И торчащая из крапивы крыша жигулей-десятки тоже выглядит обычно, обычно для того мира, который существовал пару недель — или тридцать лет? — назад. Даже выцветшая георгиевская ленточка на выдвинутой антенне сохранилась!
Ник вертит головой — действительно, всё так, как и рассказывал Юсупов. За золотистой стеной предметы, постройки, машины не подверглись действию времени. Никакой ржавчины, грязи, разложения, гнили. Но при этом трава, деревья растут тут так же буйно, как и по всей Казани.
Почему так? Что явилось причиной этого феномена? Ник не знает, хотя и догадывается, что все дело в золотистой стене, точнее, в стенах. Вторая завеса отчетливо просматривается впереди, примерно в полукилометре. Она кажется более плотной, осязаемой, имеет более насыщенный, медовый цвет. Что находится за ней, рассмотреть уже не получается — здания, деревья искажаются, дрожат, утопая в желтом тумане.
Тягач дергается, поворачивает и, ломая забор, лезет напрямик через чей-то участок, едва не своротив угол одноэтажного кирпичного коттеджа. Еще раз свернув, Юсупов подгоняет машину к гостеприимно распахнутым железным воротам большого гаража. Хозяин, видимо, выстроил его для грузовика — тентованный КАМАЗ с красной кабиной застыл рядом, в нескольких метрах.
Двигатель МТ-ЛБ рявкает и глохнет. С наслаждением вслушиваясь в наступившую тишину, Ник различает в ней треск кузнечиков, пересвист птиц, деловитое жужжание пчел, торопящихся собрать последнюю дань с августовских цветов.
— Эта… приехали! — сообщает Юсупов, вылезая из люка, и тут же спрашивает: — Всё нормально? Как голова?
— В порядке, — кивает Ник и спрыгивает в траву. — Хорошо тут.
Клацают дверцы десантного отсека. Эн, Камил и Хал выбираются наружу, удивленно оглядываясь.
— Как на даче, блин, — резюмирует Хал и по привычке сплевывает. — Найдут они тут наши волыны. Звиздун ты, Очки. Не фига тут не страшно.
— В самом деле, Вилен… — начинает Ник и тут его накрывает.
Шум накатывается одновременно со всех сторон и бьет по ушам. Перед глазами плывут какие-то темные пятна, резные, разлапистые, колючие. Сердце бьется так сильно, что Ник с перепугу хватается за грудь, словно пытаясь удержать его там.
Камил взлаивает, но Ник не слышит звука — просто пес, ощетинившись, разевает пасть и пятится задом к тягачу. Эн хватает его за шерсть на холке, тащит куда-то в сторону. Хал, приседая и выпрямляясь, ладонями бьет себя по голове. Юсупова Ник вообще не видит — инженер куда-то исчез.
Шум в ушах стихает, распадается на множество составляющих, на звуковую мозаику, а она, в свою очередь, складывается в знакомые, привычные голоса людей, тарахтение двигателей и шуршание шин по асфальту. Ник закрывает глаза и у него создается полное ощущение того, что он стоит на тротуаре посреди обычной городской улицы.
— Да, приложение к договору надо подписать отдельно! — басит совсем рядом мужской голос. — Что? Не слышу? Тут ловит плохо…
На смену басу приходит щебетание двух подружек явно пубертатного возраста:
— А Юлька ему — я ни-ку-да с тобой не пойду!
— Ой, а он?
— А что он? Сказал, что она дура, и поехал к Ремезовой.
— Во-от сволочь!
Детский голос, звонкий и нетерпеливый, перебивает сплетничающий подружек:
— Мама, мама, возьми на ручки! Мама, я устал…
Шелест поливальной машины заглушает все прочие звуки, где-то в стороне звенит трамвай.
Ник открывает глаза и видит за стеклами очков веселые глаза Юсупова. Инженер что-то говорит, оживленно жестикулируя.
— Отойди! — долетают до Ника через несколько секунд его слова. — Загонять буду.
— Хорошо! — громко, как глухому, отвечает Ник и, борясь с головокружением, делает несколько шагов по направлению к красному КАМАЗу.
Там уже сидят прямо на траве Хал и Эн с Камилом. Девушка гладит дрожащего пса — пожалуй, самого напуганного из всех.
Когда Ник садится рядом, до него сквозь по-прежнему звучащий в ушах городской шум доносятся слова Хала:
— Тут звуки медленно доходят, блин…
— Я понял, понял! — кричит Ник. — Это какая-то ерунда. Архивные фоновые звуки, которые застряли тут почему-то.
— Давайте уйдем отсюда, — говорит Эн. — Камилу не нравится.
Юсупов загоняет тягач в гараж, прикрывает железные двери, подпирает их лопатой и машет рукой — пошли, мол.
С явным облегчением все спешат за инженером. Шагая следом за Эн, Ник чувствует острое желания заткнуть уши, что немедленно и делает. Но шум жизни большого города никуда от этого не исчезает. Он звучит в голове, воздействуя не на барабанную перепонку, а непосредственно на какие-то центры мозга, ответственные за передачу звуков.
— Магазин! — орет Юсупов и сворачивает к одноэтажной пристройке, украшенной вывеской «Ашамлыклар[29]».
— Зачем? — с запозданием в несколько секунд кричит ему в спину Ник и тут же понимает: если тут не «постарели» машины, дома и прочее, значит, и продукты тоже.
В магазине пованивает — мясо и рыба уже успели подпортиться за прошедшие с момента пробуждения дни. Торты и пирожные в обесточенной витрине поросли нежно-зеленой пушистой плесенью. Хлеб и батоны высохли до каменного состояния. Но консервы, пресервы, твердые сорта сыра, сухари, баранки, молоко в пакетах, колбасы, нарезки, копченая рыба — все это годится в пищу.
