и должны по большей части согласовываться друг с другом. Все воспоминания и записи сводятся к положению атомов в пространстве, так что...
— Воспоминания и записи сами входят в ту конфигурацию, которой закодирована точка в Гемновом пространстве, — сказал Эмман громко и твёрдо. Он видел, что понял правильно. — И это ты имел в виду, говоря о совместимости.
— Да.
— Лёд в звезде может быть закодирован многими точками Гемнова пространства, — сказал он, — но лишь небольшое их число...
— Исчезающе малое, — сказал я.
— Содержит все записи — последовательные, взаимосогласующиеся — как он туда попал.
— Да. Когда ты в приступе праксиса выдумал ракету для доставки льда, ты на самом деле сообразил, какое повествование создаст условия — следы, оставленные в космосе исполнением твоего проекта, — совместимые со льдом в звезде.
Некоторое время мы шли молча, потом Эмман сказал:
— Или, если взять другой пример, невозможно увидеть наряд сууры Карваллы...
— И не реконструировать мысленно последовательность операций, нужных, чтобы завязать все эти узлы.
— Или развязать.
— Она столетница, — предупредил я, — а конвокс не навсегда.
— Не слишком увлекаться. Понял. Но я всё равно могу условиться с ней о свидании в три тысячи семисотом...
— Или стать фраа.
— Может, ещё и придётся. Эй, ты знаешь, куда мы идём?
— Я иду за тобой.
— А я за тобой.
— Отлично. Значит, мы заблудились.
Некоторое время мы шарахались в темноте, пока не наткнулись на двух гуляющих прасуур и не спросили, где здание эдхарианского капитула.
— Итак, — сказал Эмман, когда мы вышли на правильную дорогу, — суть в том, что в каждом конкретном космосе — прости, на каждом конкретном мировом пути — всё логично. Законы природы выполняются.
— Да, — сказал я. — Это и есть мировой путь — последовательность точек в Гемновом пространстве, соединённых ровно так, чтобы это выглядело, как будто законы природы выполняются.
— Я вернусь к терминологии телепортатора, потому что так я буду объяснять это другим, — сказал он. — Вся суть телепортатора в том, что можно мгновенно перенестись в любую другую точку. Можно произвольным образом прыгать из одного космоса в другой. Но лишь одна точка в Гемновом пространстве описывает состояние твоего космоса в следующий миг при соблюдении законов природы. Верно?
— Ты на правильном пути, — сказал я. — Но...
— Я вот к чему веду, — продолжал он. — Люди, которым я буду всё это объяснять, слышали о законах природы. Некоторые их даже изучали. Тут появляюсь я и начинаю говорить про Гемново пространство. Концепция для них совершенно нова. Я долго объясняю — говорю про телепортатор, про глыбу льда, про выжженное место на пусковой площадке. Рано или поздно кто-нибудь поднимет руку и спросит: «Господин Белдо, вы потратили несколько часов нашего бесценного времени на кальк о Гемновом пространстве — в чём, скажите на милость, ваш вывод?» Я отвечу: «С вашего позволения, вывод в том, что в нашем космосе выполняются законы природы».
— Он скажет: «Идиот, это мы и так знаем, ты уволен!»
— Вот именно! Тогда-то мне и придётся сбежать и сделаться фраа, желательно в матике Карваллы.
— Так ты спрашиваешь меня...
— Что существенного мы выигрываем, приняв модель Гемнова пространства? Ты уже говорил, что она облегчает занятия теорикой, но бонзы теорикой не занимаются.
— Ну, во-первых, неверно, что в каждый конкретный момент есть лишь одна следующая точка, согласующаяся с законами природы.
— А, сейчас ты начнёшь рассказывать про квантовую механику?
— Да. Элементарная частица может распасться. А может не распасться, что тоже совместимо с законами природы. Однако распад и нераспад приводят нас в различные точки Гемнова пространства...
— Мировой путь раздваивается.
— Да. Мировые пути раздваиваются всякий раз, как происходит коллапс волновой функции, то есть очень часто.
— И тем не менее, на каком бы мировом пути мы ни находились, он по-прежнему всегда подчиняется законам природы, — сказал Эмман.
— Боюсь, что да.
— Так, возвращаясь к моей исходной проблеме...
— Что даёт нам Гемново пространство? Ну, например, так гораздо легче думать про квантовую механику.
— Бонзы не думают о квантовой механике!
Мне нечего было сказать. Я чувствовал себя беспомощным инаком.
— Так как по-твоему, стоит ли мне вообще упоминать Гемново пространство?
— Давай спросим Джезри, — предложил я. — Вон того красавца.
Мы как раз подошли к эдхарианскому капитулу, и я приметил Джезри: он палкой чертил что-то на песчаной дорожке, а двое инаков — суура и фраа — смотрели и одобрительно хмыкали. В лунном свете все трое казались нарисованными пеплом на дне очага, но выглядели очень по-разному. Рядом с фраа и суурой из менее аскетичных орденов, закутанными в причудливые стлы, Джезри казался юным пророком со страниц древнего писания. Во время инбраса, глядя на других инаков, я чувствовал себя деревенщиной. Но то я. Джезри в таком же облачении смотрелся строго, сурово и, надо признать, мужественно. При взгляде на него я понял, почему фраа Лодогир так старался меня уплощить. Что-то в эдхарианцах производило на всех глубокое впечатление. Ороло сделал нас звёздами. Лодогир хотел на глазах у всего пленария поставить одного эдхарианца на место.
