– Но не заразить.
– И наоборот. Конечно, со временем микроорганизмы эволюционируют и смогут взаимодействовать с обоими видами материи – свяжут экосистемы между собой. Но это произойдёт не враз, и мы успеем принять меры. Так что скоро тебя отсюда выпустят.
– Есть у них вода? Кислород?
– Водород такой же, как у нас. Кислород – похожий, так что вода есть. Можем ли мы им дышать – неизвестно. Углерод немного другой. Металлы и тому подобное отличаются ещё заметнее.
– Много вы ещё знаете про Геометров?
– Меньше, чем ты. Что Ороло делал в Орифене?
– Занимался линией расследования, которую я плохо понимаю.
– В соответствии с поликосмической интерпретацией?
– Да.
– Расскажи.
– Боюсь об этом говорить.
– Почему?
– Потому что боюсь всё переврать.
Джезри не ответил. У меня было такое чувство, что он через пластик с подозрением меня разглядывает.
На самом деле я не хотел говорить по другой причине: я боялся, что тема выведет прямиком на инкантеров. А нас почти наверняка прослушивали.
– Другой раз, – сказал я. – Когда буду лучше соображать. Может, на прогулке. Как в Эдхаре, когда мы вели теорические диалоги в винограднике Ороло.
Виноградник Ороло, расположенный на южном склоне, не просматривался из окон инспектората, так что мы ходили туда, если собирались покуролесить. Джезри понял намёк и кивнул.
– Как Ала? – спросил я.
– Отлично. Не знаю, когда ты её увидишь, потому что после воко мы с ней вступили в отношения.
Уши у меня вспыхнули огнём, из позвоночника вылезли зазубренные шипы. По крайней мере, так мне казалось. Однако, взглянув в зеркало, я понял, что выгляжу как обычно, разве что чуть более глупо. Некая более высокоразвитая, современная часть мозга – то есть возникшая позже, чем пять миллионов лет назад, – подсказывала, что разговор надо поддержать.
– Хм. Спасибо, что сказал. И что теперь?
– Зная Алу, думаю, что она примет какое-то решение. А до тех пор ни я, ни ты её не увидим.
Я ничего не ответил.
– И вообще, она очень занята, – продолжал Джезри. Видно было, что разговор его утомил, что он хочет одного – поскорее отделаться. Однако даже Джезри понимал, что нельзя так оглоушить человека и уйти, поэтому принялся рассказывать про структуру конвокса. Я почти не слушал.
Так вот почему он так скоро меня навестил! Чтобы сообщить новость, пока нас разделяет металлическая сетка. Сообразительный!
Потому что (размышлял я после его ухода) Джезри меня знает. Он понял, что я всё обдумаю и стану держать себя в руках. Если разобраться, почему им было не вступить в отношения? Я и сам, после того как Алу призвали на воко, считал себя свободным.
Не то чтобы эти мысли меня сильно утешили!
Я съел ломоть хлеба. В вагончик вошли трое инаков, все в костюмах-аэростатах. Двое отсосали из меня очередную порцию крови. После того как кровососы ушли, третий – вернее, третья – отвинтила от костюма голову и бросила на пол, потом запустила пятерню себе в волосы и пощупала кожу.
– Жарко тут, – объяснила она, поймав мой взгляд. – Суура Мароа. Центенарий. Пятые булкианцы. Я из крохотного матика, о котором ты не слыхал. Не угостишь ли меня хлебом?
– Заразиться не боишься?
Она взглянула на свой шлем, потом снова на меня.
Суура Мароа показалась мне очень хорошенькой, но она была лет на пятнадцать меня старше, да и вообще я в ту минуту не слишком себе доверял: может, меня потянуло бы к любой женщине, которая не видит во мне разносчика инопланетной заразы! Я вручил ей кусок хлеба.
– Ну и место! – заметила она, оглядываясь. – Так эксы живут?
– По большей части да.
– Скоро тебя отсюда выпустят. – Суура Мароа глубоко вдохнула через нос. (По выражению лица было видно, что она анализирует запахи.) Потом раздражённо мотнула головой и пробормотала: – Слишком много синтетических материалов.
– О чём ты? – спросил я. – Чем занимаются Пятые булкианцы? Прости, мне следовало бы знать.
– Спасибо. – Забирая хлеб, она случайно коснулась моей руки. Откусила от ломтя и принялась жевать, глядя в пространство.
Последователи булкианского канона начали дробиться и ссориться сразу после Реконструкции. Было множество свар из-за того, кто вправе именоваться булкианцами, реформированными булкианцами, новыми булкианцами и так далее. Со временем сговорились на нумерации. Сейчас число булкианских орденов перевалило за двадцать, так что пятый был вполне древним.
– Не думаю, что в данном случае важна разница между пятыми, четвёртыми и шестыми, – сказала наконец Мароа и повернулась ко мне. – Я просто хочу знать, как они пахли.
– Серьёзно?
– Да. Если бы тебе дали подержать большой старый парашют с арбского военного склада, ты бы почувствовал запах. Например, затхлости, если он долго пробыл в чехле.
– Ах, если бы тогда мне хватило хладнокровия ещё и принюхаться! – сказал я.
– Ничего страшного, – ответила суура Мароа. Как всякий теор, она привыкла к неудачам. – Тебе действительно было не до того. И вообще, вы молодцы.
– Спасибо.
– Когда та смелая девушка…
– Корд.
– Да. Когда она включила уравнительный клапан, воздух двинулся…
– В капсулу, – сказал я.
