— Зачем?..
— Если я подниму руки, защищая лицо, у меня ничего не выйдет.
— Ясно.
Тут Лио без предупреждения повалил меня на землю.
— Ты проиграл, — объявил он, вставая.
— Ладно. — Я вздохнул и тоже поднялся на ноги. Лио тут же развернулся и снова меня повалил. Я легонько ударил его в голову, но с опозданием. На сей раз он бросил меня сильнее. Впечатление было такое, что я потянул все мышцы головы. Вставая, Лио оттолкнулся грязной пятерней от моей физиономии. Намёк был вполне ясный.
Теперь я попытался ударить всерьёз, но встал неустойчиво, и удар получился вялым. К тому же Лио нападал, сильно пригнувшись.
В следующий раз я согнулся, опуская центр тяжести, упёрся ногами в землю и всем корпусом, от бедра, двинул его в скулу.
— Классно! — простонал Лио, поднимаясь с меня. — Атеперь попробуй замедлить меня хоть на секунду. Ради этого всё и затевалось, помнишь?
Кажется, мы повторили ещё раз десять. Поскольку мне приходилось хуже, чем Лио, я в какой-то момент потерял счёт. В самый удачный заход мне удалось чуть-чуть сбить его с темпа, но он всё равно меня повалил.
— И долго мы так будем? — спросил я, лежа на дне Эразма-сообразного кратера. Пока я не встану, он меня не тронет.
Лио зачерпнул речной воды и плеснул себе в лицо, смывая кровь из-под носа и с бровей.
— Пока хватит, — сказал он. — Я выяснил, что хотел.
— И что же?
— Я понял, что после аперта внёс в свою технику нужные коррективы.
— Что?! Это всё было ради отрицательного результата?— завопил я, поднимаясь на колени.
— Можешь считать и так. — Лио снова зачерпнул горстями воду.
Я знал, что второй такой случай может не представиться, поэтому вскочил и пинком столкнул Лио в реку.
Позже, когда он занялся относительно нормальным и мирным делом — принялся точить лопату, я заговорил о том, что видел на табуле: а именно о поведении Самманна во время полуденных визитов.
Устав мучиться мыслью, что меня разоблачили, я задумался над другими вопросами. Совпадение ли, что чехол нашёл тот самый ита, который встречался с Корд? Я решил, что либо совпадение, либо Самманн — высокопоставленный ита, ответственный за звездокруг. Так или иначе, нового направления мысли это не подсказало.
— Выдался ли эдод ида усдановить с добой связь? — спросил Лио, с трудом ворочая разбитыми губами.
— В смысле, проскользнуть ночью в матик и передать мне записку?
Мой ответ озадачил Лио, который проявил это своим обычным способом: расправив плечи. На некоторое время скрежет лопаты о камень умолк. Наконец Лио понял.
— Я имел в виду не «в реальном времени», а на табуле. Ну, ты понимаешь.
— Нет, Репей, должен сознаться, что решительно не понимаю.
— Никто не разбирается в слежке лучше этих ребят, — заметил Лио.
— То есть ты веришь в гипотезу светительницы Патагар?
Лио заметно огорчился моей наивности и вновь принялся точить лопату. От скрежета у меня сводило зубы, но я подумал, что тем, кто нас подслушивает, ещё хуже.
Видимо, это была моя новая роль в конценте светителя Эдхара: простодушный малый.
— Ладно, — сказал я. — Ответь мне на один вопрос. Если мы все у них под колпаком, значит, они знают про меня и про табулу?
— Надо полагать.
— Так почему ничего не происходит? — спросил я. — Трудно поверить, что Спеликон и Трестана не трогают меня из жалости.
— А на мой взгляд, удивляться нечему.
— Это как же?
Лио молчал долго — мне подумалось, что он сочиняет ответ на месте. Наконец он окунул точильный камень в реку и сказал:
— Ита не рассказывают инспектрисе всё, что знают. Трестане пришлось бы сидеть у них сутками, чтобы выслушать столько информации. Значит, ита решают, что сообщать ей, а что нет.
Слова Лио открывали простор для целой кучи интересных сценариев, и чтобы их обдумать, требовалось время. Я не хотел и дальше стоять с открытым ртом, поэтому нагнулся за лопатой. Всё равно бы острее она уже не стала. Я огляделся, высматривая куст звездоцвета, который можно порубить. Потенциальная жертва сыскалась довольно скоро. Я шагнул к ней, Лио — за мной.
— Это очень большая ответственность для ита. — Я поднял лопату и обрушил её на корни звездоцвета. Несколько побегов упали на землю. Мне даже полегчало.
— Положим, они не глупее тебя, — сказал Лио. — Да сам подумай! Они кормятся тем, что управляют сложными синтаксическими аппаратами. Они создали авосеть. Уж им-то известно, что знание — сила. Применяя стратегию и тактику в отношении того, что говорить, они могут добиться чего хотят.
Я вырубил квадратный ярд звездоцвета, пока обдумывал его слова.
— Ты хочешь сказать, что существует целый неизвестный нам мир отношений между ита и иерархами.
— Должен существовать. Иначе они не были бы людьми, — ответил Лио.
И тут он применил гипотрохийную трансквестиацию: сменил тему — неявно подразумевая, что обсуждение закрыто: он выиграл, а я проиграл.
