Как только он замолчал, почти все заговорили разом:
– Чего тут непонятного!
– Но они наверняка смотрели наши спили!
– Множественность миров-то тут при чём?
Последней заговорила суура Асквина:
– Многие другие мессалы занимаются темами, которые вы упомянули, фраа Лодогир. Я повторю вопрос госпожи секретарь: зачем нужен отдельный мессал о множественности миров?
– Спросите лучше иерархов, которые его учредили! – ответил фраа Лодогир несколько свысока. – Но если вас интересует ответ процианина, то он прост: прибытие Геометров – идеальный лабораторный эксперимент для демонстрации теории светителя Проца, а именно, что язык, общение, даже самая мысль суть манипуляции символами, смысл которым присваивает культура – и только культура. Я надеюсь лишь, что они не настолько загрязнили свою культуру просмотром наших спилей, чтобы нарушить чистоту эксперимента.
– И как это относится к нашей теме? – спросила суура Асквина.
– Она прекрасно знает, – заверила нас суура Трис, – и просто хочет, чтобы всё сказали при Игнете Фораль.
– Множественность миров означает множественность культур, до последнего времени полностью изолированных друг от друга и потому неспособных пока к общению.
– Согласно процианам! – произнёс кто-то со странным акцентом. Я не узнал голос и решил, что он принадлежит матарриту (или матарритке – по двум словам было трудно определить пол).
– Таким образом, цель данного мессала – разработать и, я надеюсь, применить стратегию, которая позволит мирской власти при поддержке инаков разрушить множественность, то есть создать общий язык. Мы выполним свою цель и сделаем себя ненужными, превратив множественные миры в единый.
– Он ненавидит этот мессал, – перевёл я, – и убеждает Игнету Фораль превратить его в нечто совершенно иное: политическую опору для проциан.
Сууре Карвалле очень не нравилось, что мы говорим, заглушая прептов, но ей предстояло с этим смириться. Мы все стояли рядом, раскладывая овощи по шести тарелкам – по шести, потому что матарриты, видимо, не едят салатов.
Готовя обед, мы с несколькими сервентами очень славно подискутировали о том, зачем пригласили матаррита. Одна теория заключалась в том, что мирская власть религиозна и хочет, чтобы в обсуждении участвовал богопоклонник. Матарриты получат на конвоксе вес, непропорциональный их реальному влиянию в матическом мире, – потому что мирской власти с ними проще. Во всяком случае, так утверждала эта теория. Вторая была в русле предположения, высказанного в начале обеда Игнетой Фораль, а именно, что наш мессал – помойная яма.
Звяканье из репродуктора напомнило нам, что другие сервенты по-прежнему в мессалоне и убирают суповые миски. Диалог на время прекратился, но мы услышали старческий женский голос, заговоривший в менее официальном тоне:
– Кажется, я могу успокоить ваши страхи, фраа Лодогир.
– Очень любезно с вашей стороны, прасуура Мойра, но я не помню, чтобы я высказывал какие-либо страхи! – воскликнул фраа Лодогир, изображая (очень неправдоподобно) жизнерадостный тон.
Мойра была прептом Карваллы, поэтому из уважения к Карвалле мы и впрямь ненадолго заткнулись.
Мойра ответила:
– Мне казалось, из ваших уст прозвучали опасения, что Геометры загрязнили свою культуру просмотром наших спилей.
– Конечно, вы правы! А мне урок – не спорь с лоритом! – сказал фраа Лодогир.
Дверь открылась, и вошёл Барб со стопкой из семи мисок.
– Думаю, мне теперь следует именоваться по-другому, – деликатно ответила суура Мойра после недолгого раздумья. – Металоритом. Или, памятуя цель нашего мессала, лоритом множественных миров.
Все загудели – и в мессалоне, и на кухне. Суура Карвалла подошла к репродуктору и вся обратилась в слух. Арсибальт, что-то рубивший, остановился, занеся нож над доской.
– Мы, лориты, изводим всех напоминаниями, что такая-то и такая-то мысль уже высказана кем-то давным-давно. Но теперь, думаю, нам следует расширить сферу своей деятельности, включив в неё множественные миры, и сказать: «Очень сожалею, фраа Лодогир, но ваша мысль уже привиделась во сне жукоглазому чудищу на планете Зарзакс десять миллионов лет назад!»
Смех за столом.
– Великолепно! – повернулся ко мне Арсибальт.
– Она тайная халикаарнийка, – сказал я.
– Верно!
Фраа Лодогир тоже это осознал и попытался возразить:
– Я отвечу, что вы не можете этого знать, пока не вступите в общение с жукоглазым чудищем или его потомками…
И он повторил то, что говорил раньше. Я схватил салат и бросился в мессалон, надеясь заткнуть своему препту рот. Суура Мойра явно не соглашалась с его возражениями, а у Игнеты Фораль во взгляде появился некоторый холодок.
Тем временем Арсибальтов препт, сидевший рядом с фраа Джадом, нагнулся к тысячелетнику и что-то зашептал. В начале обеда он показался мне смутно знакомым. Только когда Арсибальт назвал имя, я вспомнил, где видел его раньше: в алтаре концента светителя Эдхара, откуда он посмотрел вверх прямо на меня. Это был фраа Пафлагон.
Фраа Джад кивнул. Пафлагон откашлялся и, когда фраа Лодогир начал закругляться, произнёс:
– Возможно, пока мы доказываем, что каждое слово, написанное светителем Процем, безусловно верно, у нас найдётся время и для теорики!
Наступила короткая пауза – даже фраа Лодогир не отважился открыть рот.
Пафлагон продолжал:
– Есть ещё одна причина для мессала о Множественности миров: причина, возможно, не менее увлекательная, чем замечания фраа Лодогира о синтаксисе. Чисто теорическая. Она состоит в том, что Геометры сделаны из иного вещества, нежели мы. Из вещества, не родного для нашего космоса. И более того, мы только что получили результаты из лабораториума касательно четырёх сосудов с жидкостью – предположительно кровью, – доставленных капсулой. Вещество всех образцов – разное, то есть каждое так же отличается от трёх других, как от материи, из которой сделаны мы.
– Фраа Пафлагон, – сказала Игнета Фораль, – я узнала об этом только по пути сюда и всё ещё пытаюсь переварить. Пожалуйста, объясните подробнее, что вы имеете в виду, говоря о разном веществе?
– Ядра совершенно несовместимы, – сказал Пафлагон; потом, видя лица собравшихся, откинулся на стуле, улыбнулся и выставил перед собой ладони, словно говоря: «Вообразите ядро». – Ядра возникают внутри звёзд. Когда звезда умирает, она взрывается, и ядра разлетаются, как зола от потухшего костра. Ядра заряжены положительно, так что, когда температура снижается, они притягивают электроны и становятся атомами. При дальнейшем остывании электроны получают возможность взаимодействовать. Возникают комплексы, называемые молекулами, из которых состоит всё. Однако сотворение мира начинается в недрах звёзд, где ядра возникают по неким правилам, действующим при сверхвысоких температурах и давлениях. Химия того, из чего сделаны мы, косвенно отражает эти правила. Пока мы не научились получать новоматерию, каждое ядро в нашем космосе было создано по естественным правилам. Однако ядра атомов, из которых состоят Геометры, созданы по четырём другим, довольно сходным, но полностью несовместимым наборам правил.
– То есть, – сказала суура Асквина, – они умеют получать новоматерию…
– Либо прибыли из других космосов, – закончил фраа Пафлагон, – что делает мессал о Множественности миров вполне актуальным в моих глазах.
– Это нелепость… фантазия! – вмешался пронзительный голос с непривычным акцентом. Ни у кого из тех, чьи лица мы видели, губы не шевелились, поэтому методом исключения все повернулись к закутанной фигуре. На доске в кухне было написано просто «Ж’вэрн», без «фраа» или «суура», указывающих на пол. Ж’вэрн повернулся (по голосу я заключил, что он всё-таки мужчина) на стуле и поднял руку. Колонна чёрной ткани (его сервент или сервента) наклонилась, выпустила псевдоподию и забрала тарелку – к явному облегчению соседей справа и слева. – Мне трудно поверить, что мы обсуждаем столь немыслимую возможность – будто есть иные вселенные и Геометры происходят из них!
Этими словами Ж’вэрн выразил мнение всех сидящих за столом.
Кроме фраа Джада.
– Слова подводят. Вселенная одна, по определению «вселенной». Это не космос, который мы видим глазами и в телескопы, – он лишь одно повествование, ниточка, вьющаяся через Гемново пространство, в котором помимо нашего повествования есть множество других. Каждое представляется находящемуся в нём разуму единственным. Геометры были в других повествованиях, пока не прибыли сюда и не оказались частью нашего.
Взорвав свою бомбу, фраа Джад встал и вышел в туалет.
– О чём, скажите на милость, мы говорим? – вопросил фраа Лодогир. – Никак о литературе?
Однако в его голосе не было издёвки, только зачарованный интерес.
– Тогда, возможно, наш мессал и впрямь превратился в то, чем считают его наши враги, – с вызовом произнесла Игнета Фораль и повернулась к тому, о ком писала работу годы назад, в унарском матике.
Пафлагон был на восьмом десятке и выглядел скорее внушительно, чем благообразно. Он смотрел в стол и, судя по иронической усмешке, добродушно смирялся с тем, что ему придётся стать переводчиком фраа Джада.
– Фраа Джад, – сказал он, – говорит о Гемновом пространстве. Наверное, удачно, что он сразу к нему перешёл. Гемново, или конфигурационное пространство, – это то, как почти все теоры думают о мире. В эпоху Праксиса стало очевидно, что теорикой в этом пространстве заниматься легче, чем в трёхмерном Адрахонесовом, поэтому мы собрали пожитки и переместились туда. Когда вы говорите о параллельных вселенных, ваши слова звучат для фраа Джада так же дико, как его – для вас.
– Может быть, раз Гемново пространство настолько важно, вы немного о нём расскажете? – попросила Игнета Фораль.
Пафлагон снова улыбнулся и вздохнул.
– Госпожа секретарь, я пытаюсь придумать, как коротко изложить основное, не превращая наш мессал в годичную теорическую сувину.
И он отважно начал излагать азы Гемнова пространства, обращаясь к сууре Мойре всякий раз, как не находил способа объяснить какую-нибудь мудрёную концепцию. Почти каждый раз ей удавалось вытащить его из тупика. Она уже выказала себя приятной собеседницей, а огромный запас знаний, который она как лорит держала в голове, позволял ей легко растолковывать сложные понятия – она всегда могла вспомнить удачную аналогию или понятные доводы, изложенные кем-нибудь в более или менее далёком прошлом.