– То есть ты не обонял их атмосферу до того, как она смешалась с нашей?
– Да.
– Плохо.
– Может быть, нам стоило подождать, – сказал я.
Она взглянула на меня пристально.
– Не советую повторять здесь эти слова!
Я опешил. Она взяла себя в руки и заговорила спокойнее:
– У нас здесь мировая столица всезнаек. Все умирают от зависти. Каждый жалеет, что не оказался там вместо тебя и чокнутых преемственников. Уж он-то наверняка справился бы лучше!
– Ладно, хорошо, – сказал я. – Мы торопились, потому что знали: военные напортят ещё больше.
– Вот так уже лучше, – сказала она. – Теперь вернёмся к обонянию: кто-нибудь из вас вообще что-нибудь нюхал?
– Да! Мы об этом говорили!
– Но только не когда ита снимал вас на спилекаптор.
– Это было до того, как появился Самманн. Аппарат только-только сел. Ороло нюхал выбросы из двигателей. Хотел знать, не ядовитые ли они…
– Разумно, – заметила суура Мароа. – Горючее может быть ещё каким токсичным!
– Но мы ничего не почувствовали. Решили, что это пар. Кислород-водород.
– Результат всё равно отрицательный.
– Но потом, в капсуле, определённо чем-то пахло, – сказал я. – Теперь я вспомнил. Чем-то, связанным с телом. Я предположил, что это какая-то телесная жидкость.
– Предположил, потому что не узнал запах? – спросила суура Мароа после того, как основательно обдумала мои слова.
– Он был совершенно для меня новый.
– То есть органические молекулы Геометров всё-таки способны взаимодействовать с нашей обонятельной системой, – заключила она. – Интересный результат. Теоры изнывают от нетерпения в ожидании ответа – поскольку некоторые из этих реакций имеют квантово-механический характер.
– Наши носы – квантовые приборы?
– Да! – сказала Мароа с сияющим видом. – Малоизвестный факт. – Она встала и подняла с пола шлем. – Это полезные сведения. Мы сможем получить образец тела и проверить его действие на обонятельную ткань в лаборатории. – Она снова весело посмотрела на меня. – Спасибо! – И в качестве совершенно нелепого прощального ритуала натянула перчатки и опустила шлем на лицо. Мне стало грустно, что я больше его не увижу.
– Погоди! – сказал я. – Как такое возможно? Как могут быть Геометры настолько похожи на нас и притом из другой материи?
– Вот про это спрашивай космографов, – отвечала она. – Моё дело – изучать вредоносные организмы.
– Ко мне определение тоже относится? – спросил я, но Мароа возилась с застёжками шлема и не уловила шутку. Она шагнула в тамбур, пристроенный к двери. Дверь закрылась, щёлкнул замок, и снова раздались неприличные звуки клейкой ленты.
Темнело. Я думал о противоречии. Геометры похожи на нас, но состоят из материи столь фундаментально отличной, что Мароа допускала невозможность их обонять. Некоторые участники конвокса боятся инопланетной заразы. Мароа – нет.
Меня заперли в этом ящике из-за споров, идущих в калькориях неподалёку, подумал я и сразу пожалел, что не слушал болтовню Джезри об устройстве конвокса.
Лио заявился поздно и заухал у меня под окном по-совиному. Это был наш условный знак в Эдхаре, когда мы убегали гулять после отбоя.
– Я тебя не вижу, – сказал я.
– Вот и хорошо. Синяки да шишки в основном.
– Занимаешься с долистами?
– С ними было бы куда безопасней. Нет, с такими же кривыми новичками, как я. Инаки Звонкой долины смотрят и потешаются.
– Ну, надеюсь, ты раздаёшь столько же синяков, сколько получаешь.
– Это было бы по-своему приятно, – сознался он, – но вряд ли обрадовало бы инструкторов.
Я чувствовал себя глупо, разговаривая с чёрным пластиковым квадратом, поэтому выключил свет и остался в темноте. Довольно долго мы сидели, разделённые окном. Думая, но не разговаривая про Ороло.
– Зачем долисты учат вас драться? – спросил я. – Мне казалось, этот сегмент рынка они сами заняли и никого туда не пускают.
– Ты перешёл прямиком к самому интересному вопросу, Раз, – сипло отозвался Лио. – Ответа я пока не знаю, но кое-какие соображения уже начали появляться.
– Ладно, мои внутренние часы сбились, заснуть я всё равно не смогу, а книги, которые мне оставили, читать невозможно. Моя девушка ушла к Джезри. Я буду рад послушать твои соображения.
– Что за книги тебе оставили?
– Сборная солянка.
– Вряд ли. В них должно быть что-то общее. Тебе надо в этом разобраться перед первым мессалом.
– Я уже слышал это слово от Джезри. Даже попытался найти в нём знакомый корень.
– Оно происходит от уменьшительной формы протоортского слова, означающего плоскую поверхность, на которую ставят еду.
– То есть «столик»…
– Скорее «обедик». Оказывается, здесь это важная традиция. Тут всё не как в Эдхаре, Раз. Для того, как едим мы: все вместе в трапезной, каждый берёт свою миску и садится где хочет, – у них тоже есть слово, не слишком лестное. Им кажется, что это пережиток, дикость. Так едят только фиды и некоторые аскетические ордена. Здесь в обычае мессалы. Максимальное число участников – семь. Считается, что при большем числе людей за столом общий разговор невозможен.