— Джезри! — окликнул я.
— Привет, Раз. Я не разделяю мнения, что на пленарии ты сел в лужу.
— Спасибо. Навскидку: что Гемново пространство даёт такого, чего нельзя получить другим способом?
— Время, — ответил Джезри.
— Ах да, — сказал я. — Время.
— Мне казалось, времени не существует, — ехидно заметил Эмман.
Джезри некоторое время смотрел на него, потом на меня.
— Твой друг, что ли, с фраа Джадом говорил?
— Итак, Гемново пространство даёт нам возможность учитывать время, — сказал я, — но Эмман возразит, что бонзы, с которыми ему предстоит разговаривать, и без того верят в существование времени...
— Бедные необразованные глупцы! — провозгласил Джезри. Фраа с суурой вопросительно на него посмотрели. Эмман страдальчески хохотнул.
— Так какая им польза в модели Гемнова пространства? — продолжал я.
— Абсолютно никакой, — ответил Джезри, — пока на голову не посыплются пришельцы из нескольких космосов сразу. Пойдёмте выпьем?
Ещё одна неприятная черта Джезри: он лучше работает, когда захмелеет. Мы, сервенты, напробовались в кухне и вина, и пива, у меня только-только начало проясняться в голове, и я сказал, что буду пить только воду. Вскорости мы оказались в самом большом калькории здешнего эдхарианского капитула (по крайней мере я решил, что он самый большой). Грифельные стены были исписаны знакомыми уравнениями.
— Тебя тут заставили заниматься космографией? — спросил я.
Джезри повернулся к стене и остановил взгляд на таблице. В одной колонке были долготы, в другой — широты. Увидев пятьдесят один градус с мелочью, я понял, что смотрю на координаты Эдхара.
— На сегодняшнем лабораториуме, — объяснил Джезри, — мы проверяли расчёты, сделанные накануне ита. Все телескопы мира — включая, как ты видишь, МиМ — сегодня ночью повернутся к кораблю Геометров.
— На всю ночь?
— Нет, примерно на полчаса. Кое-что произойдёт, — объявил Джезри обычным уверенным баритоном.
Эмман как-то заметно подобрался.
— И позволит нам увидеть что-нибудь поинтереснее буферной плиты на их заднице, — продолжал Джезри, — которая мне уже глаза намозолила.
— Откуда ты знаешь? — спросил я, хотя меня несколько смущала заметная нервозность Эммана.
— Не знаю, — сказал Джезри. — Просто вычислил.
Эмман показал глазами на дверь, и мы вслед за ним вышли в клуатр.
— Я вам расскажу, — произнёс он после того, как мы достаточно отошли от остальных членов лукуба. — Всё равно через полчаса все узнают. Идея созрела на одном очень влиятельном мессале после Посещения Орифены.
— Ты там был? — спросил я.
— Нет, но из-за этого меня и вызвали, — сказал Эмман. У нас есть старая разведывательная «птичка» на синхронной орбите, с топливом на борту, так что она может двигаться, если получит такой приказ. Вряд ли Геометры о ней знают. Мы ничего с неё не передавали, так что им не пришло в голову заглушить её частоты. Вчера утром мы узконаправленным лучом послали ей несколько команд. Она включила двигатели и переместилась на другую орбиту, которая пересечётся с орбитой эдра через полчаса.
Он ботинком нарисовал на дорожке корабль Геометров: грубый многоугольник — корпус, отпечаток каблука — буферная плита.
— Вот эта сторона всегда повёрнута к Арбу, — посетовал Эмман, тыча носком ботинка в плиту, — так что мы не видим остального корабля, — он ногой описал полукруг над передней половиной «икосаэдра», — где у них всё самое интересное. Очевидно, сознательно — она для нас всё равно что тёмная сторона луны, и мы знаем о ней только по фототипии светителя Ороло. — Эмман обошёл свою схему и прочертил длинную дугу, нацеленную на нос корабля. — Наша «птичка» приближается отсюда. Она адски радиоактивна.
— «Птичка»?
— Да, она получает энергию от радиоизотопных термоэлектрических генераторов. Геометры заметят, что она движется к ним, и вынуждены будут совершить манёвр...
— Поместить между «птичкой» и неизвестным объектом щит — буферную плиту, — сказал Джезри.
— То есть повернуть весь корабль, — перевёл я, — так что наши наземные телескопы смогут увидеть «всё самое интересное».
— И телескопы будут готовы.
— Неужели возможно развернуть нечто настолько огромное за разумное время? — спросил я. — Просто интересно, насколько мощными должны быть двигатели...
Эмман пожал плечами.
— Хороший вопрос. Мы многое узнаем, наблюдая за манёвром. Завтра у нас будет куча картинок.
— Если нас в отместку не разбомбят, — брякнул Джезри, пока я гадал, как бы поделикатней это выразить.
— Такая возможность обсуждалась, — признал Эмман.