— Итак, возвращаясь к моему вопросу: подаёт ли тебе Самманн какие-нибудь знаки? Или хотя бы он знает, что его изображение записывается. Он как-нибудь это показывает?
Лио бросил камень, которым точил лопату, в реку.
Правильный ответ на гипотрохийную трансквестиацию: «Эй, погоди! Мы ещё не договорили!», но вопрос Лио был таким интересным, что я не стал возмущаться.
— Не знаю, — сказал я и потом целую минуту с наслаждением рубил звездоцвет. — Но мне надоело мерить транспортиром куски торта, а на что смотреть дальше, я не знаю. Так что попробую проверить.
После этого я неделю не мог попасть в подвал. Концент готовился праздновать равноденствие, и я репетировал песнопения. Война сорняков достигла той стадии, когда требовалось сделать хотя бы одну зарисовку. Мне надо было засаживать свой клуст. Если я оказывался свободен, во владении Шуфа кто-нибудь был. Оно явно входило в моду!
— Бойся своих желаний, — посетовал как-то Арсибальт. Я помогал ему нести рамки для ульев в столярную мастерскую. — Я приглашал всех во владение — теперь люди приходят, и я не могу там работать!
— Я тоже.
— А теперь вот! — Он взял шпатель (на мой взгляд, совершенно для этой работы непригодный) и принялся рассеянно ковырять подгнившее дерево в углу рамки. — Катастрофа!
— Ты что-нибудь знаешь про работу с деревом? — спросил я.
— Нет, — признался он.
— А про метатеорические труды фраа Пафлагона?
— Про них кое-что знаю, — сказал Арсибальт. — Более того, я уверен, что Ороло старался нас к ним направить.
— Как?
— Помнишь последний диалог с ним?
— Про розовых нервногазопукающих драконов. Конечно.
Арсибальт скривился:
— Надо будет придумать более достойное название, прежде чем мы увековечим его в чернилах. Так или иначе, я уверен, что Ороло убеждал нас задуматься над некоторыми идеями, важными для его наставника.
— Если так, странно, что он не упомянул Пафлагона, — заметил я. — Разговор про последние труды светителя Эвенедрика заходил, а вот...
— Одно из другого вытекает. Со временем мы неизбежно должны были набрести на Пафлагона.
— Ты — наверное, — сказал я. — А о чём он пишет?
Вопрос был совершенно естественный, однако Арсибальт мялся.
— О том, за что проциане нас ненавидят.
— Типа Гилеина теорического мира? — спросил я.
— Так бы они это назвали, чтобы уличить нас в наивности. Однако со времён Протеса концепция ГТМ развилась в более сложную метатеорику. Взгляды Пафлагона по сравнению с классическим протесизмом — всё равно что современная теория групп по сравнению со счётом на пальцах.
— Но по-прежнему с ним связаны?
— Разумеется.
— Мне просто вспомнился мой разговор с инквизитором.
— Вараксом?
— Его интерес к теме... — начал я.
— Поправка: его интерес к тому, интересует ли нас эта тема.
— Да, верно. Не лишнее ли это свидетельство в пользу существования гипотетического влиятельного фида сууры Акулой?
— Думаю, нам следует осторожнее строить догадки насчет ГВФСА, пока суура Тулия не подтвердила, что такое лицо есть, — сказал Арсибальт. — Иначе мы нагородим гипотез, которые не выдержат проверку весами.
— Можешь ли ты, не вываливая на меня все свои знания, объяснить, что в трудах Пафлагона могло показаться для мирянина практически применимым?
— Да, — сказал он. — Если ты починишь мне рамки.
— Ты слышал про ускорители?
— Конечно, — отвечал я. — Установки эпохи Праксиса. Гигантские и дорогущие. На них проверяли теории об элементарных частицах и силах.
— Да, — сказал Арсибальт. — То, что нельзя проверить, не теорика, а метатеорика. Область философии. Так что, если принять этот взгляд, границу между теорикой и философией определяет наше экспериментальное оборудование.
— Хм. Держу пари, философ бы тебе за такие слова в глотку вцепился. У тебя получается, что философия — просто плохая теорика.
— Некоторые так и считают, — согласился Арсибальт. — Но они говорят не о философии, как определили бы её философы, а о том, что делают теоры, когда заканчиваются возможности их оборудования. Они доводят философов до белого каления, называя это философией или метатеорикой.
— О чём ты?
— Ну, они пускаются в рассуждения о том, какой будет следующая теория. Развивают её и пытаются вывести проверяемые следствия. В конце эпохи Праксиса такая проверка подразумевала строительство всё более гигантских и дорогих ускорителей.
— А потом случились Ужасные события.
— Да, и теоры лишились своих дорогостоящих игрушек, — сказал Арсибальт. — Но не ясно, вправду ли это что-нибудь изменило. Ещё раньше самые большие установки были на грани того, что можно построить на Арбе за вообразимые деньги.
— Я и не знал. Мне всегда казалось, что количество денег не ограничено.
— Может быть, — сказал Арсибальт, — но почти все они идут на порнографию, сладкую воду и войну. На ускорители остаётся самая малость.
— Значит, поворот к космографии мог бы произойти и без Реконструкции.