Набив рюкзаки, партизаны делают несколько ходок к гаражу, сваливая тушенку, сгущенку и консервы в десантный отсек. Все это время их изводят шумы давно омертвевшего города.
— Я больше не могу! — в отчаянии заявляет Эн, тряся головой. — Я сейчас с ума сойду!
— Всё. — Ник спортивным жестом скрещивает руки, показывая остальным, что пора заканчивать. — Берем то, что унесем с собой — и валим!
Покинув разграбленный магазин, они гуськом двигаются вдоль дома, сминая огромные лопухи.
— Зырьте! — Хал останавливается и вытягивает руку. — Провода, блин…
Ник смотрит туда, куда указывает татарин и видит невозможное: извивающиеся кабели линии электропередач, уходящей в сторону второй золотистой стены. Стоит практически полное безветрие, ни птиц, ни каких-то иных источников движения поблизости от линии нет, но тем не менее провода вытанцовывают какое-то змеиное танго. Ник ловит себя на том, что тоже начинает покачиваться в такт этих колебаний.
— Не надо смотреть! — пробивается сквозь гомон и какофонию звуков голос Юсупова. — Пошли скорее!
Через несколько минут, добравшись до границы этой жуткой территории, Ник с облегчением понимает, что шум в голове начинает затихать. Пройдя сквозь золотистую завесу, он в изнеможении валится на траву.
— Очки, что это было, блин? — спрашивает Хал, плюхнувшись рядом.
— Откуда я знаю? — пожимает плечами Юсупов. — Но надеюсь, что наших кремлевских друзей это всё сильно напугает. Они ведь не знают, что там можно эта… ходить.
— В Цирк пойдет Вилен. Его никто там не знает, а убежавший аковец вряд ли рассмотрел в пылюке тех, кто в него стрелял.
— Да я не отказываюсь, — пожимает плечами Юсупов. — Я эта… не знаю просто, смогу ли…
— А чё там мочь-то, блин? — Хал презрительно плюет под ноги инженеру. — Придешь, прогонишь пургу про Светлую поляну, дачу и все такое. Потом найдешь Бабая и скажешь, чтобы он пришел сюда. Всё, блин, товарищ полковник, задание выполнено.
— А если его убьют? — спрашивает Эн, поглаживая Камила.
Они сидят на чердаке старого трехэтажного дома, кирпичным фасадом выходящего на улицу Айвазовского, а задней частью — на Муштари. Раньше здесь была школа, причем не простая, а с углубленным изучением английского языка. Пройдя по пустым, гулким классам и стараясь оставлять как можно меньше следов, бойцы партизанского отряда имени Камила не обнаружили человеческих останков. В здании побывали какие-то люди — на первом этаже в коридоре имелось кострище, а в одном из классов явно ночевали, сложив из столов и стульев нечто вроде большой многоместной кровати. Но других следов присутствия человека они не нашли.
С чердака, через небольшие окна, которые во Франции называют «сидячие собаки», хорошо просматривалась примыкающая к школе территория и часть улицы Бутлерова. Удостоверившись, что в случае чего чердак можно будет покинуть с разных сторон, Ник объявил, что здесь будет временный командный пункт.
— Нам нужен Бабай. Через него мы сможем поднять людей. Договоримся о месте сбора, подгоним «маталыгу», раздадим оружие…
— Хороший планчик, — усмехается Хал. — А если Бабай уже того…
— Ну, вряд ли. — Нику как-то не хочется верить в то, что Аслан и его отморозки могут убить главу общины.
— Ладно, нечего эта… коты тянуть… — Юсупов вытаскивает из армейского рюкзака грязные вьетнамки и свой оранжевый плащ. — «Если», «а вдруг», «может быть»… Пока не схожу, ничего не узнаем. Сидите и ждите меня. Ну, или Бабая. День, два, три, но не больше. И эта… осторожнее тут.
— Пароль надо, — согнав с лица улыбку, говорит Хал.
— Да какой пароль, — раздраженно отмахивается Ник. — Вилен, тот, кто придет от тебя, должен встать во-о-он там, возле того дома на Бутлерова, где на стене ржавые ящики…
— Это кондиционеры были, — приглядевшись, отмечает Юсупов. — Лады, эта… я все понял. Ну, пока, что ли?
— Удачи, Вилен. — Ник пожимает инженеру руку, Эн чмокает его в небритую щеку, Хал салютует сжатым кулаком.
Скрипят пыльные доски, и оранжевый плащ Юсупова исчезает в проеме чердачного лаза.
Никогда не думала, что ждать — это такое мучение, особенно когда ждешь человека, от которого зависит очень многое и жизни людей в том числе.
Этот Вилен смешной, конечно. Нелепый даже. Плащ этот, велосипед с зонтиком, шлепанцы. По крайней мере, он мне нелепым показался вначале. Когда Хал на него наезжать начал, мне даже жалко стало — взрослый мужик, а отпор дать не может. И разговаривает — словно стесняется чего-то все время.
А потом, когда мы тягач начали чинить… ну, не чинить, а пытаться отремонтировать, чтобы он завелся, Вилен оказался самым главным. И мы все его слушались. Я, честно говоря, не верила, что у нас получится. А он знал. И всё по его вышло. Теперь мы — сила. И будем сражаться. Страшно, конечно, но не так, как там, за желтой стеной, где мы тягач и оружие оставили. Там я просто до обморока испугалась — голоса эти, шум. И главное — ведь все эти люди, которых мы слышали, они же, наверное, умерли давно…