В конце концов я выбросил сомнения из головы. Другого инструмента у меня нет. Надо попробовать, что можно, и посмотреть, что получится.
Под «рыбьим глазом» был паз в точности по размеру табулы, которую я держал в руке. Я сломал печать и вытащил содержимое. Ветер вырвал чехол у меня из рук и пришлёпнул к стене там, где мне его было не достать. Табула представляла собой гладкий диск, похожий на те, которыми шлифуют телескопные зеркала, только темнее, как будто обсидиановый. Как только я активировал её запоминающие функции, нижний слой стал того же цвета, что солнце, потому что таким был свет, попадающий на поверхность табулы. Без фокусирующих линз или зеркал она не могла ничего отобразить: ни бледного солнца, зависшего в южной части неба, ни морозных облаков на севере, ни моего лица.
Однако теперь мне предстояло убрать её под линзу, поэтому я для начала накрыл голову стлой, чтобы смотреть как будто сквозь длинный тёмный туннель. Я понимал, что если предосторожность и впрямь окажется не лишней — то есть если табула попадёт к инспектрисе, — меня всё равно вычислят, но уж если делаешь что-то тайком, надо хотя бы постараться.
Я задвинул табулу в щель. Теперь она будет записывать всё, начиная с моей поспешно удаляющейся спины, пока не заполнится целиком, что при её теперешней настройке должно было произойти месяца через два.
Тогда надо будет за ней вернуться — как именно, я пока даже не задумывался.
Покуда я спускался из пинакля, обо всём этом размышляя, что-то огромное, громкое и быстрое пронеслось в пустом пространстве между мною и утёсом милленариев. Я чуть не умер от страха. До штуковины была тысяча футов, но она затрагивала меня непосредственно, как пощёчина. Следя за ней глазами, я потерял равновесие и вынужден был сесть на ступеньку, чтобы не навернуться с лишённой перил лестницы. Это был летательный аппарат того типа, у которого крылья поворачиваются, превращая его в двухвинтовой вертолёт. Он пронёсся по снижающейся дуге, как если бы собор служил ему ориентирной вышкой, и взял курс на площадь перед дневными воротами. Её отсюда было не видно, поэтому я сбежал с пинакля и припустил через звездокруг. Поняв, что сейчас сигану с президия (чего мне уже больше совсем не хотелось), я выставил руки и затормозил о менгир. Выглянув из-за него, я увидел, как летательный аппарат (теперь его винты были обращены вверх) садится на площадь. Струя воздуха оставляла заметный след на поверхности пруда и разбрызгивала парные фонтаны.
Через несколько мгновений из дневных ворот вышли двое в пурпурных одеждах. Шапки Варакс и Онали несли в руках, чтобы их не сорвало ветром от винтов. В двух шагах за ними шёл фраа Пафлагон; он наклонился вперёд и обнял себя руками, удерживая норовящую улететь стлу. Варакс и Онали остановились по бокам от дверцы и, дождавшись Пафлагона, помогли ему залезть. Затем они вскарабкались следом. Автоматический механизм захлопнул дверцу, когда винты уже раскручивались и аппарат отрывался от площадки. Тут пилот дал полный газ, и машина в мгновение ока поднялась на пятьдесят футов. Крылья опустились. Аппарат набрал горизонтальную скорость, пронёсся над прудом и бюргерским поселением, увеличивая высоту, и повернул к западу.
Ничего круче я в жизни не видел и уже предвкушал, как буду рассказывать об этом друзьям в трапезной.
Тут я вспомнил, что нахожусь в бегах.
К тому времени, как я спустился в хронобездну, воко уже давно закончился. Колодец по-прежнему гудел от голосов, но уже затихающих, поскольку нефы пустели. Большинство инаков покидало собор, но некоторым предстояло подняться по лестницам в башнях, чтобы возобновить работу в инспекторате и дефендорате. Я припустил вниз, громыхая по железным ступенькам, потом из осторожности всё-таки сбавил шаг, несмотря на страх, что кто-нибудь поднимется быстрее, чем я спущусь.
Первыми я увидел двух молодых иерархов из дефендората, которые торопливо взбирались по лестнице в надежде добраться до балкона и увидеть летательный аппарат, пока он не совсем скрылся. Я был уже в дефендорском дворе и принялся высматривать место, где можно спрятаться. Весь этаж был загромождён тем, что только дефендор может считать достойным украшением — бюстами и статуями павших героев. Ужаснее всех был бронзовый Амнектрус, дефендор в пору Третьего разорения. Он пребывал в той позе, в какой провёл последние двадцать часов жизни: стоял на одном колене у парапета и смотрел в прицел оптической винтовки длинною с него самого. Амнектруса отлили из бронзы, а вот винтовка и груда отстрелянных гильз были подлинные. Пьедесталом служил его саркофаг. Я юркнул за него. Двое быстроногих иерархов пронеслись мимо меня к западной стороне балкона. Я вскочил и обходным путём, чтобы ни на кого больше не напороться, припустил к лестнице. Переход инспекторского этажа я преодолел на четвереньках, чтобы меня не увидели за парапетом, и, наконец, оказался в келье. Вот уж не думал, что так ей обрадуюсь.
Оставалась одна маленькая незадача: я взмок от пота, грудь вздымалась, сердце работало, как винты летательного аппарата, на коленях и на ладонях остались ссадины, и всего меня трясло от перенапряжения и страха. Я чистыми листьями вытер с лица пот, плотно закутался в стлу, спрятав всё, что можно, и сел на сферу перед окном, как будто смотрю на луг. Теперь оставалось только восстановить дыхание, прежде чем ко мне заглянет кто-нибудь из служителей инспектората.
— Фраа Эразмас?
Я обернулся и увидел сууру Трестану, тоже немного раскрасневшуюся от подъёма.
Она вошла в келью. Это был наш первый разговор после Десятой ночи. Сейчас Трестана казалась на удивление нормальной и человечной — как будто мы с ней заправские друзья и просто вздумали поболтать.
— М-мм, — промычал я, не решаясь отвечать словами, чтобы голос меня не выдал.
— Ты хоть знаешь, что сейчас произошло?
— Отсюда трудно разобрать. Но похоже чуть ли не на воко.
— Это был воко, — отвечала она. — И тебе следовало на нём присутствовать.
Я, как мог, изобразил ужас, что в моём нынешнем состоянии было совсем не трудно. А может, Трестана так хотела меня напугать, что легко поверила, будто ей это удалось. Так или иначе, она выдержала паузу, чтобы меня помучить, и сказала:
— На сей раз я не стану сажать тебя за Книгу, хотя формально ты допустил серьёзное нарушение.
«Ещё бы, — подумал я. — Тебе пришлось бы дать мне шестую главу, я бы подал апелляцию, и неизвестно, кто бы победил».
Вслух я сказал:
— Спасибо, суура Трестана. В том маловероятном случае, если, пока я здесь, у нас будет ещё воко, должен ли я спуститься вниз?
— Да, — отвечала она, — и смотреть его через экран примаса, а затем немедленно вернуться сюда.
— Если не меня вызовут, — сказал я.
Трестана была не склонна искать в ситуации юмористическую сторону, поэтому в первый миг опешила, а потом разозлилась на себя за то, что опешила.
— Как продвигается пятая глава? — спросил она.
— Надеюсь быть готовым к экзамену через неделю-две, — ответил я и тут же задумался, как за это время забрать табулу из-под Ока Клесфиры.
Перед уходом суура Трестана даже вознаградила меня чем-то вроде улыбки. Может, потому что инквизиторы отбыли, а с ними исчезла и причина, по которой меня надо было держать за Книгой. Так или иначе, я сделал вывод, что цель моего наказания достигнута, остались только формальности. Мне сразу остро захотелось быстрее со всем покончить. До конца дня я продвинулся в пятой главе дальше, чем за всю прошлую неделю.
На следующий день снова звонили к элигеру. Ещё двое вступили в эдхарианский орден и двое в Новый круг. Реформированным старофаанитам снова никого не досталось.
Из двоих, присоединившихся к Новому кругу, одним был Лио. Я страшно удивился, даже подумал, что ослышался. Не знаю, что меня так смутило. Лио был очевидным кандидатом в команду дефендора. Его драка с пенами явно произвела на фраа Делрахонеса неизгладимое впечатление. Работать в дефендорате значило стать иерархом, а это по какой-то причине подразумевало вхождение в Новый круг. Так почему я удивился? Наверное (решил я, ворочаясь на лежанке в ту ночь), мы столько были в одной команде, что я привык думать, будто мы с Лио, Джезри и Арсибальтом навсегда останемся вместе. И мне казалось, что они чувствуют то же самое. Однако чувства меняются, идо меня постепенно начало доходить, что за время моего пребывания в штрафной келье они менялись быстрее обычного.
Через два дня Арсибальт присоединился к реформированным старофаанитам. Счастье, что никто внизу не услышал моего дикого вопля: «Зачем?!» Я мог бы лежать без сна хоть всю ночь и никакое снизарение мне бы этого не объяснило. Реформированный старофаанитский орден тихо умирал с самого своего основания.
Надо было скорее отсюда выбираться. Я перестал делать зарядку и вести записи, только учил пятую главу. К тому времени, как я сообщил, что готов к экзамену, одиннадцать фидов вступили в эдхарианский орден, девять — в Новый круг и шестеро — в реформированный старофаанитский. Мои шансы (если они у меня вообще остались) таяли с каждым днём. В самые чёрные минуты я думал, что суура Трестана нарочно усадила меня за Книгу, чтобы принудить к вступлению в не-эдхарианский орден и обречь на службу младшим иерархом, чьим-нибудь мальчиком на побегушках. Обычные фраа и сууры подвластны только канону, над иерархами всегда куча начальства: плата за ту власть, которую они получают.
Экзамен состоялся на следующий день, после элигера, на котором ещё один фид вступил в Новый круг и трое — в реформированный старофаанитский орден. Из них двое были те, кого Арсибальт назвал «объедками», один — редкий умница. Из моего подроста, кроме меня, остался только один фид; я бы уже, наверное, и не сообразил, кто, не будь это Тулия.
Экзаменационная комиссия состояла из трёх человек. Суура Трестана не пришла. Сперва я обрадовался, потом разозлился. Епитимья стоила мне месяца жизни и надежды попасть в орден светителя Эдхара. Трестана могла бы хоть заглянуть.