, стучали топоры. Со стоном и треском падали в траву сосны, березы. Вздымались фонтаны бурой воды, часто слышался упреждающий покрик: «Сторони-нись!..»
Второй день толклась Люба Титаренко в болотной воде, по утрам еще покрытой ломкой и хрусткой коркой льда. Вместе с Наткой Белоусовой валили деревья с корня, и когда Яшка Килин разделывал их, собирали и стаскивали в кучу сучья.
Ноги в резиновых сапогах стыли, а спина под ватной телогрейкой была мокрая. Яшка, невысокий дюжий парень, орудовал топором на вид неторопливо и все же часто подгонял девчат хлесткими шуточками. Они огрызались, а Килин, словно этого только и ждал, скалил зубы, и широкое черномазое лицо его расплывалось в блаженной улыбке. Яшка, вонзив топор в толстый комель, объявил:
— Перекур с дремотой. Будем о жизни толковать.
— А что такое жизнь? — насмешливо спросила Натка.
С первых дней совместной работы она невзлюбила Яшку и открыто высмеивала его. За то, что он неверно произносит многие слова; за то, что выпускает из-под шапки чуб; за то, что путает мансарду с Массандрой и, работая с девчатами, забывает вовремя бриться.
Яшка как будто не замечал ее насмешек, но обращался чаще всего к Любе: она не высказывала своего отношения к Яшке так откровенно.
Девчата выбрали место посуше, присели на куче валежника. Яшка сунулся было к ним, но Белоусова сердито прикрикнула:
— Уйди, смолокур, со своим дымищем!
Люба даже головы не подняла. Она сидела, опершись подбородком на колени, наслаждаясь покоем. У самых ее ног березовый листок, вмерзший в матовую корку льда. Девушка смотрит на него с любопытством и грустью. Когда-то зеленый, он вместе с другими шумел на ветру, подставлял свою ладонь солнцу и дождю. Теперь, сорванный с ветки, пепельно-медный и мертвый, листок вызывал только жалость.
Какая-то жалость была у Любы и к себе. Пыталась в прошлом году поступить в медицинский институт — не прошла по конкурсу. И Натка провалилась. Приехали сюда, когда одноклассников уже разметало по разным местам. Ваня Фарафанов где-то на строительстве плотины. Как он просил, как звал ее с собой в тот последний вечер!.. Не поехала.
И стройки здесь пока нет. Жизнь, как говорят строители, начинается от пня. Когда-то еще станут укладывать первый бетон на строительной площадке. Пока что они по колено в воде врубаются в тайгу, готовят место для этой площадки.
Люба вздохнула, обернулась к подруге. Увидела на щеке у нее грязное пятно, усмехнулась:
— Утрись, а то женихи разбегутся.
Натка покосилась на нее карим глазом, лениво и рассудительно ответила:
— Не бойся, мимо не пройдут. Отсюда только одна дорожка, да и та с перекосами… И Яшка вон у нас есть…
Яшка осклабился, гуще задымил папиросой.
Натка поправила на висках клетчатый платок, натянула брезентовые рукавицы. Усмешливо покосилась в сторону одиноко сидевшего Яшки, проговорила: