ти, которые, как и на местности, в итоге оказывались длинными. Стараясь не отстать от Джезри, я прочитывал уравнение так, что тогда оно казалось проще, а потом обнаруживал, что затруднил — и даже сделал невозможным — дальнейшее продвижение. Барб не боялся, что другие его опередят — он не мог прочесть презрения на чужих лицах. Не было у него и тяги к далёкой цели. Он был замкнут в себе и не видел дальше своего носа. Он хотел понять задачку или уравнение, написанные на доске, сейчас, сегодня, вне зависимости от того, есть ли у других время с ним заниматься. И готов был стоять над душой, задавая вопросы, весь ужин и после отбоя.
Кстати, если подумать, Ала с Тулией открыли этот метод учёбы давным-давно. «Двуспинное существо» — окрестил их Джезри, потому что они вечно стояли перед калькорием, обсуждая — бесконечно — только что услышанное. Их не устраивало, что поняла одна или что обе поняли по-разному. Им надо было понять одинаково. От того, что они постоянно что-то друг дружке объясняли, у всех начинала болеть голова. В детстве мы, завидев двуспинное существо, затыкали уши и бежали куда подальше. Но для них метод работал.
Готовность Барба идти трудным путём делала его движение к далёкой цели (которую он сам не видел и не ставил) более быстрым и надёжным. И теперь я двигался вместе с ним.
В качестве возможного самоделья я обучал новый подрост пению. В экстрамуросе все слушают музыку, но мало кто умеет петь. Новых фидов надо было учить всему. Это страшно выматывало нервы. Я уже понял, что такое самоделье не для меня.
Мы собирались три раза в неделю в большой нише того, что заменяло нам неф. Как-то, возвращаясь после очередной спевки, я столкнулся с фраа Лио, шедшим в дефендорат.
— Пошли со мной, — предложил он. — Я тебе кое-что покажу.
— Новый болевой приём?
— Да нет, совсем не то.
— Ты же знаешь, мне не положено смотреть с высоких уровней.
— Я ещё не выучился на иерарха, так что и мне не положено, — сказал он. — Я хочу показать тебе совсем другое.
Мы двинулись по лестнице. В какой-то момент я испугался, что Лио затевает набег на звездокруг, потом вспомнил слова Ороло о лишних волнениях и выбросил тревогу из головы.
— За стену тебе смотреть нельзя, — напомнил Лио, когда мы приближались к вершине юго-западной башни, — но никто не запрещает тебе помнить, что ты видел во время аперта. Ведь так?
— Наверное, да.
— Ты что-нибудь заметил?
— Чего-чего?
— Ты заметил что-нибудь в экстрамуросе?
— Ничего себе вопрос! Я кучу всего заметил!
Лио обернулся и одарил меня сияющей улыбкой, давая понять, что это был приём. Юмор как разновидность искводо.
— Ладно, — сказал я. — Что я должен был заметить?
— По-твоему город стал больше или меньше?
— Меньше. Без вопросов.
— Почему ты так уверен? Данные переписи смотрел? — Снова улыбка.
— Конечно, нет. Я не знаю, просто у меня было такое чувство. От того, каким оно всё выглядело.
— И каким же?
— Ну... заросшим.
Лио повернулся и выставил указательный палец, как статуя Фелена, произносящего речь на периклинии.
— Держи эту мысль в голове, — сказал он, — пока мы пересекаем вражескую территорию.
Мы молча взглянули на опущенную и запертую решётку, затем прошли по мостику во двор инспектората и двинулись к лестнице наверх. Только когда мы достигли безопасного места — статуи Амнектруса, — Лио продолжил:
— Я думаю в качестве самоделья заняться садоводством.
— Если вспомнить, сколько сорняков ты выполол в качестве епитимьи за то, что меня бил, подготовка у тебя уже есть, — сказал я. — Только чего это тебя к земле потянуло?
— Давай я тебе покажу, что творится на лугу, — сказал Лио и повёл меня к карнизу дефендората. Двое часовых в огромных зимних стлах совершали обход, ноги их утопали в пушистых бахилах. Мы с Лио разгорячились на подъёме и холода почти не чувствовали, тем не менее накинули стлы на голову и выдвинули их края вперёд — не для тепла, а потому, что так требует канон. Таким образом мы смотрели как будто через туннель и, подойдя к парапету, увидели внизу концент, но ничего выше или дальше.
Лио указал на дальний край луга. Сразу за рекой вставало владение Шуфа. Если не считать нескольких вечнозелёных кустов, всё внизу было мёртвое и пожухлое. У реки клевер перемежался пятнами более тёмных, жёстких сорняков, которым, видимо, нравилась песчаная почва у берега, а ближе к воде и вовсе уступал место растительным агрессорам: бурянике и тому подобному. Здесь отчётливо выделялись зелёные пятна и полосы: некоторые сорняки были такие стойкие, что их не брал даже мороз.
— Я догадываюсь, что тема твоей сегодняшней лекции — сорняки, но не понимаю, к чему ты клонишь.
— Там, внизу, с наступлением весны я намерен реконструировать битву при Трантеях.
— Минус тысяча четыреста семьдесят второй год, — произнёс я роботоподобным голосом; это одна из тех дат, которую вбивают в голову фидам. — Думаю, мне ты отвёл роль гоплита, получившего в ухо сарфянскую стрелу? Ну уж нет, спасибо.
Лио терпеливо покачал головой.
— Не с людьми. С растениями.
— Что?!
— Мысль пришла мне во время аперта, когда я увидел, как сорная трава и даже деревья захватывают город. Отнимают его у людей настолько постепенно, что те и не замечают. Луг будет плодородной Франийской равниной, житницей Базской империи. Река — рекой Хонт, отделяющей её от северных провинций. К минус тысяча четыреста семьдесят четвёртому они были полностью завоёваны конными лучниками. Лишь несколько укреплённых пунктов ещё сдерживали натиск варварских орд.
— Можем ли мы считать владение Шуфа одним из них?
— Как хочешь. Это не важно. Главное, что холодной зимой минус тысяча четыреста семьдесят третьего степняки, предводительствуемые племенем сарфян, переходят замёрзшую реку и закрепляются на Франийском берегу. К весне, когда можно начинать боевые действия, у них здесь уже три армии. Базский полководец Оксас устраивает военный переворот, низлагает императора и выступает из города. Он клянётся утопить сарфян в реке, как крыс. После многонедельных манёвров легионы Оксаса встречаются наконец с сарфянами на равнинном месте неподалёку от Трантей. Сарфяне предпринимают ложное отступление, Оксас, как последний болван, поддаётся на их уловку и попадает в клещи. Его окружают...
— А через три месяца Баз был сожжён дотла. И как ты хочешь проделать всё это с сорняками?
— Мы позволим видам-агрессорам с реки пробиться в клевер. Плети звездоцвета распространяются по земле с поразительной скоростью, как лёгкая кавалерия. Буряника медленнее, но закрепляется надёжнее — как пехота. Последними приходят деревья и остаются на века. Если аккуратно полоть и подрезать, можно сделать так, чтобы всё развивалось, как при Трантеях, только на битву понадобится месяцев шесть.
— Ничего бредовей я в жизни не слышал. Всё-таки ты чокнутый.
— Тебе что больше по душе — помогать мне или учить салаг держать ноту?
— Это такая хитрость, чтобы заставить меня полоть сорняки?
— Нет. Мы же, наоборот, позволим им разрастись.
— И что будет, когда они победят? Мы не можем поджечь клуатр. Разве что разграбить пасеку и выпить весь мёд.
— Кто-то это уже сделал во время аперта, — мрачно напомнил Лио. — Нет, наверное, потом нам придётся всё выполоть. Хотя если остальным понравится, можно оставить как есть и позволить деревьям вырасти на завоёванной территории.
— Я вижу в твоём плане один плюс: летом я смогу смотреть, как за Арсибальтом гоняются разъярённые пчёлы.
Лио рассмеялся. Про себя я подумал, что у его затеи есть и другое достоинство: полнейший идиотизм. До сих пор, присматривая за Барбом или уча новичков пению, я пробовал разумные, полезные дела — типичное поведение инака, который готовится отпасть. Провести всё лето за нелепейшим занятием — всё равно что громко объявить об отсутствии у меня такого намерения. Пусть мои недоброжелатели смотрят и злятся!
— Ладно, — сказал я. — Только нам придётся подождать ещё недели три, пока что-нибудь пойдёт в рост.
— Ты ведь хорошо рисуешь? — спросил Лио.
— Лучше тебя, но это ничего не значит. Технические иллюстрации делать могу. Барб потрясающе рисует. А что?
— Я думаю, нам надо будет документировать процесс. Зарисовывать разные стадии битвы. Отсюда как раз удобно.
— Спросить Барба, не захочет ли он?
Лио скривился — толи потому, что Барб бывает таким несносным, то ли потому, что младшим фидам не положено самоделья.
— Ладно, я сам, — сказал я.
— Отлично! — воскликнул Лио. — Когда начинаем?
В следующие недели мы с Лио читали описания битвы при Трантеях и вбивали колышки, отмечая места основных событий, например, то, где Оксас, пронзённый восемью стрелами, бросился на меч. Я соорудил прямоугольную рамку размером с поднос и натянул на неё куски бечёвки, чтобы получилась квадратная сетка. Рамку я установил на парапет и, рисуя, смотрел в неё, как в окно, чтобы последовательные рисунки можно было сопоставить. Мы мечтали, что развесим их в ряд, и люди, идя вдоль стены, будут наблюдать войну сорняков, как в спиле.
Лио подолгу рыскал в зарослях у реки, выискивая особо агрессивные разновидности различных сорняков. Жёлтый звездоцвет должен был стать сарфянской конницей, белый и красный — их союзниками.
Мы оба ждали, когда нам устроят головомойку.
Недели через две после начала проекта я за ужином поднял голову и увидел, что в трапезную входит фраа Спеликон с иерархиней из инспектората. Разговоры на мгновение стихли, как когда электрическое напряжение падает и в комнате воцаряется полумрак. Спеликон оглядел трапезную и нашёл меня, потом взял поднос и потребовал еды. Иерархи могут есть с нами, но редко этим правом пользуются. Они вынуждены так сосредотачиваться на том, чтобы не выболтать никакой мирской информации, что еда становится не в радость.
Все заметили, как Спеликон на меня смотрел, так что, когда затемнение прошло, некоторое время раздавался весёлый гул — очевидно, шутили на мой счёт. Я, вопреки обыкновению, ничуть не волновался. В чём меня можно обвинить? В тайном сговоре с целью позволить сорнякам разрастись? Может, нас с Лио вообще неправильно поняли. Я видел одну сложность: как объяснить наш замысел человеку вроде Спеликона.